Де Брук пытался настоять на том, чтобы его выслушали, но Генрих,
довольный тем, что ему удалось нынче досадить супруге, был настроен
добродушно и приказал лорду освежить голову пуатинским вином, чтобы не
молол чушь.
Де Брук не унывал, он знал, у него впереди будет много случаев доказать,
что главная цель этих пришлых шпионов втереться в доверие к божественному
королю и нанести вред великой Англии.
- Ради бога, сэр, будьте осторожны, - с преувеличенной заботой
предостерег он Васю, когда они приблизились к фамильному замку де Блюмов,
- герцог может возвратиться каждую минуту.
- Не боись, Маня, - усмехаясь, и уже без церемоний отрезал Василий, -
встретим твоего дружка достойно, пусть только сунется.
- Не сомневайтесь, - злорадно ухмыльнулся лорд, - сунется непременно. -
И он растворился со своей свитой в зябком предрассветном тумане лондонских
предместий; откуда было знать спесивому лорду-распорядителю, что неистовый
герцог пребывает ныне на расстояние в несколько сот лет от средневековой
Англии.
* * *
Каменный замок де Блюмов стоял на высоком холме и представлял собой
твердыню, отлично приспособленную к обороне; он был обнесен широким рвом,
подъемным мостиком и окружен тремя кольцами неприступных укреплений.
Круговая оборона, однако, нисколько не затруднила путешественников, и они
быстро проникли в замок через надвратную башню, задав при этом хорошую
трепку дюжине вооруженных дворовых, которые нехотя отбивались от рыцарей,
не понимая, чего добиваются от них незваные гости.
Сломив вялое сопротивление стражи, друзья энергичным броском проследовали
в женскую половину, в коей обитала прекрасная мадам. Оказалось, что
проявленный героизм был ни к чему: герцогиня приняла их с восточным
гостеприимством, расточая елейные приветствия и приглашая в дом; старый
герцог де Блюм, бывший страстным поклонником арабского просветителя Усама
ибн Мункыза, воспитывал дочь в духе его знаменитого трактата "О
гостеприимстве". Сам он никогда не придерживался предписаний последнего,
унижая своих гостей непристойными шутками, до которых был большой охотник.
- Господа, - торжественно сказала герцогиня, - мой дом - ваш дом! Да
снизойдет покой, и благословение Всевышнего на ваши уставшие души!
Воспрявший духом Вася нежно обхватил зарумянившуюся девушку за талию,
нашептывая ей на ушко ласковые слова. Кому, как ни Циону было знать, что в
словах этих не было ничего поэтического - шаблонные выражения типа "Ты моя
ласточка, единственная и неповторимая", но именно они всегда оказывали
неотразимое впечатление на женщин, и он добивался своего без особых усилий.
Вкусив сладкие фрукты, поданные вышколенными слугами, влюбленные
уединились в просторных покоях, а знаток английской поэзии остался в
прихожей (охранять господина), где к нему вскоре присоединилась горничная
- бойкая девица с простыми манерами и гибким станом. Он попытался сделать
ей изящный комплимент в стиле маэстро. "Говорил ли вам кто-нибудь, мадам,
что у вас красивые глаза?", но был не понят. Убедившись в порочности
Васиной системы, он решил не отступать от традиционных методов ухаживания,
и процитировал для верности стихи выдающегося лирика средневековья Гильома
де Кабесталя:
Когда впервые вас я увидал,
То благосклонным взглядом награжден,
Я больше ничего не пожелал,
Как вам служить - прекраснейшей из
донн.
Вы, Донна, мне одна желанной стали.
Ваш милый смех и глаз лучистый свет
Меня забыть заставили весь свет.
Девушка, ее звали Виолетта, приняла Циона за автора и, польщенная
нестандартным обхождением, предложила ему вина.
- Выпей воин, - сказала она, - я поднесу тебе пуатинского!
Общение с юркими оруженосцами было ей не в новинку.
После третьей чаши странного напитка, напоминавшего на вкус яблочную
эссенцию, она сбросила с себя широкое платье и, распластав захмелевшего
поэта на грубоватом сооружении, служившим ей кроватью, в мгновение ока
оседлала его, как молодой витязь седлает необъезженную кобылицу. И могучий
корабль любви гордо вышел в открытое море.
* * *
Каждые два часа на сторожевых башнях замка перекликались часовые.
Где-то вдали натужно квакали лягушки, без устали стрекотали сверчки да из
псарни, расположенной на заднем дворе замка (старый герцог был страстный
охотник, потравивший всю дичь в округе) изредка раздавался сонный лай
борзых. Ночь была тихой, светлой и располагала к романтической любви. В
темном холодном небе лукаво перемигивались яркие звезды, бледная луна
пряталась за верхушками каштанов, огибающих крепостные стены замка.
"Какое очарование девственной природы и поэтической тишины" - с умилением
думал Цион, овладев новой подругой.
Как всегда он боялся своей слабости и, зная из литературы, что, рассуждая
о посторонних вещах, можно растянуть сладкие мгновения любви, изо всех сил
думал о прелестях сельского ландшафта и о том, что подобная идиллия, в
сущности, невозможна в шумном беспокойном городе.
В начале своих лирических отступлений, он вдруг почувствовал
надвигающийся вал оргазма, зажмурился и, задерживая дыхание, мысленно
попробовал развить тему урбанизации Ближнего Востока, но уловка не
удалась; когда Цион, по своему обыкновению, бурно кончил со скоростью
света, Виолетта не огорчилась, как это делают иные не очень умные дамы, а
напротив, была на удивление тактична и не стала пенять ему на то, что он
думает только о себе.
- Миль пардон, мадам, - сказал Цион, покраснев, словно девица, в
присутствии которой был рассказан анекдот неблаговидного содержания, и
смущенно поинтересовался, откуда у нее столь обширные познания в "Верховой
езде"
- Что интересует тебя благородный рыцарь? - с наивной простотой спросила
Виолетта, не привыкшая к продолжительным пост постельным дискуссиям, к
чему тяготел Цион, начитанный в вопросах секса и знавший, что длительные
задушевные беседы благотворно влияют на развитие духовной гармонии между
партнерами.
- Как называется то, что ты сейчас проделала? - смущаясь, уточнил Цион.
- "Позиция всадника", - сказала Виолетта и рассказала, как долго и упорно
"обучал" ее старый герцог, когда она, совсем девочкой, пришла из соседней
деревушки прислуживать за юной госпожой.
- Старый козел ведь не сразу взял меня, - сказала она с брезгливой миной,
- сначала он водил меня в конюшню, показывать, как совокупляются кони...
В эту минуту послышалось шумное дыхание и яростная возня из опочивальни
герцогини. Виолетта насторожилась, но Цион успокоил ее, пояснив, что это
маэстро, с присущим ему темпераментом, принялся оправдывать доверие гордой
аристократки.
- А господин твой ничего, - сказала Виолета, явно намекая на продолжение
любовной авантюры. Раньше любитель поэзии опустил бы глаза долу, сделав
вид, что не понял намека, но теперь ощутил в себе неудержимое нарастающее
желание снова взять эту удивительную хрупкую женщину, сумевшую пробудить в
нем мужчину. Он потянулся к ней, как к спасательному кругу, и они
соединили уста в жарком поцелуе.
Как всегда, он кончил стремительно и бурно, но и на сей раз, она приняла
его неумелую ласку с непонятной для него благодарностью; старый герцог
пользовался ею, словно вещью, и она впервые ощущала на себе искренние
знаки внимания со стороны такого обходительного и умного мужчины, как
Заярконский. Пусть он не очень красив и беден, но господин то его как раз
богат и прекрасен ликом, а это по нынешним временам совсем немало.
По привычке, принятой у низшего сословия, она судила о слугах по внешнему
виду их господ, и с этой стороны выходило, что неумелый в делах любви
оруженосец очень даже приличная партия для нее.
Сексуальный опыт Виолетты был небольшим - сам стареющий и немощный
хозяин, да изредка его подгулявшие приятели, в распоряжение которых он
представлял свою невольницу. В грубости и элементарном непонимании
женского тела приятели не уступали старому герцогу, которому так и не
удалось вкусить плоды искренней и красивой любви, несмотря на знания,
почерпнутые им из трактатов мудрейшего Ибн Мункыза, повествующего о тайнах
сексуальной жизни в преклонном возрасте.
Неистово лаская Заярконского, Виолетта искренне восхищалась его телом, и
он вдруг поверил в себя, снова потянулся к ней в полночь и на сей раз, был
на высоте. Это было потрясающее восхитительное ощущение. Она сумела
сделать то, что до нее никому не удавалось, и он обожал ее за это.
В глубине души он всегда завидовал необычайной мужской силе маэстро, все
более при этом, утверждаясь в мысли, что природу, увы, не проведешь, и
женщины так устроены, что на расстоянии чувствуют самца. Василий был
достаточно убедительным доказательством того, что бездарные поэты называют
- зовом природы; при его появлении в незнакомой компании почти все
представительницы прекрасной ее половины начинали приглядываться к нему, а
он к ним. На глазах у всех происходила откровенная эротическая
взаимооценка, которая завершалась постелью с той из них, на которую он
положил глаз. Сегодня на турнире "Система Станиславского" едва не дала
сбой. Впрочем, он быстро изменил соотношение сил и добился любви самой
красивой женщины Англии. В самом деле - чего казалось проще - "Женщина
всегда идет за победителем!" В этом Василий прав. Цион и сам чувствовал
себя победителем. Толпы поклонниц, восторгающихся его подвигами, пока
вокруг не наблюдалось, но была одна, которой он неожиданно и безвозвратно
подарил свое жаждущее красивой любви сердце.
Глава 29
Потрясение, испытанное Елизаветой, привело ее к сильнейшему нервному
срыву. Она почти ничего не ела, не спала уже несколько суток, думая о
пропавших детях и дожидаясь повторного появления дедушки, чтобы умолять
его вернуть похищенных деток. Семейный врач Шварцев - Нахум Розенблат,
лечивший в свое время самого деда, настаивал на срочной госпитализации.
- Иначе случится непоправимое, - хмуро внушал он супругу, - она на грани
безумия и охвачена манией преследования.
- Я сам подниму ее на ноги! - сказал подавленный Гаври.
В глубине души он надеялся, что дедушка придет к ним еще и, возможно, с
детьми, а если Лиза будет вне дома, то мертвецу незачем являться сюда, в
больницу то он явно не пойдет.
- Поймите, молодой человек, горячо убеждал его доктор, - в клинике она
получит правильный уход и, что важно - ее изолируют от домогательств
беспардонных журналистов.
Действительно, обнаглевшие представители прессы пытались любой ценой
взять интервью у внучки покойного генерала. Они наводнили улицу, на
которой проживали супруги, и от них некуда было деваться. Даже полиция,
блокировавшая все подступы к дому, не сумела оградить Шварцев от
посягательств бездушных писак, которые ради нескольких строчек сенсации
готовы были продать душу дьяволу.
Один из журналистов, чудом прорвав железное кольцо сержанта Альтермана, с
неимоверными усилиями пробрался к дому Шварцев и, проникнув на балкон
сквозь литую решетку, предложил Гавриэлю двести тысяч долларов в обмен на
интервью с внучкой генерала Хильмана.
- Поверьте, - завтра это ничего не будет стоить, - сказал он.
Назавтра он предложил Гаври на пятьдесят тысяч больше, но в том же
энергичном стиле был послан им в места, не принятые упоминать в приличном
обществе.
Гаври было не до журналистов. Его беспокоила судьба пропавших детей и
ухудшающееся на глазах здоровье Елизаветы. Сначала он думал отвезти
супругу к родителям (подальше от вездесущих журналистов), а самому
дожидаться деда дома и поговорить с ним по-мужски, но после того, как ей
стали слышаться по ночам стоны зарезанной няни, решил воспользоваться
советом доктора Розенблата, и обессиленную от нервного истощения Лизу
поместили в городскую больницу "Ихилов".
Для полного расслабления новой пациентки дежурный врач отделения выписал
ей сильнодействующее снотворное, чтобы выспалась перед началом
укрепляющего курса лечения. Елизавета механически проглотила безвкусную
таблетку и, впервые за последнюю неделю, нормально и надолго заснула без
ужасных сновидений и стонов замученной злобным изувером няни.
* * *
После продолжительного тяжелого сна она проснулась с головной болью и,
еще неясно различая, окружающие в палате предметы, вдруг почувствовала на
себе чей-то долгий пристальный взгляд. "Это доктор Розенблат" с
благодарностью подумала Елизавета и вспомнила, что с таким же трогательным
самопожертвованием доктор относился когда-то к больному генералу.
Раз в день он непременно посещал ее, когда она лежала дома, приносил
лекарства, которые сам же выписывал и даже кормил с ложечки, не доверяя
робкой филиппинке, которую Гаври выписал в конторе по найму иностранных
рабочих.
Вскоре размытый силуэт у кровати принял реальные очертание, и она поняла,
что ошиблась, приняв его за добрейшего Нахума Розенблата.
Смотревший оказался мужчиной пожилого возраста с разбитой седой головой,
мертвенно бледным лицом и до боли знакомым шрамом на щеке.
Она узнала деда, испугано приподнялась на локте и увидела доктора,
который лежал на полу, словно безмятежно разметавшийся во сне ребенок.
Очки его в тяжелой металической оправе слетели с горбатого носа и были
раздавлены ударом огромного генеральского ботинка.
Доктор Розенблат не подавал признаков жизни. "Он убил его! " - с ужасом
подумала Елизавета и перевела робкий взгляд на дедушку. Генерал был в
тяжелой походной обуви и военной форме с поблекшими погонами, хотя
хоронили его (она хорошо помнила это) укутанным в белоснежный саван. Она
хотела закричать и позвать на помощь, но голос изменил ей. "Зачем, зачем
он убил доктора, ведь они были друзьями"
Генерал Хильман и дивизионный врач Нахум Розенблат участвовали вместе в
Синайской кампании, и милейший доктор находился в прямом подчинении у
своенравного дедушки. Разница в чинах не отразилась на их близких
отношениях, и они продолжали дружить на гражданке, поминутно вспоминая и
заботясь, друг о друге. Доктор самолично, как заправская сиделка,
выхаживал генерала, во время его частых болезней, и тот умер на руках
своего боевого товарища - стоически, как и подобает настоящему воину.
"Он убил своего друга! - лихорадочно думала Елизавета, - ведь так он
может
и меня убить! А может мне все это снится, или я сошла с ума?"
Странная мысль эта показалась ей вполне убедительной. Она вспомнила, как
доктор перечислял недавно ее мужу основные симптомы параноидального
синдрома и все, что он говорил тогда уныло слушавшему Гавриэлю, было очень
похоже на то, что она испытывала теперь.
"Ведь он это про меня говорил, и мне все это действительно чудится.
Наверное, я должна кричать" - решила она в какой-то момент, но поняла,
что ее все равно никто не услышит.
В глубине души Лиза надеялась, что все происходящее с ней - наваждение, и
мертвый дедушка ничто иное, как плод ее воспаленного воображения. Она
сурово посмотрела на деда, усилием воли пытаясь прогнать жуткое видение,
но тот ласково стал покачивать головой, всем видом своим, показывая, что
все это происходит с ней наяву. "Да он читает мои мысли!" - догадалась
она, и снова он кивнул своей разбитой расплывающейся в воздухе головой, в
подтверждении ее страшной догадки. "У него такое доброе лицо" - подумала
она, вспомнив, как он убаюкивал ее в детстве на своих сильных руках, но
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг