Когда я вышел из бассейна, моя рвань уже куда-то исчезла. Готовый к
услугам слуга, мигом растер меня мохнатым полотенцем и накинул на плечи
расписной халат с золотой шестиконечной звездой на спине.
Вместо дырявых башмаков, которые я носил уже второе лето, я обулся в
остроконечные сафьяновые сапожки с вздернутыми носками и подпоясался
цветистым атласным платком.
Второй прислужник с тяжелым тюрбаном на выбритой голове, на одном подносе
подал корону, а на другом рюмашечку прохладного напитка, который по вкусу
напоминал мне пятидолларовый коньяк "Наполеон".
Лысую голову слуги я разглядел, когда в порыве подобострастия он
изогнулся очень уж низко и тюрбан камнем свалился с его темени.
Прополоскав глотку бодрящим напитком, я уверенно вошел в царские покои и
обнаружил здесь Веронику.
Она была окутана в газовую тунику, сквозь которую просвечивало ее гибкое
стройное тело. Длинные ноги, смуглый соблазнительный живот, пышная грудь,
которая потрясла меня на параде и мягкий уютный зад, суливший простому
смертному несказанное удовольствие.
Запястья рук и ног были перехвачены золотыми браслетами, а нежную шейку
обрамляло ожерелье из белоснежного жемчуга.
При виде главной фрейлины я вспомнил, что Тип представил ее как педагога
и, признаться, оробел.
По природе я человек робкий, был, во всяком случае, до сих пор. Педагоги,
например, в школе подавляли меня своим авторитетом. И сейчас, перед ней,
мне почудилось, что я стою у доски, не зная урока, а она, строгий учитель,
ждет минуты, чтобы выдать мне очередную порцию морали.
Этих порций за всю мою унылую и порядком поднадоевшую мне жизнь, было
такое разнообразное множество, что к тридцати годам я был, кажется, самым
аморальным человеком в стране.
Все, что навязывается, приводит к обратным результатам. Нет, я не делал
людям зла и ни с кем не сорился, но дошел до того, что за двенадцать лет
супружеской жизни ни разу не изменил своей законной жене. Иные полагают,
что так, по сути, должно и быть в идеале. Но я категорически против
подобного мнения. Зная по опыту (разумеется, чужому), что именно позволяет
себе вне семейных рамок большинство современных мужчин, я принципиально не
стал бы относить супружескую верность к числу признанных мною официальных
добродетелей новейшей цивилизации.
Единственный и, кажется, самый ужасный грех в моей жизни состоял в том,
что я перестал верить в добро и в людей. К тридцати трем годам я
разочаровался во всем, чему меня учили верить с юношеских лет.
И нестабильная израильская действительность, как нельзя более
благоприятствовала моему духовному формированию: политические партии
специализировались на обещаниях, политики лгали. Религиозные деятели
рвались к власти. Люди завидовали, ненавидели и вредили друг другу.
Синагоги раскручивали на пожертвования. Дома меня мучила жена и вдобавок
ко всему я никак не мог разбогатеть, хотя и трудился для этого не покладая
рук.
Все это на фоне людей процветающих и не прилагающих для этой цели
особенных усилий, привело меня в состояние глубокой социальной апатии. Я
не голосовал ни за левых, ни за правых. Я перестал доверять государству, и
нашел, что оно все более и более делает крен в сторону полицейского режима.
Каждый сорился с каждым и по любому поводу. Политики самого высокого
ранга не стеснялись строчить друг на друга доносы в полицию. Разборки,
поклепы и сведения счетов с участием виднейших адвокатов современности
тянулись годами. Страна изнывала от бюрократии. Страна содрогалась в
социальных конвульсиях. Страна билась в религиозной истерии, и над
знойными городами иудейского царства витал призрак коллективной шизофрении.
А мир в это время активно жил и развивался. Русские с успехом приобщались
к капитализму. Американцы высадили астронавта на луне. Просвещенное
человечество с надеждой вступало в век технологии и прогресса. В Израиле
же все еще жили по канонам средневековья и от слов выжившего из ума
дряхлого раввина, порой зависело, какая именно партия придет к власти.
Я не мог вынести все это, отошел от политики, забыл дорогу в синагогу и
сосредоточился на наших семейных неурядицах.
Я бурно переживал бесчисленные ссоры с супругой и на этой почве потерял
уверенность в себе. Еще бы, если тебе ежедневно твердят, что ты ничего не
стоишь как мужчина и как человек, то, в конце концов, ты действительно
начинаешь верить в это.
В итоге я окончательно уверовал в собственную ничтожность, и моя личная
жизнь превратилась в сплошное унижение. Почти каждый в ком было хоть
немного уверенности в себе, мог обидеть меня. Поначалу я пассивно отвечал
на оскорбления, но вскоре зачерствел душой и почти перестал реагировать на
них. Я уже ни с кем не общался, а только и делал, что поглощал дешевые
сосиски и обвинял себя во всех смертных грехах.
Друзей я потерял, куда-то подевались и родственники, а на работе только и
ждали случая, чтобы уволить меня без выходного пособия.
Что касается сексуальной жизни, то ее у меня вроде как и не было. Нет,
любовью мы с женой занимались, но не часто. Меня расхолаживали ее
ворчливые и надоедливые попреки, а когда все же нам доводилось
побаловаться в постели, особых восторгов мое умение у жены не вызывало.
Напротив, неумелые попытки внести разнообразие в нашу интимную жизнь,
приводили к разлитию у нее желчи и сарказма.
- Мадам, - предложил я дрожащим голосом, - изволите что-нибудь выпить?
- С удовольствием, - задорно отвечала Вероника.
Она почувствовала мое волнение и пыталась приободрить меня.
- Человек, - заорал я, стесняясь своего срывающегося голоса.
Тут же в покои вошел толстяк в тюрбане; в руках он держал поднос с
напитками.
Кокетливо наклонив головку вбок, Вероника пригубила красное вино, а я тем
временем бросил мимолетный взгляд на просвечивающий через прозрачную ткань
темный лобок под вздрагивающим загорелым животом.
"Господи, да она же голая!"
- Сударыня, в чем заключаются ваши обязанности? - неуклюже я пытался
скрыть свое волнение.
- Я отвечаю за внешний вид и хорошие манеры ваших жен, - сказала она
просто, по-прежнему пытаясь приободрить меня своей доброй улыбкой.
- А они что, в этом нуждаются? - я не узнавал свой голос, он стал чужим,
непослушным, то и дело срывался и дрожал. Я был похож, наверное, на
человека, который первый раз выступает перед публикой и от страха забыл
все, о чем намеревался говорить.
В горле у меня пересохло, но мне и в голову не приходила спасительная
мысль о напитке, который я секунду назад любезно предложил Веронике.
- Сказать по правде, вчера вот к вам была доставлена девушка из
австралийского племени. Ясно, что понятие о вилке или ином столовом
приборе у нее довольно смутное.
- А вы где-то учились, Вероника?
Она была спокойна и ее уверенность в себе стала понемногу передаваться
мне. Дыхание у меня выровнялось, и я мог, по крайней мере, внятно и без
дрожи в голосе задавать вопросы.
- Я училась в московском институте кинематографии.
- Ах, так вы артистка? - с невольным восхищением сказал я.
Моя искренность и понятное волнение тронули Веронику и в открытом взгляде
ее я увидел признательность
- Увы, - с горечью, - сказала она, - артисткой я так и не стала... Когда
пришло время съемок фильма, режиссер предложил мне разделить с ним постель.
- Гад ползучий! - непроизвольно и по-детски вырвалось у меня.
- Я проплакала всю ночь, но мне очень хотелось стать звездой и я
согласилась... Это был мой первый мужчина....
Она на секунду призадумалась, и я почувствовал болезненный укол ревности
в сердце.
- Правда роли я так и не получила.
- Но почему?
- Через неделю мне стало ясно, что таланта у меня ни на грош, а быть
куртизанкой я могу и за деньги. И вот я тут. Делюсь опытом с вашими
женами...
Она виновато улыбнулась и я понял, что ей очень хочется произвести на
меня хорошее впечатление.
- У вас есть талант, - с искренним участием сказал я, - талант хорошего
человека.
- А вы добрый, во всяком случае, до сегодняшнего дня моя история никого
не интересовала, так как вас. Вы так внимательно слушали меня.
Глаза ее заблестели и на какое-то мгновение мне показалось, что она
вот-вот заплачет.
О, да она такой же романтик, как и я!
Любая сентиментальная история вызывала у меня слезы. В такие минуты, если
рядом были люди, я совершал что-либо дерзкое, чему потом удивлялся сам.
Это была попытка застенчивого человека, такими вот радикальными средствами
справиться с конфузной ситуацией.
То же самое, с целью не расплакаться, сделала сейчас Вероника: опустив
бокал на поднос, она властным жестом приказала служке удалиться и плавно
пошла на меня.
Я замер от подступившего к горлу восторга.
Изящным пальчиком она нежно провела по моим губам, и это естественное
движение красивой женщины вызвало в мятущейся душе моей бурю неизведанных
доселе чувств. Неукротимое и неведомое ранее острое возбуждение волной
прокатилось по моему истосковавшемуся по женской ласке телу. Если бы моя
законная жена умела так прикасаться. Боже, ведь все эти двенадцать лет я
не знал, что такое настоящее наслаждение
Легкие прикосновения ее наэлектризованных пальцев будто вливали в меня
дикую энергию страсти, переполнявшую все мое существо.
Но вместо того, чтобы закрыть глаза и отдаться этому сладостному
ощущению волшебной эйфории, я поймал себя на дурацкой мысли о том, что
именно это восхитительное ощущение сладчайшего томления, очевидно,
подразумевал Зигмунд Фрейд, когда говорил о либидо.
Интеллигент ты сраный, - с горечью упрекнул я себя, - в кои-то веки
выпало счастье овладеть женщиной, и в этот самый момент ты ударяешься в
глубокие размышления.
Теоретически, не без влияния фрейдовой науки, я знал, конечно, что такое
наслаждение, но как же я был неискушен, как далек от практики и как
незабываемо сладостны были Ее прикосновения. Остановись мгновение!..
Вероника проворно сбросила с меня халат, подвела к ложу, усадила и,
нагнувшись к взбухшему у меня в паху комку мускулов, бережно взяла его в
руки и стала ласкать. Это было трогательно и прекрасною. Со стороны она
казалась молодой мамой, которая нежно играет с ребенком.
Я почувствовал, как неудержимо надвигается оргазм.
Ужас охватил меня, неужели все кончится, так и не начавшись толком.
"Держись, Шура!" Приказал я себе. Вероника наклонилась к нему, явно
намереваясь удостоить меня оральным сексом. Она лишь коснулась губами
головки члена, и это было уже выше моих сил. Ничто на свете не удержало бы
меня сейчас от столь позорной эякуляции.
Я кончил, но как кончил! Оргазм был необыкновенно бурным, поток спермы,
казалось, был бесконечным. Я залил ею все лицо Вероники. Нет, она не
проявила недовольства, она приняла эту благодатную жидкость с непонятным
вожделением. Но мне все же показалось деланным ее вожделение, и я
мучительно страдал от проявленного мною, постыдного бессилия.
"Господи, - презирая себя, взывал я к Всевышнему, - может и вправду
тюфяк я?!"
Этим прозвищем наделила меня в свое время благоверная. И почти всегда в
критические моменты жизни оно услужливо всплывало в моем сознании,
напоминая, кто я есть на самом деле.
По поводу и без повода, жена любила унижать меня и моя "сексуальная
безграмотность", как она любила выражаться, была предметом ее постоянных
насмешек.
- Уйдите! - сказал я Веронике, стараясь не глядеть ей в лицо, и презирая
самого себя.
Она послушно поднялась и, не вытирая залитого лица, почтительно
поклонилась мне и выскользнула из покоев.
Минут двадцать я лежал на роскошной кровати, давясь горючими слезами.
Чего это ты нюни распустил, парень, разве в первый раз с тобой такое? Да,
ты не супермен и тебе это хорошо известно, стоит ли понапрасну изводить
себя, если ничего уже нельзя изменить?
Мне стало спокойнее. Потом явился служка. Как и в первый раз - знаками,
он предложил мне освежиться. "Да что они тут все немые что ли?"
Я велел принести мне "Наполеона".
Приняв душ и тяпнув рюмку, я снова позвал его.
Служка, очевидно, догадался, что я плакал. Досадуя на него как на
свидетеля моей слабости, я бросил с нарочитой грубостью:
- Где здесь можно пожрать, мужчина?
Я чувствовал, как неумолимо ввергаюсь в знакомую атмосферу стресса и мне
уже не хватало моего холодильника и дешевых сосисок.
Опять же знаками он изобразил нечто такое, что следовало понимать,
наверное, как "О, нет проблем, Ваше величество!"
После чего он повел меня вкушать трапезу.
Глава шестая
Царская трапеза
Я прошел в царскую столовую.
Обставлена она была скромно: на стене висел натюрморт работы неизвестного
художника, который черпал, очевидно, свое вдохновение на рынке "Кармель".
Стол был сервирован блюдами из рыбы. Уха по-русски, тефтели из камбалы,
жареная форель, печень трески и килька в томатном соусе.
- В чем дело? - раздражено спросил я у главного повара, - почему вся
жратва из рыбы?
Для человека, который в недавнем прошлом довольствовался дешевыми
сосисками, у меня не было никаких причин обижаться на меню - стол был
поистине царским. Но фиаско, которое я потерпел в спальне, явно
способствовало моему дурному настроению.
Главный повар, будто язык проглотил.
- Ну, - теряя терпение, вскричал я, - неужто для Моего величества нельзя
было приготовить голубцы или хотя бы бифштекс с яичницей?
Браво, парень! Еще немного и я совсем избавлюсь от своего
самоуничижительного стиля. Я уже нравился самому себе и играл роль,
отведенную мне с каким-то, неведомо откуда взявшимся лоском
провинциального актера. Мне все больше и больше нравилось кричать на
подчиненных. Раньше эту особенность - покомандовать и поизгаляться над
ближним я вроде в себе не замечал. Думаю, что это была не более чем
ответная реакция на то, что люди, долгое время, относились с таким же
начальственным апломбом ко мне. В любом случае, стыда за столь мерзкое,
казалось бы, свое поведение я почему-то не испытывал. Более того, мне было
отрадно, что я, как и другие, могу поорать и оскорбить человека просто
так, потому что не в духе.
Тип, заметивший перемены в моем духовном облике, активно поддержал меня:
- Учитесь брать нахрапом, Ваше величество, или на арапа. Можно конечно на
авось, но лишь в том случае, когда нет иного выхода.
- А вы на что берете? - поинтересовался я.
- На абордаж, конечно, - гордо отвечал маршал, - своим морским привычкам
я не изменяю.
Оправившись от испуга, главный повар, запинаясь, робко пролепетал:
- Меню составлено Советом министров Вашего величества и утверждено
дворецким.
- Подать сюда дворецкого! - приказал я.
Через минуту вбежал лысый мужичонка во фраке, сшитом явно не по его
жирной спине.
Лысина дворецкого лоснилась от пота. Платочком он вытирал серебристые
бисеринки со лба и, перепуганный насмерть, ждал, в какой форме изольется
мой гнев.
- Что вы кушаете за обедом? - вкрадчиво спросил я.
- Жаркое из бекаса, Ваша величество, и суп из фазаньих ляжек.
Меня так и подмывало смазать по его мокрой лысине.
- Это ваша затея кормить меня рыбой?
- Затея придворного диетолога, Ваше величество! Он говорит, что Соломону
надлежит быть мудрым, а мякоть рыбы, якобы питает мозговые клетки.
Он выгнулся в почтительном поклоне и от этого неуклюжего движения,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг