разглядишь контуры ее изумительных ножек.
И вдруг он почувствовал, как земля рывком ушла у него из-под ног,
карантинная странно кувыркнулась, и он ощутил себя повисшим в воздухе вниз
головой, будто подвесили его на крюк для разделки туш. Картина была
знакомой, еще мгновение и он, сорвавшись с крюка, стремительно понесется
навстречу бездне. Неужто обманул его Цилиндр, и он снова очнется в
опостылевшем ему Одиночном мире?
Он действительно сорвался, но не полетел в пропасть, а почувствовал, что
его завертело в мощном водовороте спертого воздуха и неожиданно выбросило
в прохладную мглу, которая, сгустившись, приняла вдруг реальные очертания.
Осмотревшись, Кадишман понял, что находится в темном и пыльном закутке. В
двух метрах от себя он увидел узкую щель, в которую пробивалась слабая
полоска света. Первым желанием лейтенанта было бежать изо всех сил к этому
спасительному источнику жизни; он хотел подняться, но не почувствовал ног.
"Странно" подумал он, посмотрел вниз и вдруг увидел, что стал маленьким и
гадким насекомым с влажными нитками у самого носа. Он не сразу догадался,
что это его собственные усы, которые важно зашевелились, как только он
подумал о них. "Да, ведь я теперь таракан" - тоскливо вспомнил он и снова
оглядел себя, привыкая к своему новому обличью.
Вскоре, адаптировавшись в незнакомой обстановке, он неуверенно засеменил
на тонких лапках к узкой полоске света, пролез в нее и понял, что выполз
из-под кровати и находится в спальне своей квартиры.
Глава 52
После двух недель "интенсивных научных исследований" Ахмаду предложили
подорвать себя в логове исламских экстремистов, но вместо этого он
разразился многочасовой словесной тирадой о недопустимых методах борьбы с
арабскими патриотическими группировками.
- Ах ты, демагог вонючий! - с досадой сказал Хульдаи и решил предать
останки провонявшего трупа земле.
- Он не представляет никакой стратегической ценности, - заявил профессор
на очередном заседании Совета безопасности, - и кроме сардонических
филиппик по адресу несовершенств израильской демократии ни на что более не
способен.
Предложение о том, чтобы использовать Ахмада в качестве камикадзе в
локальных стычках с террористами, было снято с повестки дня.
- Господа, а не нарушаем ли мы этические нормы, предавая человека
незаконному погребению? - забеспокоилась вдруг депутат от русской фракции
Мария Колодкина.
- Во-первых, не человека, а труп, - поправил ее министр по внутренней
безопасности, - а, во-вторых, если мы оставим его на свободе еще некоторое
время, его речи будут цитироваться с высокой трибуны ООН.
- С каких это пор мы стали бояться критики? - сказала Мария Колодкина.
- Если бы это была конструктивная критика, - горько пожаловался Когаркин,
- а то ведь просто дешевая демагогия.
Ахмада поместили в просторный гроб и похоронили на арабском кладбище в
Лоде. В числе провожающих старьевщика в последний путь были профессор
Шломо Хульдаи, сержант Альтерман, а так же взвод полицейских с кирками и
лопатами. Все время, пока араба бережно опускали в могилу, из гроба глухо
доносился его голос, что весьма смущало полицейских, и даже корифея
отечественной науки всегда невозмутимого профессора Хульдаи, кажется,
слегка покоробило. Последние слова Ахмада буквально потрясли всех
присутствующих::
- Убийцы! - истошно вопил он, - вы закапываете меня за то, что я араб...
Иуду вы не станете хоронить, потому что он еврей, а ведь в нем душа моя,
убийцы!
Альтерман, ближе всех стоявший к гробу, не выдержал:
- Иуда живой человек, - сказал он, - а ты мертвец, Ахмад.
- Почему нет Иуды? - протяжно завыл Ахмад, - он спас бы меня, убийцы!
Когда о странных речах мертвеца поведали комиссару, не явившемуся на
похороны
из-за "плотного рабочего графика" тот почувствовал неловкость, которую,
впрочем, успешно скрыл от окружающих; не стоит заострять внимание
сотрудников на данном инциденте. Каждый из них видит в нем преемника души
Ахмада и ждет, чтобы он разрыдался, жалея араба. Хорошую, однако, шутку
отмочил этот мертвяк. А может быть все это происки врагов, решивших таким
образом дискредитировать его героический образ?
* * *
Тяжелое душевное напряжение горожан достигло критической точки. Люди
боялись выходить из домов за покупками, а в случае нужды передвигались по
городу группами в сопровождении армейского патруля или профессиональных
телохранителей, заламывающих за свои услуги баснословные цены. Как всегда
наибольшей панике способствовала пресса, не устающая запугивать население
наскоро сфабрикованными газетными утками. Одно из последних сообщений
подобного рода было напечатано в газете "А-Арец". В короткой экспрессивной
заметке авторитетного издания утверждалось, что малолетние дети Елизаветы
Шварц были найдены мертвыми в могиле своего прадеда, героя Войны за
Независимость генерала Хильмана. Неизвестно, откуда извлекли на свет
данную информация, но урон работе полиции она нанесла колоссальный.
Комиссару Вольфу пришлось долго опровергать эту дикую дезу, и он пригрозил
подать на редактора в суд за "умышленную дестабилизацию населения"
Но газетчиков не так-то легко было запугать. Они давно уже засыпали
полицию вопросами о судьбе пропавших детей и той, по существу, нечего было
отвечать. Угрозы комиссара, если бы он всерьез задумал осуществить их,
попросту обратились бы против него самого. Слава Богу, он не настолько
глуп, чтобы игнорировать общественное мнение. Стражам порядка давно уже
было не до детей, неуловимый герцог и непредсказуемые привидения занимали
все их свободное время. Если бы не страх перед трупами, будто бы
пожирающими случайных прохожих, криминальные элементы давно бы погрузили
город в преступный хаос и вакханалию. Ни в какой суд комиссар не собирался
обращаться, но успокоить народ, озабоченный судьбой пропавших детей, давно
следовало, и он решил навестить в больнице Елизавету Шварц. Для этого он
пригласил в палату "Грязных писак" и постарался, чтобы визит его к
пострадавшей был обставлен как можно торжественнее и широко освещался
средствами массовой информации.
- У меня никогда не было детей, дрогнувшим голосом сказал он Лизе, и
отныне я буду искать ваших, так, как если бы они были моими.
Его прочувствованные слова произвели впечатление на несчастную мать, но
оставили равнодушными журналистов. Подобные обещания от комиссара они
слышали каждый день.
Иуда Вольф прибыл в свой кабинет совершенно разбитый. Вид убитой горем
Елизаветы, то и дело вопрошающей о судьбе пропавших малюток, произвел на
него тягостное впечатление. У него самого было трудное детство в Сибири и,
женившись (уже состоятельным молодым человеком в Израиле), он решил
никогда не заводить детей, что с энтузиазмом поддержала Ривка, которой
роль львицы тель-авивских салонов нравилась куда больше, нежели скучные
обязанности кухарки большого семейства.
Визит к пострадавшей настроил комиссара на лирический лад, он
расчувствовался, вспомнив суровые сибирские будни и сбор металлолома, в
котором он всегда отличался, будучи школьником, но не был поощряем из-за
своего еврейского происхождения; председатель пионерской дружины, членом
которой состоял будущий комиссар полиции, был евреем и старался унизить
своих соотечественников, чтобы в глазах других выглядеть лояльным. Юный
Вольф не мог стерпеть такой несправедливости, и однажды сильно поколотил
еврейского антисемита, за что был с позором изгнан из пионерской дружины и
отстранен от сбора металлолома впредь до окончания средней школы.
Обычно Иуда Вольф любил вспоминать о своем нелегком сибирском детстве, но
сегодня ему было не до сантиментов. Весь этот трудный и напряженный день
(даже во время своего исторического визита в больницу), он был мысленно
занят детальной разработкой плана встречи с герцогом и свои наиболее
значительные идеи по этому поводу записывал на обратной стороне сигаретной
пачки, которую в течение дня не успел даже распечатать. После
продолжительных раздумий и обстоятельных консультаций с министром по
внутренней безопасности, он решил пригласить рыцаря к себе в дом, вернее в
номер гостиницы, где проживал после пожара. "Пусть полюбуется, скотина, в
каких условиях я теперь живу"
Он передал свои требования Ривке. Но герцог, в принципе, согласный на
переговоры с полицией, назвал комиссара христопродавцем и предложил
встретиться на нейтральной территории - в одном из ресторанов на
набережной Тель-Авива. Иуда Вольф долго обдумывал предложение герцога, и в
этом беспрерывном процессе раздумий - принять или нет ультиматум
спесивого аристократа - заключалась плотность его рабочего графика.
Придя после больницы в номер гостиницы, он взвешивал предложения герцога
до тех пор, пока случайно не заснул в просторном вольтеровском кресле.
Глубокой ночью его разбудил звонок в прихожей. Еще не пробудившись
окончательно, сонной походкой человека, которого против воли подняли с
постели, он подошел к двери, открыл ее и замер: перед ним стоял Ахмад. Его
арестантская роба была измазана густой кладбищенской грязью, в руках он
держал кусок отполированной доски - вероятно, крышку гроба.
- Иудушка, - сказал он с укором комиссару, - почему тебя не было на
похоронах? - Изрыгая проклятия, комиссар с воем побежал к телефону:
- Срочно пришлите наряд полицейских! - безумно орал он в трубку, чувствуя
затылком мерзкое дыхание мертвеца.
Призывая наряд в номер, комиссар, в спешке, не представился и полиция
(перегруженная в эти дни из-за обилия ложных вызовов тель-авивских
паникеров), прибыла на место происшествия с большим опозданием.
Тем временем покойник встал в позу уязвленного политика и сказал
блестящую речь о предательстве, которая позже была внесена во все
ближневосточные хрестоматии по ораторскому искусству.
- Самым позорным явлением во все времена считалось подлое предательство,
- с пафосом начал Ахмад, - и ты, Иуда, лишний раз доказал миру, как гадок
и мерзок может быть еврей, опустившийся до того, чтобы предать самого
себя. Ты предал меня, Иуда, а ведь я никто иной, как ты сам. До чего
докатился род людской, если люди перестали уважать самих себя. О времена,
о, нравы!
Гневные раскаты голоса покойного торговца разносило по всем этажам
гостиницы. Сначала из соседних номеров повысыпали заспанные лица жильцов,
затем в фойе стали заглядывать любопытные зеваки с улицы. К тому времени,
когда приехали полицейские, вся площадь была запружена народом, и
журналисты, понаехавшие со всего города, во всю интервьюировали
разговорившегося мертвяка.
Глава 53
Оказавшись дома, Кадишман не почувствовал особой радости, чему сам
потом очень удивлялся. Он был весь поглощен душевными переживаниями и ни о
чем ином, кроме как о своем новом облике, думать не мог. Поначалу,
разглядывая свое безобразное тело с продолговатым туловищем и тонкими
мохнатыми лапками, он чувствовал все нарастающее отвращение к себе, но
постепенно в его восприятии произошел перелом, и он стал различать
удивительную пропорцию линий в своем сложении, которые, нельзя было не
согласиться с этим, казались ему, если не совершенными, то не лишенными
некоторой грации. Разглядывать и радоваться себе, ему пришлось недолго;
вскоре, он услышал горячий сладкий шепот жены. "Милый, ты такой
ненасытный сегодня" Сначала он безумно обрадовался голосу Берты, но,
прислушавшись к знакомым вздохам, вдруг осознал значение с таким жаром
произнесенных ею слов. Страшная догадка пронзила его мозг. "Боже, кому
она сказала это?" Лично он никогда не слышал от нее подобных слов.
Неужели они адресованы тому хриплому негодяю?
Горячий страстный шепот шел откуда-то сверху. Короткая тараканья шея
Кадишмана была так устроена, что он не мог видеть, что происходит над ним,
но ему и без того было понятно, что звуки доносятся с кровати, на которой
он и его бесстыдная жена познали так много счастливых минут.
Собираясь улучшить обзор, он попытался вскарабкаться на стену, но на
первых же шагах позорно соскользнул вниз и ударился носом о деревянный
настил - ходить по стенам у него не было навыка. С горьким чувством
вечного неудачника он засеменил под железную кровать, желая только одного
- спрятаться, зарыться, как можно глубже в тряпках и пыли, чтобы не
слышать предательских вздохов жены.
Под широкой кроватью, к своему изумлению, он обнаружил стаю новых
собратьев, с подозрительным любопытством оглядывающих его.
- Почему ты такой белый? - спросил один из них, огромный тараканище с
пышными усами. Кадишман в который раз оглядел себя: как горе слепит
человека, он и не заметил какого он теперь цвета. Слово "Человека"
рассмешило его. "Ты ведь уже таракан, а мыслишь себя прежними категориями".
- Да ты немой что ли, что молчишь, блондин? - весело спросил великан.
Удивление, происходившее оттого, что он понимает язык этого ненавидимого
им ранее тараканьего племени, сменилось испугом от мысли, что его могут
изувечить, как чужака. Стоявший рядом с великаном коротконогий таракашка
сказал:
- Он не может лазать по стенам, я видел.
Писк его показался Кадишману вполне доброжелательным, и он успокоился.
Громадный усач оказался грозен лишь на вид:
- Откуда ты взялся, такой хороший? - сказал он насмешливо. Смех его
разрядил обстановку и лейтенанту израильской полиции показалось, что может
быть, все еще обойдется, и его не станут бить эти говорящие насекомые.
- Ниоткуда, - сказал он, впервые издавая странный писк, похожий на то,
что он слышал от своих новых знакомых, - я здесь живу.
Коротконожка недоверчиво хмыкнул, а громила издал трубный, воинственный
звук.
"А не слишком ли я дерзок?" - подумал Кадишман и приготовился отражать
атаку грозного усача.
Воцарилось неловкое молчание, которое нарушила соседка усача - красивая
самка с длинным блестящим туловищем, видимо, подруга великана.
- Я его знаю, - игриво сказала она.
- Откуда ты его знаешь? ревниво спросил усач.
- Он из квартиры Габая, - сказала она, - эта сволочь накормил наших
братьев ядом, все погибли, а те, кто выжил, враз поседели, как этот
блондин. - Прозвище, данное ему грозным усачом, очевидно, понравилось ей.
Кадишман знал Габая. Это был председатель их домового комитета,
невысокий, смуглый и жирный тип с замашками базарного торговца. Он
удивился тому, что новые друзья называют соседа по фамилии.
Коротконогий таракашка ласково поддел Кадишмана усом, что следовало
расценивать, вероятно, как дружелюбный шлепок по плечу и предложил услуги
в освоении тараканьих премудростей:
- Хочешь, научу фехтовать на усах? - сказал он.
- Научи ходить по стенам, - попросил лейтенант.
- Запросто, - сказал коротконожка важно и, совсем похоже на людей,
которые хотят казаться значительнее, чем они есть.
Лейтенант приготовился к уроку, но коротконожка остудил пыл нового
приятеля.
- Надо подождать пока Габай уйдет, - сказал он.
- Так это Габай? - поразился Кадишман.
- Габай, конечно, - сказал коротконожка, - повадился, вишь, к хозяйке
погреться в вакантной постельке...
Ему нравилось вставлять в речь ученые слова, и в стае его считали
эрудированным тараканом.
- Он теперь ей вроде мужа. - Сказала подруга великана, длинное, блестящее
туловище ее напомнило спортивный автомобиль "Мазда"
- Но ведь у нее есть муж! - наивно возмутился Кадишман.
- Говорят он погиб, - коротконожка презрительно повел усом, - тоже был
дерьмо завидное.
Если бы тараканы краснели, Кадишман выдал бы себя с головой.
"Вот, значит, какого они обо мне мнения"
Любовник вскоре ушел, утомленная Берта заснула крепким сном, и
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг