Бенедикт САРНОВ
"И ЭТО ВСЕ В МЕНЯ ЗАПАЛО..."
Художественный очерк
________________________________________________________________
ОГЛАВЛЕНИЕ:
ЦЕПЬ БЕЗУМСТВ, СОВЕРШЕННЫХ КУПЦОМ ПЕРВОЙ ГИЛЬДИИ ГЕНРИХОМ ШЛИМАНОМ
ОТСТУПЛЕНИЕ о том, можно ли считать историю точной наукой
ЦЕПЬ БЕЗУМСТВ, СОВЕРШЕННЫХ КУПЦОМ ПЕРВОЙ ГИЛЬДИИ ГЕНРИХОМ ШЛИМАНОМ
(Продолжение)
ПЕРВАЯ МОДЕЛЬ ВСЕЛЕННОЙ
________________________________________________________________
И это все в меня запало,
И после вдруг во мне очнулось.
Давид Самойлов
ЦЕПЬ БЕЗУМСТВ, СОВЕРШЕННЫХ КУПЦОМ
ПЕРВОЙ ГИЛЬДИИ ГЕНРИХОМ ШЛИМАНОМ
Он был сыном бедного сельского пастора. Мечтал о гимназии, об
университете. Но жизнь распорядилась иначе. Дела у отца с каждым годом шли
все хуже и хуже. А в один отнюдь не прекрасный день нежданно-негаданно
разразилась катастрофа. Нагрянула ревизия, обнаружились какие-то
злоупотребления, и пастора отстранили от должности. Четырнадцатилетнему
сыну бывшего пастора пришлось наняться учеником к лавочнику в деревне
Фюрстенберг.
Хозяин будил его в пять утра. В одиннадцать часов он без задних ног
валился в постель. Таким образом, спал он всего-навсего шесть часов в
сутки. Остальные восемнадцать вертелся как белка в колесе.
Он убирал лавку. Потом тер картофель для винокурни. Потом вставал за
прилавок и продавал покупателям свечи, масло, селедку, мыло, соль, молоко,
картофельную водку. Наконец наступал долгожданный вечер, лавка запиралась.
Он уходил на винокурню и дежурил у перегонного куба. От угара, от
самогонной вони его тошнило. Отупевший, с дрожащими коленями, он таскал
бутылки с мутным картофельным самогоном, подкладывал дрова в топку.
По воскресеньям лавка была заперта, но работы все равно хватало: надо
было привезти товар, распаковать его, расставить, приготовить к продаже...
Если все-таки выдавался свободный час, он сваливался как убитый и спал.
Так продолжалось пять с половиной лет.
Может быть, так тянулось бы и дальше, но, как говорится, не было бы
счастья, да несчастье помогло. Вдруг у него открылась чахотка, началось
кровохарканье. Хозяин, озабоченно глядя на худого девятнадцатилетнего
парня с запавшими глазами, буркнул, что работа в лавке, видно, будет ему
теперь не по силам.
И он ушел.
Пешком дошел до Гамбурга. Нанялся приказчиком в лавку Линдемана на
Рыбном рынке. Но после первого же кровохарканья хозяин растолковал ему,
что тут у него не больница, и предложил убираться на все четыре стороны.
Добрые люди попытались пристроить его в бакалейную лавку. Но через
неделю его выгнали и оттуда.
Наступила сырая, промозглая гамбургская зима. Голодный и измученный,
без пальто, задыхаясь от кашля, бродил он по городу. Однажды забрел в
порт. И тут перед ним распахнулся совсем иной мир. Тащились ломовые обозы,
грузчики несли тюки и катили бочки, бойкие маклеры суетились возле
складов. Корабли со всего света стояли у причальных стенок. Здесь были
бриги и шхуны, рыбачьи парусники и коренастые пароходы с высокими, узкими
трубами.
Трудно было рассчитывать на то, что среди капитанов этих судов
отыщется хоть один, который согласится взять себе в команду чахоточного
юнгу. Однако один такой все же нашелся.
Продан последний пиджак, а на вырученные деньги куплено шерстяное
одеяло. И вот он уже каютный юнга брига "Доротея", рейс Гамбург -
Ла-Гуайра, капитан Симонсон, груз - железные изделия...
В первом же рейсе "Доротея" пошла ко дну. Среди спасшихся членов
команды был и он, юнга. Их шлюпку подобрали голландские рыбаки.
Местные власти выдали команде "Доротеи" пособие на обратный путь до
Гамбурга. Шкипер, боцман, матросы, кок - все члены команды, разумеется, с
благодарностью приняли эти скудные деньги. Один только он, каютный юнга,
решительно отказался от своей доли.
Он твердо решил ни за что не возвращаться на родину.
Что хорошего ожидало его в Гамбурге? Или в родном Мекленбурге? Снова
ходить по лавкам, магазинам и мастерским в тщетных поисках работы? Нет. С
него хватит! Он теперь вольный человек, он дышал морским ветром. Перед
ним - весь мир, огромный, необъятный. Он верил, что сумеет его
завоевать...
И вот минуло четверть века.
Мекленбургские родственники этого незадачливого юнца, наверное, уже
успели забыть о его существовании. Скорее всего, они решили, что он
давным-давно уже сгинул где-нибудь в своих бесконечных странствиях. Во
всяком случае, у них и в мыслях не было, что из этого недотепы могло выйти
что-нибудь путное.
И тут как гром среди ясного неба на них вдруг свалилась поразительная
весть.
Из далекого русского города Санкт-Петербурга прибыл пакет. В пакете -
фотографический портрет невысокого, сухощавого, респектабельного господина
в цилиндре и в лисьей шубе до пят.
Подпись под портретом гласила: "Фотография Генри Шлимана, в юности -
приказчика у господина Хюкштедта в Фюрстенберге; теперь -
Санкт-Петербургского оптового купца 1-й гильдии, почетного потомственного
русского гражданина, судьи Санкт-Петербургского торгового суда и директора
Императорского государственного банка в Санкт-Петербурге".
Точных свидетельств насчет того, что Генрих Шлиман действительно был
директором Императорского государственного банка, не сохранилось. Не
исключено, что, сочиняя эту злорадную подпись под фотографией,
адресованную родственникам, не пожелавшим ему помочь, когда он погибал в
нищете, Шлиман не отказал себе в удовольствии украсить реестр своих
высоких титулов и званий еще одним, вымышленным. Но все прочие титулы,
перечисленные выше, не вызывают сомнений. Он действительно стал крупным
оптовым торговцем, купцом первой гильдии, почетным потомственным
гражданином Российской империи.
Он торговал крупными партиями чая, нажил на этом огромные деньги,
стал миллионером. В то время как раз началась гражданская война в Америке,
порты южных штатов были блокированы флотом северян. Из-за этого бешено
выросли цены на хлопок. Оборотистый Шлиман стал покупать огромные партии
хлопка. Всего только за полгода оборот его составил 10 миллионов марок.
Торговый дом "Шлиман и К°" процветал. С каждым днем денег становилось
все больше. Глава фирмы женился на племяннице богатого петербургского
купца. Жизнь молодой четы была поставлена на широкую ногу: барская
квартира в пятнадцать комнат, английский выезд, еженедельные рауты, на
которых можно было встретить и купца-миллионщика, и университетского
профессора, и заезжего дипломата...
И вот тут, когда звезда его успеха, казалось, была в зените, почетный
потомственный гражданин, купец-миллионер и директор Императорского банка
господин Генрих Шлиман вдруг совершил поступок, после которого все, кто
его знал, решили, что он просто-напросто спятил.
Да и как можно было думать иначе? Судите сами!
Он уже далеко не мальчик, ему - ни мало ни много - сорок шесть лет.
За плечами долгие годы скитаний, бедствий, тягот и потрясений, которых
хватило бы на добрую дюжину приключенческих романов. Сколько раз за эти
годы он терял все, что было нажито с таким трудом! И вот теперь, когда его
финансовое положение, наконец, упрочилось, когда он, наконец, богат -
богат по-настоящему, - именно теперь он вдруг ни с того ни с сего решил
ликвидировать все свои коммерческие дела!
Ну, это, положим, не такая уж безумная идея. Конечно, она
противоречит главнейшему принципу коммерции, альфой и омегой которой
является убеждение, что ни в коем случае не следует останавливаться на
достигнутом, надо во что бы то ни стало двигаться дальше - наживать,
наживать, наживать, прибавляя к каждому нажитому рублю проценты, а к
процентам - проценты на проценты.
Разумеется, ликвидировать все свои дела именно сейчас, когда ему так
везет, это чистейшее малодушие. Даже трусость. Но в конце концов, разумная
осторожность тоже похвальна. Может, и впрямь лучше крепко держать в руках
эту с таким трудом добытую синицу, чем жадно следить завидущими глазами за
стаями журавлей, разрезающих небесную синеву...
Нет, коллеги Шлимана, вероятно, не стали бы так уж решительно
осуждать его только за то, что он решил вдруг уйти от дел. Может быть,
кое-кто из них даже и позавидовал бы ему, если бы, прекратив свою бурную
деятельность крупного финансового воротилы и спекулянта, он стал бы жить в
свое удовольствие: купил новый особняк, обставил его новой, еще более
роскошной мебелью, приобрел бы новый, еще более роскошный выезд, стал бы
устраивать еще более шикарные балы и приемы.
Но в том-то и дело, что этот безумец Шлиман решил прекратить свою
коммерческую деятельность совершенно с иной целью.
Сперва он отправился в кругосветное путешествие. Потом... Потом - час
от часу не легче! - он уезжает в Париж и решает там обосноваться.
Может быть, его влечет веселая жизнь парижских кафе и бульваров?
Театры, мюзик-холлы, красивые женщины?
Ничуть не бывало!
Поселившись в Париже на бульваре Сен-Мишель, сорокашестилетний
миллионер, только что вернувшийся из кругосветного путешествия, становится
скромным студентом. День его расписан по часам. Первая половина дня
целиком уходит на слушание лекций. Как самый завзятый зубрила, он слушает
все лекции подряд, не пропуская ни одной: по истории, по искусству, по
археологии, по иероглифике, по санскриту. Вторая половина дня уходит на
то, чтобы штудировать книги, упомянутые профессорами на этих лекциях.
Согласитесь, занятие странное для почтенного отца семейства, а уж тем
более для человека, принадлежащего к той категории людей, которые твердо
знают, что время - деньги, а деньги на дороге не валяются...
Конечно, все это началось не вдруг, не в один день. В нем и раньше
было много странного. Взять хотя бы эту непонятную страсть к изучению
языков. Достаточно сказать, что к тридцати пяти годам он уже в
совершенстве владел двенадцатью.
Ну, это еще, положим, можно было объяснить и соображениями чисто
деловыми. Крупному коммерсанту, вкладывающему свои капиталы в предприятия,
находящиеся в разных концах света, знать иностранные языки, разумеется, не
мешает. Двенадцать - это, правда, уже слишком. Но в конце концов,
двенадцать так двенадцать!
Нет, главная странность была не в двенадцати изученных им иностранных
языках, а в тринадцатом. И не потому, что двенадцать - это некий предел,
за которым кончается здоровое чувство реальности и начинается безумие.
Безумие состояло в том, что тринадцатым языком, за изучение которого с
обычной своей страстью взялся Генрих Шлиман, был древнегреческий.
На что может пригодиться купцу древнегреческий язык? Не собирается же
он отправлять очередную партию чая или хлопка в древние Афины?
Наиболее рассудительные из числа его друзей и знакомых, вероятно, уже
тогда смекнули, что все эти странные прихоти Генриха Шлимана до добра его
не доведут. Но разумеется, даже самые проницательные из них не
предполагали, что его безумие примет столь грандиозные масштабы.
В конце концов, чем бы ни занимался Генрих Шлиман на досуге, на что
бы ни тратил он свое драгоценное время - это все еще не выходило за рамки
достаточно нелепого, конечно, и даже смешного, но все-таки терпимого
чудачества. Различного рода чудачества - исконная прерогатива миллионеров.
Бывали миллионеры, тратившие время и деньги на коллекции марок. Другие
увлекались ловлей бабочек... Почему бы не найтись миллионеру, решившему
посвятить остаток жизни изучению античных древностей?
Настоящее, подлинное безумие Генриха Шлимана стало явным в тот день и
час, когда выяснилось, что весь свой капитал, все свои миллионы, нажитые с
таким трудом, он собирается употребить на то, чтобы раскопать Трою. Да,
да, ту самую Трою, которую воспел легендарный Гомер в своей бессмертной
"Илиаде"!
Тут уж над Шлиманом стали потешаться не только его бывшие коллеги -
коммерсанты, спекулянты, купцы и прочие люди реальной, практической
складки, сделавшие своим девизом знаменитые слова: "В бога мы верим, а
остальное - наличными". От людей этого типа, признаться, трудно было бы
ждать иной реакции. Что им Гекуба? Что им Троя? Вот если бы они заранее
могли угадать, чем все это кончится... Но как могли угадать это они, если
даже самые образованные и тонкие знатоки из числа новых парижских знакомых
Генриха Шлимана только пожимали плечами, едва заходила речь об этой
навязчивой идее чудаковатого миллионера. А ведь в доме Шлимана на бульваре
Сен-Мишель собирался цвет парижской интеллигенции. Там бывали известнейшие
историки, филологи, археологи, философы. Достаточно сказать, что одним из
постоянных его гостей и собеседников был Эрнест Ренан, прославленный
ученый с натурой художника, великий мечтатель, остроумец и философ. Но
даже он, автор многотомного исторического труда "Жизнь Иисуса", лишь
грустной, скептической усмешкой отвечал на пылкие, восторженные речи
Генриха Шлимана. Даже ему легче было поверить в реальность Иисуса Христа,
нежели в реальность Ахилла и Одиссея, Агамемнона и Менелая, Гектора и
Патрокла.
Это не было ни косностью, ни даже естественным недоверием
современников к чересчур смелой научной гипотезе человека, обогнавшего
свое время.
Как это ни печально, надо признать, что для иронического отношения к
великой мечте Шлимана - найти и раскопать Трою - у ученых того времени
было множество весьма серьезных и даже глубоких оснований.
ОТСТУПЛЕНИЕ
о том, можно ли считать историю точной наукой
"Отцом истории" называют грека Геродота, жившего в V веке до нашей
эры. Первым его так назвал Цицерон без малого две тысячи лет тому назад.
Однако этот почетный титул сохраняется за Геродотом и поныне.
Естественно было бы предположить, что Геродота назвали и до сих пор
называют "отцом истории" по той простой причине, что он был первым из
известных нам писателей древности, посвятившим себя сочинению исторических
трудов. Однако это не так, до него на этом поприще уже подвизались другие
писатели, так называемые логографы - первые историки Эллады. До нас дошли
даже их имена: Гекатей, Гелланик...
Нет, отцом исторической науки Геродота называют, скорее, по другой
причине. Дело в том, что он, по-видимому, был первым, кто, излагая те или
иные исторические события, пытался отделить реальность от вымысла, факт от
мифа, истину от басни.
Вот, например, он рассказывает о племени невров:
"Эти люди, по-видимому, колдуны. Скифы и живущие среди них эллины, по
крайней мере, утверждают, что каждый невр ежегодно на несколько дней
обращается в волка, а затем снова принимает человеческий облик. Меня эти
россказни, конечно, не могут убедить; тем не менее так говорят и даже
клятвенно утверждают это".
Нетрудно заметить, что Геродот хотя и оговаривает свое неверие в
такого рода "россказни", но делает это как-то неуверенно. Смысл тут
примерно такой: "Насчет превращения в волков - это уж чересчур. Это,
конечно, фантазия. Но вообще-то эти люди, по-видимому, все-таки на самом
деле колдуны..."
Как бы то ни было, он явно стремится отделить правду от вымысла.
Именно в этом он видит главную свою задачу.
"После долгого перехода по этой каменистой области придешь в страну,
где у подножия высоких гор обитают люди. Как передают, все они, как
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг