Крамольникову отворила дверь старая нянька, сзади которой, из внутренних
дверей, выглядывали испуганные лица детей. Нянька была сердита, потому что
нежданный посетитель помешал ей ловить блох. Она напрямки отрезала
Крамольникову:
- Нет Якова Ильича дома; его из-за вас к начальнику позвали, и жив он
теперь или нет - неизвестно; а барыня в церкву молиться ушли.
Крамольников стал спускаться по лестнице, но едва сделал несколько шагов,
как встретил самого Воробушкина.
- Крамольников! простите меня, но я не могу поддерживать наши старые
отношения! - сказал Воробушкин взволнованным голосом. - На этот раз, впрочем,
я, кажется, оправдался, но и то наверное поручиться не могу. Директор так и
сказал: "На вас неизгладимое пятно!" А у меня жена, дети! Оставьте меня,
Крамольников! Простите, что я такой малодушный, но я не могу...
Крамольников воротился домой удрученный, почти испуганный.
Что отныне он был осужден на одиночество - это он сознавал. Не потому он
был одинок, что у него не было читателя, который ценил, а быть может, и любил
его, а потому, что он утратил всякое общение с своим читателем. Этот читатель
был далеко и разорвать связывающие его узы не мог. Напротив, был другой
читатель, ближний, который во всякое время имел возможность зажалить
Крамольникова до смерти. Этот остался налицо и нагло выражал, что самая немота
Крамольникова ему ненавистна.
Смутно проносилось в его уме, что во всех отступничествах, которых он был
свидетелем, кроется не одно личное предательство, а целый подавляющий порядок
вещей. Что все эти вчерашние свободные мыслители, которые еще недавно так
дружелюбно жали ему руки, а сегодня чураются его, как чумы, делают это не
только страха ради иудейска, но потому, что их придавило.
Их придавила жажда жизни; а так как жажда эта вполне законна и
естественна, то Крамольникову становилось страшно при этой мысли. "Неужто, -
спрашивал он себя, - для того, чтобы удержать за собой право на существование,
нужно пройти сквозь позорное и жестокое иго? Неужто в этом загадочном мире
только то естественно, что идет вразрез с самыми заветными и дорогими
стремлениями души?"
Или опять: почти всякий из недавних его собеседников ссылался на семью;
один говорил: "Жена принарядиться любит"; другой: "Жена" - и больше ничего...
Но особенно тяжко выходило это у Воробушкина. Семья ему душу рвала. Вероятно,
он лишал себя всего, плохо ел, плохо спал, добывал на стороне работишку - все
ради семьи. И, за всем тем, добывал так мало, что только самоотверженность
Лукерьи Васильевны (жены Воробушкина) помогала переносить эту нужду. И вот,
ради этого малого, ради нищенской подачки...
Что же это такое? Что такое семья? Как устроиться с семейным началом? Как
сделать, чтобы оно не было для человека египетской язвой, не тянуло его во все
стороны, не мешало быть гражданином?
Крамольников думал-думал, и вдруг словно кольнуло его.
"Отчего же, - говорил ему внутренний голос, - эти жгучие вопросы не
представлялись тебе так назойливо прежде, как представляются теперь? Не оттого
ли, что ты был прежде раб, сознававший за собой какую-то мнимую силу, а теперь
ты раб бессильный, придавленный? Отчего ты не шел прямо и не самоотвергался?
Отчего ты подчинял себя какой-то профессии, которая давала тебе положение,
связи, друзей, а не спешил туда, откуда раздавались стоны? Отчего ты не
становился лицом к лицу с этими стонами, а волновался ими только отвлеченно?
Из-под пера твоего лился протест, но ты облекал его в такую форму, которая
делала его мертворожденным. Все, против чего ты протестовал, - все это и
поныне стоит в том же виде, как и до твоего протеста.
Твой труд был бесплоден. Это был труд адвоката, у которого язык измотался
среди опутывающих его лжей. Ты протестовал, но не указал ни того, что нужно
делать, ни того, как люди шли вглубь и погибали, а ты слал им вслед свое
сочувствие. Но это было пленное раздражение мысли, - раздражение, положим,
доброе, но все-таки только раздражение. Ты даже тех людей, которые сегодня так
нагло отвернулись от тебя, - ты и их не сумел понять. Ты думал, что вчера они
были иными, нежели сегодня.
Правда, ты не способен идти следом за этими людьми; ты не способен
изменить тем добрым раздражениям, которые с молодых ногтей вошли тебе в плоть
и кровь. Это, конечно, зачтется тебе... где и когда? Но теперь, когда тебя со
всех сторон обступила старость, с ее недугами, рассуди сам, что тебе
предстоит?.."
P.S. от автора. Само собой разумеется, что все написанное выше - не больше
как сказка. Никакого Крамольникова нет и не было; отступники же и переметные
сумы водились во всякое время, а не только в данную минуту. А так как и во
всем остальном все обстоит благополучно, то не для чего было и огород
городить, в чем автор и кается чистосердечно перед читателями.
--------------------------------------------------------------------
"Книжная полка", http://www.rusf.ru/books/: 22.05.2002 12:25
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг