Когда я был супругом этой женщины, она часто без всякого на то повода
называла меня тюфяком. Теперь я имел возможность доказать ей обратное:
- Вот удостоверение, - победно произнес я, - здесь написано, что я
сверхмужчина.
Жена залилась звонким смехом и вдруг истошно запричитала:
- Ой, тошнехонько мне, ой мне тоскливо...
Дура эта родилась во время коллективизации в Оренбургской губернии и чуть
что любила с подвывом поохать, умело пользуясь при этом перлами
неисчерпаемого колхозного фольклора.
- Отставить! - я ударил кулаком по ручке трона. Телохранители потянулись
к подмышкам. Я лихорадочно соображал, что бы еще такое предпринять, чтобы
эта женщина умолкла. В присутствии посторонних она могла ляпнуть
что-нибудь унижающее мое мужское достоинство. И я поспешил отвлечь ее.
- Ты знаешь, - сказал я гордо, - у меня теперь большая семья.
- Слышала, семьсот говорят жен-то, - сыронизировала она.
- А ты как думала, хочешь на должность дворцовой экономки?
- Плевать, - сказала жена, - плевать я хотела на твою должность.
Она, в самом деле, плюнула и попала на фотографию в моем удостоверении.
Это был акт прямого хулиганства, явное оскорбление моего величества.
Телохранители озверели. Они вырвали пистолеты из подмышек.
- Стоп! Стоп! - вскочил я, - спрячьте пушки, мальчики! Дура! - сказал я
жене, - я положу тебе хороший оклад, тужить не будешь.
- Экономь сам на своих индюшек, - гордо сказала она, - я место потеплее
нашла.
Я рассмеялся:
- Что нашла-то, Мура?
- Трон Терпсихоры!
- Какой там еще Доры?
- Неуч! Не Доры, а Терпсихоры, царица Египта, - поправила жена.
Я знал, что она блефует. Вряд ли кто в здравом уме мог предложить моей
корове столь ответственный пост.
- Ну и что? - сказал я с нарочитым равнодушием. Врать она умела и делала
это всегда с некоторым даже изяществом. Я в такие моменты неизменно
подчеркивал, где именно и как нагло она лжет. И в этом была моя ошибка.
Если женщина не права, говорят французы, пойди и извинись перед ней.
На сей раз, я решил следовать логике французских мужчин и если не
извиниться, то, якобы, поверить ей.
- Ну и что, хорошо платят? - участливо поинтересовался я.
- Сколько не платят все мои. И семья, между прочим, не меньше твоей.
- Ну и, сколько же их?
- Чего сколько?
- Не притворяйся, мужей сколько?
Браво, мне, кажется, удалось изобразить задетое самолюбие оскорбленного
мужа, что ни говори, а ненавязчивая ревность всегда приятна женщинам.
- Ах, мужей сколько? Восемьсот восемьдесят четыре, - сказала она, - вчера
парад принимала.
Телохранители захохотали:
- Ваше величество, - вмешался бригадир амбалов, - она вас перещеголяла на
сто с лихером, ха-ха-ха...
- Цыц! - взорвался я, - тебя никто не спрашивает!
Бригадир втянул голову в плечи. Хохот оборвался внезапно, как подтяжка от
штанов. Один из них, давясь от смеха, продолжал прыскать в кулак, но,
уловив мой гневный взгляд, усилием воли подавил в себе неудержимо рвущийся
наружу хохот.
- Куда тебе такую ораву, - с наигранной озабоченностью сказал я, - о
здоровье подумала?
- Да ты на себя посмотри, - вскричала жена, - шатаешься уже, многоженец!
И снова телохранителей взорвало хохотом.
- Во-он! Заорал я, - во-он, болваны! Всех уволю!
Телохранители, держась за животы, повыскакивали из столовой. Работа в
китайском ресторане отразилась на их культурном уровне - понятие о юморе
они имели примитивное, и каждое пустячное замечание вызывало у них
приступы неудержимого смеха.
Я остался один на один с бывшей супругой.
За многие годы нашей брачной жизни она причинила мне немало страданий
своим пустым и взбалмошным характером.
У нас не было детей и единственной темой разговора для нее было извечное
желание унизить меня и привести в пример других, более благополучных, как
правило, соседских мужей. Тем не менее, я понимал, что мое внезапное
возвеличение причиняет ей боль, и в душе моей появилась жалость к ней.
Я никогда не был злодеем, напротив сострадание было отличительным
свойством моего характера и такие вот сварливые особы, зачастую, довольно
ловко устраивали свои делишки за счет моего мягкосердечия. Собственно, по
отношению к ней мое доброе сердце, а вернее, слабохарактерность, были,
пожалуй, ни причем. На первых порах нашего супружества, нечто вроде любви,
а потом просто жалость к ней я испытывал довольно долго, но постоянными
своими попреками и придирками она умудрилась убить во мне все светлые
чувства и добрые побуждения моей души.
До придирок сегодня не дошло, и я по-прежнему испытывал к ней нечто вроде
сочувствия:
- Послушай, - сказал я, - всю жизнь ты гнула спину на тяжелой работе, не
спорю, я загубил твою молодость, я повинен в том, что ты не видела ничего
хорошего за время нашего неудачного супружества.
- Еще бы, - согласилась она, - лучшие годы моей жизни я потратила на
такое ничтожество как ты!
- Ты видишь, мне подфартило, - сказал я, стараясь терпением
нейтрализовать ее ядовитое настроение, - теперь я царь и могу устроить
твою жизнь.
Кажется, мой смиренный тон и увещания сработали, и у нее действительно
изменилось настроение:
- Шура, - сказала она, - я ведь только тебя люблю и не хочу делить тебя
ни с кем.
Это прозвучало довольно убедительно и я, при всем старании, не уловил
присущей ей фальши в этих словах.
Все складывалось даже лучше, чем я предполагал, уличать ее во лжи, как
это я практиковал раньше, сегодня не было необходимости. Напротив, я и сам
вроде растаял от ее сладких речей.
Употреблять ласкательные имена было так несвойственно ей, что на сей раз,
это даже меня ввело в заблуждение.
- А тебе не придется делить, - сказал я, - обхватив ее за талию, и мягко
поцеловав в губы.
В эту минуту я не помнил оскорбительные прозвища, которыми она меня
наделяла. Я сник после первой же атаки, как это часто бывало со мной в
прежней жизни, и готов был забыть все: характерная черта неудачников, не
умеющих постоять за себя в нужную минуту.
Мне уже не хотелось мстить и обижать. Я действительно почувствовал себя
виновным в ее несчастьях - другим везет, а ей попался такой непутевый муж
- и потому счел за благо отплатить теперь добром.
Выбью ей должность при дворе, пусть поживет в роскоши остаток жизни.
Я чувствовал себя обязанным обеспечить ее старость. Конечно, если
принимать во внимание наши совместные мучения в последние двенадцать лет,
вряд ли она заслуживала такого великодушия с моей стороны. Но я незлобив и
незлопамятен. Пусть ей будет хорошо, если мне это ничего не стоит. Кроме
того, меня задели за живое слова рава Оладьи. Я действительно никому не
оказывал, скажем так, конкретной материальной помощи. Но это можно понять
- у меня не было средств, и я не мог делать взносы на всевозможные
благотворительные акции. И вообще, кажется, ежику понятно - чем богаче
человек, тем более он полезен обществу. Все, что я мог сделать для
ближнего в прошлой жизни - это поддержать словом, а слово в нашем
бумажном, бюрократическом обществе совершенно обесценено политиками и не
воспринимается ближним всерьез. Так пусть же теперь, когда у меня есть
власть, я украшу чем-либо более конкретным, нежели пустые слова, серые
будни близких мне некогда людей.
- Нет, ты не тюфяк! - сказала жена.
Это было приятно слышать. Я расправил плечи, и, любуясь игрой своих
бицепсов в зеркале, нажал на кнопку звонка. И пока Типяры не было, я снова
взасос поцеловал жену. Странно, возбуждения я при этом не ощутил. Нет,
она, конечно, не Машенька и, тем более не Вероника. Может быть, поэтому я
не чувствовал себя до сих пор настоящим мужчиной? Она не смогла пробудить
во мне мужчину. Обычно говорят обратное - мужчина, де, должен пробудить
женщину в женщине, но все это враки. Первооснова всего сущего - женщина.
Она может сделать из партнера галантного рыцаря и неутомимого любовника,
она же может превратить его в сплошное и убогое ничтожество.
Глава четырнадцатая
Прибавление семейства
Когда мы оторвались друг от друга, Тип стоял подле нас, и едва заметная
тонкая усмешка кривила его губы:
- Мадмуазель оформить как семьсот первую? - подобострастно спросил он,
ехидно улыбаясь.
- Мадмуазель никак не надо оформлять, - сказал я, едва сдерживаясь от
хорошего пинка в его упругий зад.
- У меня приятная новость, - сообщил Тип, продолжая вилять задом.
- Ну что еще там?
- Поздравляю, Ваше величество, у вас родился сын!
- От кого? - живо подхватила жена.
- От Лолиты-четыреста восемьдесят семь...
- Свинья! - сказала жена и театрально влепила мне сочную оплеуху. Она
хотела достать меня ногой, но я, зная ее привычки, мигом взобрался на шкаф.
- Чтоб ты издох! - сказала жена, погрозила мне кулаком, и пошла из
столовой.
Мимоходом она уронила Типа и отработанным движением стукнула каблуком по
его маршальской голове.
- Послушай, замполит! - обратился я к Типу, когда жена вышла, - тебя бы
следовало разжаловать, у тебя на глазах на меня покушаются, и ты не в
состоянии что-либо предпринять!
- Виноват, Ваше величество, но вы ведь сами прогнали телохранителей, -
Тип нежно ощупывал шишку на затылке.
- Ну хорошо, - примиряюще сказал я, - пристройте ее куда-нибудь и
положите хорошую зарплату. Я проверю.
- Будет сделано! - он собрался уходить, но я вовремя задержал его.
- Слышь, лейб-драгун, - сказал я, - что это за новости про моего якобы
сына ты рассказывал?
- Странно, что вы спрашиваете об этом, Ваше величество, - делано удивился
Тип, - я ведь предупреждал вас, когда вы реквизит принимали, что одна из
жен больна гриппом, а другая на сносях. Лолитой ее кличут, порядковый
номер 487.
- А че ты мне в глаза-то не смотришь, маршал?
- Ваше величество, я очень даже смотрю в ваши глаза.
- Ну, признавайся, матрос, проводил с ней политическую работу или нет? Я
ведь дознаюсь, если уж на то пошло.
Тип мелко задрожал, лоб его покрылся испариной.
- Виноват, Ваше величество, я только раз читал ей лекцию о международном
положении.
- И этого было достаточно, чтобы сделать мне наследника.
- Случайно вышло, Ваше величество.
- Случайно говоришь? - я постучал костяшкой пальца по вытянутой головке
Типа, - ну для первого раза мы спустим с тебя шкуру на барабан.
- На барабан? - переспросил Тип и смертельно побелел.
- Великолепный будет барабан для эстрадного оркестра.
- Величество! - заорал Тип рыдающим голосом, - случайно вышло, ей-богу!
- Прекрасный будет барабан, - продолжал я живописать его, - ударный
инструмент из шкуры маршала, слыхал про такое?
- Пощадите, Ваше величество! Прошу вашего милосердия.
- Что ж ты, ублюдок, портишь жен-то моих?
- Это было до вас, теперь я уже не смею глядеть на них.
- Придется тебе переквалифицироваться, парень, пойдешь у нас по
административной линии.
- Ваша воля, но я и в гареме справился бы.
- Ну да, пусти козла в огород... Вот что, паря, сдай ключи от гарема
Веронике Абрамовне, а сам принимай дела в канцелярии тайной полиции.
Тип, кажется, не верил ушам своим.
- Да, парень, радуйся, шкуру с тебя снимать передумал. Заметь, пока
передумал.
Тип склонился в привычном подобострастном поклоне:
- Ваше величество, - только и мог промолвить он.
- Значит так, ты назначаешься начальником тайной полиции. Наушничать и
фискалить ты, пожалуй, мастак, так что должность эта тебе в самый раз.
- Ваше величество, век помнить буду!
Тип по-прежнему оставался глубоко не симпатичен мне, но я ценил его
поддержку в минуты, когда был еще совсем зеленый властитель, и закрывал
глаза на его бестактные выходки.
Несомненно, маршалу и не снился такой оборот дела и, в порыве
благодарности за то, что так легко отделался, да еще и в выигрыше остался,
он выдал мне засекреченную информацию:
- Рав Оладьи, - сообщил он, - приказал мне следить за вами и докладывать
ему, если застукаю вас за поеданием трефного.
- И это все? - с сомнением допытывался я.
- Нет, - смутился свежеиспеченный начальник тайной канцелярии, - он
наказал мне блюсти вашу нравственность.
- То есть?
- Не допускать вашей интимной связи с главной фрейлиной, то есть
Вероникой Абрамовной.
- Опять Вероника Абрамовна, какая сволочь доносит ему о ней, знал бы,
язык вырвал!
- Его преосвященству стало известно, что вопреки дворцовому уставу вы
настаивали недавно на интимной связи с ней.
- Стало известно, значит.
- Более того, ему кто-то передал кассету с записью вашей половой близости
с Вероникой Абрамовной. Несмотря на духовный сан, рав просмотрел ее от и
до.
- А кондрашка его при этом не хватила случайно, сан-то его не позволяет
смотреть на такое непотребство?
Я был зол, как никогда: любят все-таки в иудейском государстве
внюхиваться в чужую жопу.
- Насчет кондрашки судить не берусь, но говорят, до сих пор старик не в
состоянии оправиться от нервного потрясения.
- Что же его так потрясло?
- Он не может простить вам, что во время коитуса вы не соизволили снять
корону.
- А я с тебя пример беру: ты сапоги не снимаешь, а я корону.
- Сапоги это предмет туалета, - возразил Тип, - а корона все же священная
деталь.
- Я не очень уверен, что именно из-за короны его трясло. Жаль, что совсем
душу не вытрясло!
- Я тоже так думаю, но с другой стороны, Ваше величество, вы просто
молодец, пошли на поправку.
- Почему ты так думаешь?
- Не скромничайте, Ваше величество, сумели же вот старикашку в конфуз
ввести, а ведь совсем недавно у вас это не совсем получалось.
Его возбужденный вид и неудержимое веселье показались мне
подозрительными, и я без подготовки шарахнул его сходу по лбу:
- Послушай, маршал, а это не ты, случайно постарался с кассетой?
- Не понимаю, Ваше величество, что вы имеете в виду?
- Уж, не ты ли, говорю, порадовал старикашку эротическими сценами?
- Как вы можете, Ваше величество, - веселье его как рукой сняло, - я ведь
ваш человек, до корней волос.
- Хорошо, иди отсюда, мой человек, пока я тебе эти волосы не выдрал.
- За что гневаетесь, Ваше величество?
- За невыполнение приказа, сволочь! Я же наказывал тебе снять все
видеокамеры.
- Я снял, Ваше величество, - божился Тип, - наверное, Евсеич насажал
повсюду своих агентов.
- Евсеич? - сказал я с удивлением, - это ты рава Оладьи так называешь?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг