- Я представляю себе вес этого сооружения! - скептически усмехнулся
один из старших научных сотрудников. - Один отражающий слой металла на
зеркале будет весить несколько миллионов тонн...
- Зачем же металл? - горячо возразил ему Джемс Конт. - Разве вы ничего
не слышали о зеркальной пленке Марты Аугустинас? Взгляните!
Он вынул из кармана небольшой, со спичечный коробок, металлический
футляр и, открыв крышку, вытянул оттуда полосу блестящего как зеркало
материала. Взмах рукой, и мягкий сверкающий слой, точно серебряная
скатерть, накрыл весь стол. В складках непрозрачного материала, как в
искривленном зеркале, отражались окна, стулья и наши изуродованные до
неузнаваемости лица.
Из коробочки падали все новые и новые метры этого тончайшего гибкого
зеркала. Пленка покрыла уже в несколько слоев весь стол пышными складками,
сверкая, словно ртуть, упала на пол. Казалось невероятным, что все это
количество пленки помещалось в маленькой коробочке. Но это не был трюк
фокусника. Пленка действительно помещалась там.
- Пожалуй, достаточно, - сказал Конт. - Если я извлеку все содержимое
коробочки, то пленка заполнит всю комнату. Пощупайте, какая она легкая и
прочная. Попробуйте разорвать ее!
Я не смог удержаться и, взяв этот едва ощутимый в руках невесомый
материал, что есть силы рванул его в разные стороны. Я ожидал, что тут же
раздастся треск рвущейся ткани, но не тут-то было: она даже не
растянулась. Тончайшая, тоньше паутины, пленка оказалась чрезвычайно
прочной.
- Вот этой чудесной пленкой, а не металлом и будет покрыто плавающее
зеркало, - добавил Конт.
- Идея интересная, - сказала Елена Николаевна, - хотя сейчас, конечно,
трудно предугадать, дадут ли эти плавающие зеркала особенный эффект.
По-моему, вряд ли. Ну, а кто же автор этого проекта?
- Я, - сказал Конт.
- Вот как! Так что же, вы, значит, хотите уйти из нашей лаборатории?
- Да, если ученый совет института утвердит мою тему.
- А микросолнце?
- Микросолнце?.. Видите ли, Елена Николаевна, возможно, конечно, что я
не прав, но я не верю, что микросолнце может быть практически создано.
После этих слов Конт а в комнате воцарилось молчание. Хотя все
понимали, что в такой момент нельзя быть откровенным наполовину, всем
стало как-то не по себе. Почувствовав это, Конт заговорил снова:
- Елена Николаевна, я ведь не настаиваю на немедленном уходе из группы.
Я могу подождать.
Елена Николаевна ничего не ответила. Я видел, что она расстроена
случившимся: от нее уходил один из самых опытных сотрудников, с которым
они много лет работали рука об руку.
- Ну что же, Джемс, - прервала, наконец, она молчание, - не скрою, мне
очень жаль терять вас. Но задерживать вас не имеет смысла. Не могу же я
насильно заставить вас заниматься тем, во что вы не верите.
- Разумеется, - вмешался Гасул. - А главное не это. Конт предлагает
иной, интересный путь решения, в сущности, той же проблемы, и если удастся
реализовать его идею, то мы получим колоссальное количество дешевой
тепловой энергии. Работайте параллельно, делу это не повредит. Ну, а чья
идея перспективнее, кто из вас окажется прав в научном споре - об этом
можно будет судить только по результатам вашей работы.
Я возвращался домой один. Я шел и думал о том, что вот и у людей
двадцать второго века не все идет так уж гладко, без всяких осложнений,
как кажется на первый взгляд. И у них тоже бывают разногласия и
столкновения, неприятности и трудности. Просто это была самая настоящая
жизнь, которая всегда полна внутренних противоречий и сулит человеку не
одни только розы.
Спустя несколько дней ученый совет института утвердил тему,
предложенную Джемсом Контом. Он ушел работать в новую лабораторию, а я
занял его место в группе, исследовавшей проблему микросолнца.
Потянулись дни за днями. Они были похожи и не похожи друг на друга.
Похожи потому, что это были обычные трудовые будни. Не похожи потому, что
не могут быть одинаковыми дни, наполненные интересной, увлекательной
работой.
...Я помню: еще давно, в дни моей молодости, когда я учился на рабфаке
при Московском университете, среди моих друзей возник спор о том, как
будут жить люди при коммунизме. Мы лежали на нарах в нетопленном бараке,
покрытые истрепанными шинелями, оставшимися еще с гражданской войны.
Измученные голодом, холодом и постоянным недосыпанием, мы представляли
себе райское житье в виде куска чистого ржаного хлеба и теплой комнаты. И
вот тогда кто-то из нас задал вопрос: что, если обеспечить человека всем
необходимым, захочет ли он тогда трудиться? Мы долго спорили в тот вечер.
Не все было правильно и логично в наших словах, но главное мы поняли уже
тогда: никогда человек не перестанет трудиться, потому что творить и
созидать, постигать и покорять вселенную силою своего разума - это его
естественная потребность.
Я жалел, что со мною не было моих старых товарищей. Я сказал бы им:
"Посмотрите, какая интересная, увлекательная жизнь у наших потомков! Как
грандиозны их дела, как велики их цели и как много, бесконечно много
предстоит еще им сделать! Да кто же захочет стоять от всего этого в
стороне? Иди выбирай себе любое дело, какое только тебе по душе, и твори,
выдумывай, пробуй..."
Правда, вначале меня смущал непривычно короткий рабочий день. По этому
поводу мы даже поспорили с Еленой Николаевной. Я как-то хотел после обеда
вернуться в лабораторию. Она меня не пустила.
- Зачем? Никакой неотложной работы нет.
- А что же делать-то? Я совсем не устал и с удовольствием поработаю.
- Вы, по-видимому, считаете усталостью только состояние полного
отупения.
- Нет, зачем же...
- Не спорьте. Я уже убедилась, что работать вы умеете, а вот отдыхать,
извините, нет. Милый мой прадедушка, я вовсе не хочу, чтобы вы через
пять-десять лет превратились в инвалида. Я знаю, что в ваше время
считалось нормальным, когда люди к шестидесяти годам приобретали кучу
разных болезней и наполовину теряли трудоспособность, а то и вовсе
выходили из строя. Посудите сами, разве же это не нелепость: человек к
шестидесяти годам приобретает уйму полезных знаний, накапливает богатый
жизненный опыт, тут бы ему только и творить, а он уже выдохся, и ни к чему
ни его знания, ни его опыт.
- Ну что же, поучите меня отдыхать.
- Поучу, обязательно поучу. А когда вы привыкнете к нашим порядкам, то
и сами почувствуете, что значит работать всегда с ясной головой и свежими
мускулами.
Однако моя "учеба" под началом Елены Николаевны была весьма недолгой.
Очень скоро я нашел себе другого "учителя".
Мы с Виктором Платоновым продолжали время от времени посещать
разрушенную подземную лабораторию. Как-то по возвращении оттуда Виктор
спросил меня, что я собираюсь делать после работы.
- Не знаю, - ответил я. - Елена Николаевна что-нибудь придумает.
Сегодня в парке на катке состоится состязание старейших конькобежцев, так
моя праправнучка хочет, чтобы я принял в нем участие. Она, кажется,
задумала сделать из меня настоящего спортсмена.
- А вечерами что вы делаете?
- Читаю в основном. Ведь пока я только по атомной физике ликвидировал
свою отсталость. А в остальных областях у меня еще столько пробелов!
- Ничего, пробелы постепенно заполнятся, вы и не заметите как. С этим
спешить не надо. Лучше приходите сегодня вечером в городской Дворец
культуры. Там можно увидеть много любопытного. Может быть, и вы чем-нибудь
заинтересуетесь.
- А у вас там есть какое-нибудь дело?
- Да. Приходите, я вам покажу.
В тот же вечер я отыскал Виктора Платонова в комнате любителей
кибернетической радиотехники.
В комнате было довольно много народу. Пахло расплавленной канифолью и
пригоревшей изоляцией.
Здесь собрались любители, паявшие свои схемы. К их услугам было все: и
детали, и столы, и небольшие станки, и типичные схемы не раз проверенных в
работе отдельных радиоустройств. Консультировал посетителей старик,
профессор, как я узнал позднее.
За столиком в углу трудился Виктор. Он собирал какую-то схему. От его
паяльника к потолку поднималась струя канифольного дыма.
- Никак не могу его приучить правильно паять, - пожаловался мне на
Виктора старик консультант. - Он считает, что чем больше канифоли, тем
лучше.
Виктор радостно приветствовал меня.
- Я думал, что вы не придете! - воскликнул он, пододвигая мне стул. -
Садитесь.
Он не спеша стал рассказывать мне о приборе, над созданием которого он
трудился здесь. Оказалось, что Виктор задался целью создать
автоматического художника - аппарат, который бы мог снимать с картин
абсолютно точные копии.
- Там, где дрогнула рука у художника, писавшего картину сотни лет
назад, дрогнет кисть и у моего прибора, - объяснял мне Виктор. - Цвета и
оттенки будут передаваться с математической строгостью. Я уже не говорю о
размерах и масштабах. Здесь гарантируется точность в пределах нескольких
микрон.
- Приходите на выставку, - продолжал он, - вам понравилась картина.
Натягиваете холст, ставите прибор, включаете его, а сами идете дальше
осматривать выставку. Через полчаса возвращаетесь в зал, а для вас готова
точная копия в требуемом масштабе.
- А с натуры ваш прибор сможет писать картины?
- С неподвижной натуры сможет. Например, натюрморты, портреты. По моим
расчетам, любую картину прибор напишет в течение получаса.
Виктор подробно объяснил мне схему своего прибора. В нем были и
фотоэлементы, и призмы спектрографов, и объективы, и моторчики для
приведения в действие механических рук прибора, и отделение со
всевозможными красками, и палитра для их смешивания и подбора.
- Идея мне нравится, - сказал я Виктору.
- Правда? - обрадовался он. - Александр Александрович, у меня к вам
просьба. Не могли бы... - Виктор не договорил.
Его перебил тихий, мелодичный звонок, раздавшийся из моих наручных
часов: в обычные часы был вмонтирован приемопередатчик, работающий на
ультракоротких волнах. Люди, имевшие при себе такие часы, могли свободно
переговариваться друг с другом, если их разделяло расстояние не более
двадцати километров.
Из часов донесся голос Елены Николаевны:
- Александр Александрович, куда вы запропастились? Где вас искать?
- Я во Дворце культуры, у Виктора.
- Вон вы где! А я звоню вам из театра. Аргентинцы привезли к нам свой
национальный балет.
- Елена Николаевна, - вмешался Виктор, - давайте завтра все вместе
пойдем. А сегодня мне очень нужен Александр Александрович.
- Ну, хорошо. Тогда я к вам приеду.
Я выключил приемник часов.
- Виктор, а зачем я вам нужен?
- Я хотел бы сегодня испытать свой прибор в действии. Он в основном уже
готов. Я его опробовал на натюрморте. Получилось неплохо. Теперь я хочу
сделать ваш портрет.
Я согласился и уселся позировать.
- Только сидите совершенно неподвижно, иначе на портрете будут
искажения, - предупредил Виктор.
Позировать оказалось не так-то просто. Едва Виктор включил прибор, как
у меня зачесалась переносица, потом где-то над бровью. Потом мне вдруг
начал давить ворот рубашки, и захотелось расстегнуть его. Неприятное
ощущение все усиливалось, становилось нестерпимым, а под конец мне уже
казалось, что я вот-вот задохнусь. Кроме того, вокруг ходили и
разговаривали люди, и я с трудом удерживался, чтобы не смотреть на них.
В довершение моих страданий под конец сеанса появилась Елена Николаевна
и тут же принялась критиковать нашу работу. Она сказала, что Виктор
неправильно усадил меня, что поза у меня напряженная, что свет падает
нехорошо. К счастью, положенные полчаса истекли, и Виктор выключил прибор.
Я тут же вскочил, дернул ворот рубашки, задвигал руками, ногами, головой,
отер вспотевшее от напряжения лицо и жадно, глубоко вздохнул несколько
раз. Елена Николаевна и Виктор с улыбкой молча наблюдали за мной.
- Подойдите, оцените труд художника, - сказал Виктор.
Я взглянул на холст: там уже был готов мой портрет, написанный
масляными красками. Изображение повторяло оригинал с поразительной
скрупулезностью: каждую морщинку, каждый волосок на лице. Только глаза
были смазаны и получились несколько тускло.
- Вы моргали, - сказал Виктор. - Ничего не поделаешь, полчаса, не
мигая, никакой человек не просидит.
- Да, глаза получились хуже. Зато остальное - точная копия, - сказал я.
- Ваш прибор - настоящий художник, надо только подбирать ему подходящую
натуру.
- Художник, говорите? - вдруг вмешалась в разговор Елена Николаевна. -
А ну-ка, Виктор, дайте мне лист бумаги и карандаш.
Она села, взяла бумагу и карандаш и, изредка поглядывая на меня, за
пять минут набросала мой портрет и подала нам.
- Ну как, теперь видите разницу между машиной и человеком?
Я взглянул и сразу понял, что хотела этим сказать Елена Николаевна.
Машина и она рисовали портрет одного человека, но как различны получились
изображения! И совсем не потому, что одно было написано масляными
красками, а другое карандашом. В наброске не было такой точности в
деталях, как на холсте, он был несколько схематичен, сделан крупными
штрихами, в довольно резкой манере, но тем не менее я на нем был более
похож на себя, чем на холсте. Елена Николаевна сумела очень тонко схватить
характерное выражение моего лица, мою манеру поджимать нижнюю губу и
слегка хмурить брови, а на холсте это совершенно терялось во множестве
совершенно лишних деталей. Да, человек не просто копирует, он мыслит,
отбирает и передает не только предмет, но и свое впечатление от предмета.
Он творит.
- А вы, оказывается, прекрасно рисуете, - обратился я к Елене
Николаевне.
- О, Елена Николаевна - превосходный график, - сказал Виктор Платонов.
- Вышло несколько книг с ее иллюстрациями.
Несмотря на то, что прибор Виктора действительно не был художником, он
отлично отвечал своему назначению копииста, и я заинтересовался им и с
того вечера принялся помогать Виктору.
Незаметно прошло еще полтора месяца. Я окончательно привык к новому
миру, к новому укладу жизни, научился обращаться с новой техникой и
перестал, наконец, походить на любопытного ребенка, приехавшего из глухой
деревни в большой индустриальный город. Привык я и к смешанному языку, на
котором объяснялись мои новые друзья, и, уже не замечая, сам вставлял в
свою речь слова и фразы не только на английском языке, который я знал
раньше, но и на других языках.
После неудачного опыта в подземной лаборатории вся наша дальнейшая
работа зависела от результатов расчета четвертой пульсации. Нам важно было
выяснить, совпадут или нет экспериментальные данные с теоретическими.
Расчеты производил Чжу Фанши в Филадельфии, где только что установили
новую вычислительную машину. Мы с нетерпением ждали от него сообщений.
Но Чжу Фанши что-то тянул, хотя, по нашим подсчетам, результат уже
давно должен был быть готов. И вот, наконец, на столе Елены Николаевны
зазвонил телефон. На экране появилось лицо Чжу Фанши.
- Наконец-то, Чжу! Говорите скорее, что там у вас получилось? -
заторопила его Елена Николаевна.
Чжу Фанши чуть улыбнулся и, немного коверкая русский язык, сказал:
- Здравствуйте, Елена Николаевна! Как у вас дела?
- Все по-старому. Здравствуйте! Что у вас сегодня за невыносимая
вежливость?
- Нет, Елена Николаевна, я всегда такой.
- Чжу! - взмолилась Елена Николаевна. - Ради бога, говорите, получили
результат? Кончили считать?
Чжу Фанши ответил не сразу:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг