к долгому устойчивому бытию, к действию-существованию ради чувства своей
жизни. Своей!
Свет звезд - это и радость их, тысячеградусный накал ядерной страсти. И
планеты они рождают-выделяют из себя в счастье и муке. И космический холод
суть ужас, и вспышки сверхновых, происходят в экстазе самоотдачи... Но
если эти чувства соразмерны объемам, массам, давлениям, скоростям и
температурам, всем происходящим в звездах и галактиках процессам, какова
же их мощь, глубина самопоглощения, масштабы, сила?! И что против них наше
комариное чувствованьице - хоть плотью своей, хоть посредством приборов?
Что есть наши попытки выдавать самих себя за единственных чувствующих и
познающих объективный мир существ?
Но если так... как же мы заблудились!"
Мысль была страшная. Она осела на другие трудные мысли, которые
последнее время все больше одолевали Корнева, мешали работать и жить. Он
вдруг почувствовал себя маленьким, слабым, напуганным - ребенком. И, как
ребенок, приник лицом к груди Люси.
Та почувствовала перемену, погладила, спросила тревожно:
- Что, Александр Иванович?
- Ох, Люсь, знаешь... я вроде перестаю понимать все. И если бы только
я!..
Мы стремимся сюда, исследуем... Ну, ученье - свет, знание, стало быть,
тоже.
А если не свет - огонь? И мы бабочки, летящие на него?.. Ведь дело не в
том, что почти никто не знает, куда мчит Земля и Солнце, а - никому дела
нет до этого. И мне еще недавно не было дела...
Он говорил не столько ей - себе. Люся не все и поняла из его
бормотанья, но - обняла, гладила, целовала:
- Ну, Саша... вы просто устали. Нельзя так влезать в дела - всеми
печенками.
Нужно уметь отвлечься. А то ведь даже о том, что он мужчина, забыл,
бедненький, пока я не напомнила. Мой славный, хороший мужчина!..
И голос у Людмилы Сергеевны был не такой, как обычно,- резкий, с
командными интонациями, а тонкий и немного детский от нежности. Она очень
любила сейчас и хотела, чтобы ему - прежде всего ему, Сашеньке,- было
хорошо и покойно.
И он снова воспрял, и утвердил себя, и почувствовал покой и уверенность.
А галактика над куполом плыла во тьме, упруго подрагивая краями.
Колебания яркости цвета звезд распространялись по ней от ядра
согласованными переливами. Она снова раскручивалась из эллипса в вихрь -
только звездные рукава теперь простирались в другую сторону. И кто знает,
шло ли это от несущего ее потока материи-действия, или образ сам выбирал
свою форму и изменения, чтобы наилучше выразить себя и насладиться бытием;
наверное, не без того и не без другого.
И по краям галактики, в рукавах, все чаще вспыхивали и растекались
светящимся туманом сверхновые.
- Послушай, я кое-что понял,- Александр Иванович лежал, закинув руки за
голову.- Четвертая координата не время, а ускорение времени. И
необъективность нашего взгляда на мир начинается с того, что мы видим все
в своем темпе изменений... а что он для вселенских событий! Понимаешь,
если так видеть в пространстве, то нам были бы доступны только предметы
наших размеров. По вертикали этаж, а не все здание, по горизонтали
опять-таки один балкон. Или окно. Не лес и не деревья в нем, а ствол
одного дерева. Или ветка. А на далеких дистанциях и вовсе ничего: камень
неразличим, гора необозрима... Во времени мы слепее кротов, понимаешь?
- Понимаю...- Люся приподнялась на локте, посмотрела на Корнева,
вздохнула.- Я так понимаю, что нам пора вставать. Петушок пропел давно...-
Она вдруг приникла к нему, обвила теплыми руками, целовала грудь, шею,
лицо, глаза.- Послушай, почему мне так жаль тебя? Вот ты сильный, умный, а
жалко до слез!
И верно, в голосе ее чувствовались слезы.
- Баба, вот и жалко,- отстранился Александр Иванович.- Так вы, женщины,
устроены: чтоб вы жалели и чтоб вас тоже. Подъем!
Опустившись на крышу и выйдя из кабины, они сдержанно (поскольку на
людях)
распрощались. Корнев направился в профилакторий, Люся в координатор - и
больше между ними ничего не было. Людмила Сергеевна была не шибко везучим
в любви человеком, Александр же Иванович, пожалуй, напротив; но оба
понимали, что с ними случилось самое сильное любовное переживание в их
жизни: любовь, слившаяся с познанием мира. Повторить такое, уединяясь
где-то для жалкого счастья физического обладания, невозможно; а
подниматься снова в MB ради этого было бы и вовсе пошло. Не такие они люди.
Только встречаясь на совещаниях или по делам, они иногда обменивались
короткими взглядами - и чувствовали вдруг такую близость, что на секунды
исчезало вокруг все.
III
Хроника Шара 1) Б. Б. Мендельзон сделал открытие. Поднялся с папкой в
лабораторию MB, начал спрашивать:
- Кабина в импульсном режиме сближения с планетами вибрирует?
- Уже нет,- ответил Буров.- Отрегулировали полями.
- А почему это было, поняли?
- Тяготение планет, чего ж не понять.
- На пальцах,- или считали? - Бор Борыч попыхивал сигарой и с высоты
своей эрудиции и нового знания глядел на сотрудников лаборатории
(присутствовали еще Толюня, Любарский и Панкратов), как на насекомых.
- А что считать, и так ясно!
- Считать всегда полезно...- Мендельзон раскрыл папку, разложил на
столе рисунки и листки с расчетами.- Сами по себе планеты так кабину не
могли тревожить. А вибрации и потряхивания, любезные, были оттого, что
ваши пространственные линзы концентрируют гравитационные поля наравне с
оптическими! - И он с удовольствием посмотрел на раскисшие лица
собеседников.
Действительно, могли бы и догадаться: что пространственные линзы - не
стекла, не зеркала, просто области сильно деформированного полями
пространства - не могут обращаться с силовыми линиями поля тяготения
иначе, чем с идущими от планет световыми лучами. Но естественно и то, что
первым смекнул это давно изучавший гравитационные искажения Мендельзон, а
не "эмвэшники", для которых данный факт был лишь помехой в основных
исследованиях.
Далее у Бориса Борисовича получалось, что можно подобрать такие поля и
импульсные режимы, что зона гравитационного равновесия: ниже ее тянет
Земля, а выше исследуемая планета - окажется очень близко от кабины ГиМ.
"Из рогатки можно в MB запулить!"
Это было приближение к тому, о чем мечталось в перекурах, в саунном
трепе; фантастика подсказала возможность своей реализации. Необязательно,
конечно, забрасывать на планеты MB Толю-ню и Любарского, а потом зачищать
контакт - но зонды-то можно! Тем более что планетные зонды имелись, их
испытывали на надежность в хозяйстве полковника Волкова; заполучить их в
обмен на дополнительные комнаты наверху не представило труда.
И как дружно, охотно, рьяно включились в это дело сотрудники
лаборатории MB!
Здесь было над чем поломать головы: как запускать? - не рогатками,
конечно, даже и не теми, что применяют для планеров; лучше
электромагнитную катапульту соорудить над куполом - "электричество может
все". Как программировать зонды: что им в атмосфере планеты "щупать", что
на тверди, в жидкости? Как кодировать радиосигналы, как принимать их, если
будут - а будут! - сдвиги темпа времени? Как тянуть импульс сближения с
планетой?..
Как программировать датчики и анализаторы?.. Как?.. Как?..
И соорудили вчерне катапульту, запустили через спирали ее на
марсоподобную планету пробный зондик с парашютиком, с простейшей
установкой искрового анализа и средневолновым радиопередатчиком. И приняли
от него морзянку радиосигналов (сместившихся в УКВ), по коей поняли, что
упал зонд довольно мягко на почву кремнисто-глинистую, но без воды... Сам
факт, что от них, с Земли, ушел в Меняющуюся Вселенную весомый предмет и
там вместе с планетой сгинул, но перед тем известил, что и в MB
справедлива таблица Менделеева, произвел сильное действие на умы. Идеи,
замыслы, проекты у "эмвэшников"
понеслись вскачь:
- измерять химический и электронно-ионный состав атмосфер планет, их
плотности, влажности, температуры, движение ветров; - изучить магнитные
поля, радиационные, электрические... все, какие обнаружатся; - обнаружить
радиоактивность пород, сейсмические колебания на разных стадиях эволюции
планет; - поискать азотосоединения, бактерии, споры, микрофлору...
...и все требовало новых ухищрений, новых зондов, новых инженерных
решений, методик, расчетов, программ. А результаты, буде их получат, тоже
потребуют интерпретаций, обсуждений, графических и табличных иллюстраций,
теоретических обобщений, дискуссий, возражений, а затем проверочных зондов
и замеров, новых обработок результатов, уточнения или ниспровержения
теорий.
Словом, впереди намечалось нечто необъятное и на всю жизнь. (Миша
Панкратов в далеких закидонах мысли все-таки задумчиво посматривал на
Васюка и Любарского: как их в случае чего возвращать-то? Реле, конечно,
всюду поставим бесконтактные, электронные...)
В считанные дни (впрочем, равные месяцам) это увлечение настолько
овладело умами и настроениями, что вытеснило из памяти сотрудников
лаборатории первичную, охватывающую несчитанные миллиарды лет, все
масштабы, образы, эпохи и эры Реальность вихревого волнения, от которой
робела душа и которая в силу наглядности не допускала двух толкований.
Забыли, что исследуют так - копируя обычные космические изыскания -
микроскопическую часть Единого.
Первым опомнился Васюк-Басистов.
- Послуш-те,- сказал он задумчиво-удивленно,- послуш-те... а ведь мы,
похоже, подменили проблему "понять" проблемой "сделать". Ну, намеряем
зондами тысячи чисел давлений, температур, концентраций, напряженностей,
влажностей, активностей... и что из этого?
На него сначала окрысились: как - что? как - подменили?! Более других
неистовствовал, выдвигал контрдоводы увлекшийся новым направлением
Любарский. Анатолий Андреевич посмотрел на него удивленно и с сожалением:
- Ну... от вас, Бармалеич, я не ждал. Такие широкие взгляды. Неужели
непонятно, что это и есть тот случай, когда посредством грамматики
исследуют фразу "убейте брата моего"?
Присутствовавшие при споре не слышали тот монолог астрофизика и не
поняли что к чему. Но зато все смогли наблюдать, как умеет краснеть их
славный зав Варфоломей Дормидонтович: от шеи и по самую лысину -
ровненько. Буров даже сказал: "Ого!"
И к зондированию охладели. От него осталось знание, что вещества,
квантовая пена Любарского, в мирах MB такие же; да еще более точное,
ювелирное владение системой ГиМ. Теперь они могли приближать к себе
планеты до "спутниковых" дистанций - до таких, на которых участки земной
поверхности фотографируют со спутников и околоземных космических кораблей.
2) Под это дело в лаборатории MB возникла проблема дешифровки того, что
можно увидеть при подобном сближении с землеподобными планетами Меняющейся
Вселенной. Натаскивали себя с помощью атласов фотографий, сделанных со
спутников серии "Космос", орбитальных станций "Салют", пилотируемых
кораблей "Союз". Заметнее всего отличались от суши моря-океаны, крупные
водоемы - темные ровные пятна. Выразительно выделялись горные кряжи и
массивы; даже рельефно ветвистые очертания ледников на их спинах
невозможно было спутать с облачными грядами. Легко узнавались серо-желтые
пятна пустынь, сизо-зеленые лесов; ветвистыми прожилками, как в древесном
листке, выделялись на равнинах долины рек - а на самых отчетливых снимках
и крупные реки виднелись темными тонкими линиями; местами они разделялись
на рукава, затем сходились.
Но вот самое-то самое, ради чего и вникали: объекты и особые признаки
цивилизации, разумной деятельности - почти все оказывались за пределом
различения. То ли они есть, то ли их нет. Это было даже обидно. Ну, хорошо:
Камчатка, Средне-Сибирское плоскогорье, район Байкала - относительно
дикие места, претензий нет. Но вот юго-западная часть Крыма, участок сто
на сто километров этого обжитого полуострова на снимке с масштабом 5 км/см
- тот именно участок, где и стольный град Симферополь, и героический
Севастополь, и Евпатория, и Ялта, и Алушта, весь берег в санаториях, домах
отдыха, портах, виллах с военизированной охраной, миллионы отдыхающих и
миллионы жиреющих на них местных жителей... и ничего! Севастопольская
бухта есть - Севастополя нет. Крымские горы вдоль ЮБК есть, а ни Ялты по
одну сторону, ни Симферополя по другую не видать. Облака же над Ай-Петри и
по обе стороны от него, напротив, хорошо заметны.
Только в степной части Крыма цивилизация обнаружила себя километровыми
прямоугольниками сельскохозяйственных угодий - подобные таким же на
снимках Кулундинской степи и Киевской области (где сам Киев, мать городов
русских незаметен).
Логически (и даже математически) все было понятно: предметы городской и
промышленной цивилизации, в которых мы обитаем, работаем, среди которых
мечемся с портфелями и хозяйственными сумками, имеют размеры в десятки, в
крайних случаях немногие сотни метров; да и сделаны они из материалов,
коих полно в природе. Но в плане психическом это выглядело издевательством.
- Послушайте, как же так? - волновался Витя Буров,- Вот я
инопланетянин, я прилетел. Ищу место, где бы сесть и вступить в контакт. Я
же в Кулундинскую степь сяду! На поле кукурузы, которую посеяли, чтобы
отрапортовать, а потом забыли убрать...
- А если там еще не победил совхозно-колхозный строй? - поддавал Миша
Панкратов.
- Где - там? - поворачивался к нему Буров.- Где это, по-твоему, мог не
победить колхозный строй?!
- На планете, откуда ты прилетел,- Панкратов указывал вверх, в MB.- Или
проще: у тех разумных существ Эвклидова геометрия не в чести, поля они
разграничивают по естественным извивам рельефа - как у нас границы
государств. Как тогда опознать их цивилизацию?
- Черт знает...- Варфоломей Дормидонтович задумчиво тер лысину
ладонью.- Достигли такого могущества, что сто раз можем уничтожить самих
себя и все живое. Грозим всей планете экологическим кризисом, потопом от
таяния Антарктиды... А с минимальной космической высоты, с двухсот
километров - и поглядеть не на что. Существует ли наша цивилизация?
Существуем ли мы?!
- Существовать-то она существует,- Толюня смотрел куда-то вдаль и
вбок,- просто - не выделяется.
...Они были разные люди: с разными характерами и жизненными
обстоятельствами, знаниями, опытом, убеждениями; и дела они исполняли
различные, взаимно дополняющие одно другое. Но при всем том чем далее, тем
более работники Шара - если и не все, то по крайней мере ведущие -
становились именно они. Люди в крайних обстоятельствах, в которых, как
известно, то, что отличает одного от другого и разделяет, отступает на
задний план по сравнению с общим, объединяющим всех. Двойственность НПВ и
системы ГиМ, где только километры пронизанной полями тьмы отделяют от
мечущихся в непокое материи-действия вселенных, где легкие повороты ручек
и касания клавишей на пульте равны путешествиям через мегапарсеки и
миллиарды лет, интервалы вечности... и не пустые мегапарсеки и интервалы,
а содержащие все акты мировой драмы: возникновение, жизнь и распад миров,-
двойственность эта равняла и смешивала то, что равнять и смешивать нельзя:
обычных людей - и вселенные, рассчитанный на тысячелетия путь познания с
одним актом наблюдения. Да, они наловчились мять неоднородное
пространство-время, как пластилин, как глину. Но и Меняющаяся Вселенная
силой своих впечатлений давила на их психику и интеллект, деформировала,
испытывала, как ответственные узлы и детали ракет.
Они возвращались из трехчасового путешествия к ядру с остекленевшими
глазами, осунувшиеся, психически напряженные - и отходили с трудом. У
одних повышалась раздражительность; другие, наоборот, впадали в
отрешенность, в транс. Впечатления от видеопленок, заснятых в
автоматическом поиске и прокручиваемых потом в просмотровом зале, были не
столь сокрушительны (спасибо вам, кино и телевидение!), но и после них
требовалось время и покой, чтобы прийти в себя.
И зыбок был мир, когда возвращались в город, домой. С сомнением глядели
они на ровную степь за рекой, на застывшие на краю ее горы: не застыли
горы-волны, катимые штормовым ветром времени, да и гладь степи может
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг