начальству куда важнее отношения ко Вселенной. Надо любить, заботиться,
враждовать, зарабатывать на жизнь, покупать вещи, соперничать... Пусть
гонит нас по жизни постоянная неудовлетворенность нынешним положением - и
незачем знать ее первичный смысл.
...Конкурентов по разумности у нас нет: что решим считать истиной, то
так и будет. Плодитесь, и размножайтесь, и населяйте Землю. Вначале
существа не проявляются, они проявляются в середине... Какая в этом
печаль!"
Зискинд что-то говорил. Валерьян Вениаминович вслушался.
- ...плакался мне, что не нашел себя в НПВ, думает уходить. ("А,
Гутенмахер!" - догадался Пец). Если есть нужда и ваше желание, я готов
вернуться к делам в Шаре. Могу по совместительству, могу в полном объеме.
- Намек понят! - воскликнул Буров.- Лично я за!
- Это благородно с вашей стороны, Юра. Или...- Пец испытующе взглянул
на архитектора.- Это не только благородство?
- Не только. Валерьян Вениаминович.- Тот выдержал взгляд.
"Вот ведь. Оказывается, и он отравлен неоднородным миром - как
Ястребов, как Васюк, как многие. Ему пресно, скучно в обычном, несмотря на
комфорт и преуспевание. Но - удрал ведь тогда, почуяв неладное, не только
от обиды; хотя не видел и сотой доли того, что Корнев. Снова дрогнет?..
Человек и сам не знает, чего он хочет, страсти и любопытство швыряют его
от обыденного к диковинному, от рутины к новизне; а когда пресытится или
обожжется жаром первичного - обратно к рутине, к уютным заблуждениям.
Людям не нужна вся истина, лишь малость - поиграться, потешиться.
Психически вздрогнуть. Ну и играйтесь. А я пас.
...Но ведь шатания - все-таки к истине, а не от одного заблуждения к
другому?
...И чего я напряжен так? Дрейфлю? Что будет-то?.. Может, ничего, вся
паника зря? Я буду разочарован. Вот! Выходит, и ты такой, не лучше: важно
потешить любопытство, психически вздрогнуть. Ядерная война - это, конечно,
ужасно...
но ведь и интересно. А экологическая катастрофа тем более, сколько
всего произойдет, сколько будет сенсаций, леденящих кровь телерепортажей...
вкуснятина. А полный разнос планеты - объядение! Так какого черта ты
строишь из себя радетеля за человечество, сволочь старая, благостно
причитаешь в душе? Чего ты хочешь-то - -по-настоящему?..
...Эти двое ждут, когда же я начну обсуждать с ними новые задачи и
перспективы. Главный инженер и главный архитектор. Не было ни гроша, да
вдруг алтын. Для них Шар еще долго есть.
...16.55. Там, в ядре, то и дело вспухают Метапульсации, беременные
галактиками. Те рождаются, разрешаются в свою очередь звездами и
планетами... Все сникает, возникает снова и на новом месте... И место это
неотвратимо приближается к краю Шара. К тому, что хорошо виден отсюда. Еще
шажок, еще, еще... И - ныне отпускаеши".
Не отпускало. Голова горела от клокотавших в ней противоречивых мыслей.
В душе вызрело что-то, подобное тем переживаниям в последнем разговоре с
Корневым и потом еще на его похоронах; подобное по силе, не по смыслу.
"Не про Шар надо... а про что? Что-то упускаю; Принял - от усталости и
страха - простое решение за истинное. А если пойму это истинное потом?
...А хорошо бы сейчас умереть. Тем йоговским способом: волевое
кровоизлияние в область мозжечка. В плену один таджик-лейтенант объяснил
мне этот способ; он так и покончил с собой, когда отобрали в группу
подлежащих ликвидации:
стоял и вдруг упал, глаза закатились - готов. Я тоже мысленно
репетировал, очень вдумчиво ощупывал сосредоточением, что у меня где в
мозгу,- и на случай, если будут измываться, пытать. После побега поймали,
били, издевались в свое удовольствие - не воспользовался; была злость,
хотелось жить и додраться... А сейчас не хочу, нету сил. Ну вас всех. И
состояние подходящее, кровь прилила к голове. Как там в шастрах? "В
межбровье направить всю силу жизни..." И сразу никаких проблем.
...А эти двое все ждут разговора о делах. Не исключено, что через
четверть часа они будут хлестать меня по физиономии".
Последняя мысль - точнее, сам переход от вселенских категорий к
трусовато-мелкому - поразил Валерьяна Вениаминовича до головокружения.
Начать с великолепно задуманного злодейства - и так сникнуть: морду
набьют.
И похоже есть за что! И это мышиное нетерпение, чтобы все поскорее
осталось позади... Значит, неправ?
- А скажите мне, Юра, - как-то горячо обратился он к Зискинду, не
замечая, что тот и Буров с удивлением смотрят на его красное лицо,
лихорадочно блестящие глаза, резкие жесты,- не было ли вам досадно, что ни
вы и никто не видел по-настоящему вашего произведения? - Пец всей рукой
указал на башню.- Ведь действительно видим бог знает что: не то муравьиною
кучу, не то ту самую клизму с наконечником... Неужели не хотелось вам,
чтобы исчез приплюснувший ее Шар, она выпрямилась в полный рост, до
облаков, заблистала бы огнями этажей, а?
"Сейчас так и случится. И пусть все будет открыто, не боюсь!"
- Досадовал и хотелось,- вдумчиво ответил архитектор.- Только мне
странно слышать это от вас, всегда утверждавшего, что именно НПВ есть
общий и естественный случай существования материи. А раз так, то башня
сейчас и выглядит нормально, разве нет?
- Да-да...- Пец снова не слушал, ушел в себя.- Да-да...
"Был мальчик... желтоволосый, с голубыми глазами. Был он изящен, к тому
же поэт - хоть с небольшой, но ухватистой силою... Вот и я прохожу через
это, Саша. Надо докопаться до сути в себе. А там пусть я окажусь по ту
сторону, что и ты, или останусь по эту - неважно.
...Был такой ученый - я. Цвет волос и глаз несуществен. Немало он
превзошел ступеней познания - но на каждую взбирался кряхтя, с натугой,
каждая казалась последней. Не ступенькой, а вершиной - с нее можно
обозреть все и не надо стремиться к более высокому знанию. Теория мира с
переменным квантом действия казалась вершиной: ну, еще бы, в ней все
законы физики обобщаются!
- пока не попал в Шар. Практика работ в НПВ казалась вершиной познания
и человеческой деятельности; но оказалось, что и это лишь ступенька,
поднимающаяся к галактикам и звездам MB. Вскарабкался - вслед за другими!
- и к ним, преодолев робость души и косность мысли. Картины бурлящих
потоков материи-действия, в которых на мгновения просматриваются
призрачные миры, цивилизации, существа... а их снова смазывают поток,
порождающий новые миры и цивилизации,- казались безусловной вершиной, ибо
никогда ум человеческий не постигал ничего более обширного и вечного. Но и
они оказались ступенькой, ведущей к пониманию первопричин и сутей: сути
нашего мира, сути жизни и разума. Это знание и вовсе выглядит сверкающий
ледяной скалой; с нее сверзился Корнев, не следовало бы. карабкаться
другим... Но похоже, что и оно - ступень к еще более главному знанию. Я не
знаю, какое оно, только чувствую, что есть.
Но хватит ли сил?.."
III
- Да что с вами, Валерьян Вениаминович? Вам худо? - наперебой спрашивали
встревоженные спутники.- Может, в машину, отвезти вас домой?
- А, да будь я проклят! - Пец повернул обратно, пошел быстро.- Конечно,
в машину. Быстрей!
Было семнадцать часов пять минут. Но ничто внешнее не имело значения в
сравнении с тем, что делалось в душе Пеца. В нем будто рождался новый
человек.
- К Шару! - приказал он водителю.- И гоните вовсю, сигнальте!
- Что все это значит, Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить?! -
кажется, это спросил Буров.
"...Когда мы прикидывали столкновения тел на планетах MB, ты, Саша,
меня сразил. Уел. Но понимаешь ли: раз человеку дано понять, что он
физическое тело с массой, значит, он не просто тело; и раз ему дано
понять, что он животный организм, значит, он не только организм; раз дано
понять свое место в мировых процессах - значит, он не слепой ингредиент
этих процессов. Покуда не понял, то слепой: бактерия, червь, бродильный
фермент... Но когда понял, он над ними, над стихией. И может исхитриться,
овладеть ею.
Ведь как просто!
И для каждого понявшего обратно пути нет. Не знаю, горят ли рукописи,
но знания - точно не горят".
И родился в муках души и ума новый человек, родился пониманием! Ничего
не изменилось - и изменилось все. Пока Валерьяна Вениаминовича заботило -
не в рассудке, а в самой глубине самоутверждающего инстинкта - свое личное
положение в сложившихся обстоятельствах, личное счастье (не серенькое,
понятно, выражающееся в удовольствиях и успехе, а по масштабу натуры,
которой важно не поработиться и вести - пусть даже к гибели дела и себя)...
пока им интуитивно руководило это свое, все было скверно; он был
угнетен, подавлен бедами случившимися и возможными, не видел выхода.
Огромный враждебный мир противостоял ему, мир иллюзий и непоправимых
ошибок, страха жить и боязни умереть, бессилия перед временем и незнания
будущего. Мир этот нависал над ним, малым существом, опасностями,
ловушками, тайнами и злым роком. Но как только он, шагнув в последнем
отчаянном усилии за предел привычного круга мыслей и чувств, за предел
своего, осознал извечное простое единство бытия, спокойно включающего в
себя и его, каким бы он ни был,- все изменилось: он сам стал - весь мир!
Отчаянно сигналя, неслась машина, выбиралась из опутанного
"трещинами"-улицами свища; мелькали дома, деревья, изгороди, люди; трясло
и кидало на выбоинах. А Валерьян Вениаминович равно чувствовал себя
сопричастным к этому мелкому движению - и к возникновению галактик,
пробуждению жизни на планетах. Это он - не Пец, не ученый, не директор, а
он, который одно с Тем,- силой своего понимания-проникновения собирал в
великом антиэнтропийном порыве к выразительности сгустки материи-действия
в огромных просторах. Он был этими сгустками - и сам нес их в потоках
времени, завивал вихрями галактик, вскипал в них пеной веществ, загорался
звездами, выделял планеты... жил и наслаждался всеми проявлениями жизни,
от вспышек сверхновых до пищеварительных спазм протоплазмы! Всеми!
И странным, смешным казалось теперь ему недавнее решение уберечь людей
от Большого Знания Меняющегося Мира - ради того, чтобы они остались
такими, как есть и каким он был еще недавно. Будто кто другой принял это
решение!
Очевидным стало: познание мира плохим не бывает. И пусть людям кажется,
что для выгод, для достижения близких целей проникают они во Вселенную, в
суть мировых процессов; утратятся выгоды, окажутся позади достигнутые
цели,- а Понимание останется.
"...мечтами и горем, радостью, крушением надежд и исполнением их,
усилием, трудами, любовью и усталостью - всем познает человек мир, всеми
переживаниями. Только боязнью он не познает ничего - и поэтому не вправе
уклоняться от знания!"
- Скажите мне вот что, Юра,- игнорируя вопрос Бурова, обратился Пец к
Зискинду,- вы не прикидывали, что будет, если Шар начнет смещаться
относительно башни, ерзать?
- Таращанск будет,- без раздумий ответил тот.- Чем выше, тем страшнее.
Смещения будут изгибать башню. А бетон, знаете, на изгиб не работает.
- Да что все это значит. Валерьян Вениаминович, можете вы объяснить? -
отчаянно вскричал Буров.- Эвакуация и все?.. Значит, вы Волкова не на
пушку брали? Метапульсации выпятятся, да?
- Да. И будет... шаротрясение,- Пец коротко усмехнулся:
нашлось слово.- Сейчас, с минуты на минуту. Думайте, что делать.
- Сейчас?! А что же вы раньше-то!..- так и взвился Буров.
- Спокойно, Витя, не надо о том, что раньше,- остановил его Зискинд,
который чутьем художника немного проник в состояние Пеца.- В конце концов,
вы и сами этого хотели.
- Что я хотел? Разве я так хотел! - не унимался тот. Повернул
искаженное лицо к директору: - Валерьян Вениаминович, так это мое
назначение - скоропалительное, с бухты-барахты... тоже туфта? Чтобы
энергичней выгонял, да?
И что-то умоляющее скользнуло в лице его и в интонациях. Чувствовалось,
что он очень хочет, чтобы ответили "нет", примет любое объяснение.
Но не чувствовал новый Пец ни вины, ни неловкости - потому что не он
решил тогда, а тот не мог иначе. Так очевидна была для него микронная
незначительность всех повышений и понижений в социальной иерархии - от
арестанта до президента - в сравнении с основной должностью всех людей,
что он и не ответил Бурову, только взглянул на него с жалостливым укором.
- Да, Витя,- сердито ответил за него архитектор.- Вы же поняли, что да.
И хватит, не ведите себя, как в пьесе или в фильме. Думайте лучше, что
делать дальше.
- Хорошо! - тот откинул голову к спине сиденья; кровь отливала от его
щек.- Я не буду, как в пьесе. И как в фильме, не буду. Хор-рошо... Что
делать, что?
- Вот! - Пец тронул за плечо шофера.- Сейчас Остановите! Машина
находилась в километре от Шара. Он, башня, зона - были видны громадиной на
половину неба.
Они выскочили из кабины в момент, когда в ядре Шара возникла
ослепительная голубая точка. Она озарила все на доли секунды, но настолько
ярко, что, когда погасла, то и солнце, и освещенные им здания выглядели
блеклыми тенями. Люди во всем городе остановились, тревожно глядели на Шар.
Метапульсация вынесла в переходный слой одну из звезд, понял Пец. Как и
вчера, когда Корнев метнулся к ядру - и обжегся.
- Как и вчера, слышите, Юра, как вчера! - Он схватил за руку
архитектора, говорил не заботясь, поймет ли тот.- Таращанск - и котлован
под башню, вспышка-звезда вчера, от Корнева, и сейчас... Ведь то же самое
делается-то!
Да и как иначе.
А в Шаре уже все изменилось - с быстротой, обеспечиваемой ускоренным
временем. Ядро и верх башни окутались мутью; там будто что-то взорвалось.
Серая муть ринулась вниз, замедляясь в падении. Затем от земли плавно
поднялось облако пыли.
- Что же вы наделали, папа Пец! - горевал рядом Буров.- Ведь если Шар
оторвется, то конец всему, не только башне - изменению судеб человечества!
- О Витя! Чего стоит человечество, если судьба его зависит от прочности
четырех канатов!
Конец слов Пеца заглушил налетевший со стороны Шара грохот, гром, рев.
- В машину!
Шар уцелел, удержался над башней. Только что-то вибрировало в нем,
распространяя пыль, шум и сотрясения воздуха. Все это нарастало навстречу
несшейся по бетонным плитам "Волге".
- Что делается, сколько добра пропадет! - приговаривал шофер,
наклоняясь к рулю, будто под обстрелом.
- Надо канаты ослабить, вот что! Тогда сеть выдержит.
- А башня?
- Считайте, что ее нет. Есть стройплощадка для Шаргорода.
- Как канаты-то?
- Автоматический регулятор натяжения отключить. Он в координаторе, я
знаю где!
- Ох, что там делается! Сколько еще будет ударов Метапульсаций, Вэ-Вэ?
Вот опять...
- С десяток, сейчас должны кончиться. Но там, похоже, не только это...
Они говорили все разом, кричали, пересиливая нарастающий шум, и
смотрели, думали, примеривались к катастрофе.
И тень Корнева незримо неслась над машиной, именно ему адресовал Пец
свои мысли-чувства сейчас: "...потому что все двояко, Саша. Один по
внешним наблюдениям процесс разноса, разрушения, даже вспышки - различен
по сути. Он - бедствие, катастрофа, горе, если разумные существа там не
поняли жизнь, не поднялись над ее явлениями, не овладели ими. И он же -
победа, освобождение, переход к освоению более обширного мира, если поняли
и овладели. Делаться все равно что-то будет - так лучше пусть по-нашему.
Не выделяться энергия - и психическая, интеллектуальная, от растекания
времени - не может, как не могут не светить звезды.
...У цивилизаций все, как и у людей, Саша. Человеку - настоящему - если
и докажут, что поглотившая его ум большая цель недостижима, многие
пробовали, не добились, только сложили головы, то он, вникнув, все равно
решит: "Да, их попытки неудачны. А попробую-ка я вот так..." И пойдет, и
станет делать.
Возможно, добьется своего; скорее - нет, может и погибнуть. Но -
найдутся другие, новые, которые скажут: а попробуем-ка мы,- и тоже пойдут.
Миллионы трусов останутся при здоровье, миллионы благоразумных скажут:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг