костюме с галстуком-бабочкой. Человек этот стоял на пролет ниже и, не
поднимаясь, кричал мне что-то злое, чего я не мог разобрать за шумом,
стуками, криками, внезапно заполнившими дом: люди выскакивали на лестницу,
хлопали двери, слышались громкие голоса.
- Вы ее столкнули! Вы ее столкнули! - наконец разобрал я.
- Думайте, что говорите!..
Он отступил на несколько ступенек и снова закричал:
- Все видели: это вы ее столкнули!
- Да она же сама... перила сломала!..
Тут Зоя Марковна, видимо очнувшись от падения, снова громко
запричитала, лежа на сетке, и человек с неожиданной для его возраста
прытью поскакал по ступенькам вниз.
- Что тут за шум? - спросила Аня.
- Кто это? - в свою очередь, спросил я, указав на бегущего по
лестнице человека.
- Это же наш Юрий Сергеич.
- Кто он такой?
- Профессор Ровнин, заместитель Егора Ивановича.
- Чего он-то здесь? Чего им обоим тут надо?
- Наверное, решили, что с Егором Иванычем несчастье, вот и пришли.
- Ты звонила в институт?
- Нет, не звонила.
- Откуда же они узнали? Егора Иваныча только что увезли, перед моим
приходом. Я видел машину "Скорой помощи"...
- Я не знаю...
- Зато я знаю.
Сказав это, я замолк, не решаясь высказать смутное подозрение, вдруг
поразившее меня. Аня дышала мне в затылок, ждала. А я молчал. Да и что мог
сказать? Что все случившееся за последние дни разыгрывалось по хорошо
обдуманному сценарию? Что даже моя поездка в Ялту, как сказала Валя,
запланирована этими "сценаристами"? Что главные исполнители этого
спектакля - я и Аня, а главная жертва - Егор Иванович Колобков? Не просто
как человек, а именно как академик, директор большого научного института.
Кому-то было нужно свалить его. Всего скорей этому вот Юрию Сергеевичу,
который теперь наверняка на правах заместителя займет его кабинет. И мы
блестяще справились со своими ролями. Кто-то, видно, хорошо знал меня,
если решил, что я, получив угрожающую записку, не выброшу ее, а потеряю
покой. И побегу к родителям моего будущего зятя, и встречусь с Аней,
разбужу в ней былое чувство. И она, не справившись с собой, даст мужу
повод для ревности. А ревность, если ее еще подогреть, - хорошая основа
для сердечных волнений. А сердце и без того едва стучало, ослабленное
двумя инфарктами. Третий инфаркт - это почти верная смерть, или, в крайнем
случае, - полный отход от дел. А это значит, для кого-то освобождается
пост руководителя важного научного института, а может, и вакансия
академика.
Все было сделано для того, чтобы нашими же руками убить нашего же
человека. Вот как бывает: убитый есть, а убийц нету. Нету убийц! Нету?..
Но ведь ты знаешь, что они есть!.. Что толку, что знаешь, к
ответственности-то не привлечешь. А вот он, респектабельный Юрий
Сергеевич, вполне может привлечь меня к ответственности. Многие слышали,
как он кричал: "Столкнул!" Да если еще Зоя Марковна подтвердит это же! А
она подтвердит, можно не сомневаться... Посадить не посадят, а голоса, как
обвинителя, лишат. Кто поверит во всю эту галиматью с запиской, с
угрозами, с беспокойством отца, рискнувшего доискиваться правды у женщины,
когда-то безумно любившей его? Записка напечатана на машинке Зои Марковны?
Но поди докажи, кто ее напечатал... Нет выхода. Никакого. Тупик. Борьба с
собственной тенью.
Все эти мысли пронеслись у меня в голове, должно быть, за какие-то
секунды. Потому что Аня все стояла у меня за спиной, дышала в затылок,
ждала чего-то. А внизу все скрипела металлическая сетка, с которой,
причудливо причитая, выбиралась Зоя Марковна.
Ничего не сделаешь.
- А хотя бы и ничего! - сказал я, и Аня отшатнулась, обошла меня,
вопросительно заглянула в лицо. Потом, словно спохватившись, бросила
взгляд на оборванные перила и, охнув, побежала вниз по лестнице.
- Не ходи туда, - сказал я.
Она остановилась, оглянулась,
- Ничего не сделалось твоей Зое Марковне. К тому же там есть
помощники. А выслушивать оскорбления тебе ни к чему.
Но она все же побежала вниз. А я пошел на кухню, стал рассматривать
фотографии. Потом увидел на полу смятый конверт без марки, без каких-либо
почтовых знаков. На конверте было напечатано: "Полюбуйся, как проводит
время на курорте твоя жена. С этим мужиком она спала еще до тебя, двадцать
лет назад, и при тебе спала, а ты, как все мужья-рогоносцы, пребываешь в
блаженном неведении. Так узнай же, старый дурак!"
Меня трясло от бессильной злости. Куда-то надо было идти, что-то
делать. Пусть я ничего не докажу, но с кем-то поговорить о случившемся
было просто необходимо. Институт, которым руководит академик Колобков,
занимался не пустяками, а весьма серьезными проблемами, имеющими
государственное значение. Если бы кто-то сломал прибор, это
рассматривалось бы как попытка сорвать важный опыт, как вредительство. А
ведь научный институт не только приборы да машины, это прежде всего
головы, умы. И если выводят из строя первую из них, если делается попытка
подменить ее другой, значит, в этом кто-то заинтересован. Шкурничество? А
только ли шкурничество? Может, тут затрагиваются и государственные
интересы?
Я собрал фотографии, аккуратно сложил их в конверт и спрятал в
карман. Я еще не знал, что именно предприму, но был уверен: предприму
обязательно...
Был поздний вечер, когда я вышел на улицу. Не следовало оставлять Аню
одну, но и ночевать в доме Колобковых я не мог: кто знал, на какую еще
пакость способны интриганы? Небо над домами полыхало сочным закатом, и от
этого вся Москва, как и Ялта два дня назад, казалась погруженной в
оранжевый сироп. Фонари в пору белых ночей не горели, и нечему было
разбавить эту краску, залившую город.
Из дома позвонил Ане и неожиданно услышал ее смех. Страшно испугался
за нее, но она, словно поняв мое состояние, заговорила быстро,
заторопилась рассказать, что буквально минуту назад ей позвонил врач и
успокоил: у Егора Иваныча ничего страшного. Она радовалась, не отдавая
себе отчета, что при инфаркте ответ "ничего страшного" означает простое
утешение. Но я не сказал этого: пусть успокоится...
И снова меня разбудил телефонный звонок. С трудом проснувшись, не
открывая глаз, я прошел в коридор и услышал в трубке испуганный Светкин
голос:
- Пап, что случилось?!
- Ничего не случилось. Ты откуда?
- С вокзала. Мы приехали...
- Почему приехали?! - Очень некстати был их приезд, очень.
- Тетя Аня телеграмму прислала.
- Тетя Аня? - Ну конечно же, догадался я - для Светки она тетя. А я
для Петьки - дядя. Дядя! Я оглядел в зеркале свою опухшую со сна небритую
физиономию с морщинами на лбу и у глаз. - Она что, вызвала вас?
- Пап, проснись. Конечно, вызвала, раз приехали.
- Что она вам написала?
- Счас... - В трубке зашуршало, и я услышал приглушенное: - Петьк,
дай телеграмму... Вот... "Срочно приезжайте, случилось большое несчастье".
Какое несчастье, пап?
- Да ничего серьезного, зря вы всполошились... - Я тянул, стараясь
придумать что-нибудь поубедительнее. - Егор Иваныч заболел.
- Серьезно?
- Врач говорит: ничего страшного.
- Почему же она так написала?
Я и сам хотел бы знать - почему? Успокоил же врач... Или она
отправила телеграмму до того, как ей позвонил врач? Иначе бы она не
написала "случилось большое несчастье"... "Случится большое несчастье" -
вдруг вспомнил я записку. И даже не поверил догадке: и там и тут одни и те
же слова.
- Приезжай домой, - торопливо сказал я Светке.
- Не, я поеду с Петькой.
- Тащи его сюда. Нечего среди ночи волновать Анну Петровну.
- Так она сама...
- Приезжай, тебе говорят!
Я положил трубку и тут же принялся набирать номер Ани. Но уже набрав
двойку, сам еще не осознав почему, начал крутить совсем другие цифры.
- Слушаю, - послышался в трубке старческий голос. - Кто это среди
ночи?
- Мне бы Валентину Игоревну.
- Ишь ты, "мне бы". Днем надо звонить, молодой человек.
- Да я уж не молодой.
- Не молодой? Тем более...
- Слушаю, - вмешался Валин голос, и я по похожести интонации понял,
что разговаривал с ее матерью. - Это вы?
- Почему вы решили, что это я?
- Больше некому.
- Некому?! - Выкрикнул я это восторженно, и она рассмеялась.
- Представьте себе. Так что случилось?
- Вы знаете, что Егор Иваныч в больнице?
- Я знала, что его положат, три дня назад.
- Откуда? Он же только вчера...
- Я вам потом расскажу.
- Может, вы знаете и о фотографиях?
- Да, знаю. Я вам говорила: будьте поосторожней.
- Откуда вы все знаете? - Меня обдало холодом: неужели она замешана в
этой истории и все ее прежние слова - игра?
- Вечером я звонила Анне Петровне.
- Тогда вы, может, и о телеграмме знаете? Она детей вызвала.
- О телеграмме не знаю. - Валя помолчала немного и добавила: - Это не
она посылала.
- Кто же тогда?
- Боюсь, что снова Зоя Марковна.
- Зачем детей-то?
- Она же не знает, что у Егора Иваныча ничего страшного. Она думает -
у него инфаркт. Третий инфаркт. Понимаете?
- Ей хочется добавить ему страданий?
- Вот именно. Когда человек на грани, достаточно любого
дополнительного толчка.
- Ну и гадина! - вырвалось у меня. - Верно вы говорили...
- А дети что, уже приехали? - перебила она меня.
- Звонили с вокзала. Я сказал, чтобы ехали ко мне.
- Правильно сделали. Анна Петровна из боязни, что дети узнают о
фотографиях, может наделать глупостей. Ее надо подготовить. Я это сделаю.
- Вы?..
- Я позвоню ей и все объясню. Прямо сейчас. Она должна сказать детям,
что посылала телеграмму. Да, да, придется взять это на себя. Пусть скажет,
что испугалась за Егора Иваныча и послала телеграмму. А уж потом узнала,
что ничего страшного. Только так, другого выхода нет...
Я слушал и млел от восторга. Такая женщина! Любую паутину враз
распутает.
- Что вы молчите?
- Я не молчу, я восхищаюсь вами.
- Раз пошли комплименты, значит, говорить больше не о чем.
- Как же не о чем? - Мне очень не хотелось, чтобы она вешала трубку.
- Не о чем, не о чем. Успокойте детей и ложитесь спать. Еще только
светает.
Положив трубку, я подошел к окну и долго смотрел на улицу, словно
побеленную близким рассветом. По улице прошла поливальная машина,
наполнила тишину гулом и плеском. Но сегодня поливальная машина была вроде
бы ни к чему: не бледное, как вчера, а сочное, розовое небо над крышами
обещало перемену погоды.
Молодые приехали на такси, оживленные, разговорчивые. Я кое-как
уговорил их никуда пока не рваться, а хорошенько выспаться с дороги,
поскольку - и это был единственный аргумент, приходивший мне в голову, -
утро вечера мудренее. Светка скоро затихла в своей комнате, а Петр все
сидел у телефона, пытался дозвониться матери. Но телефон был занят - как
видно, Валя все втолковывала взволнованной Ане, что к чему. Наконец я
догадался высказать идею, что телефон, по-видимому, неисправен, и чуть ли
не силой уложил Петра спать. И тот сразу уснул, едва прислонившись к
подушке, - видно, измаялся в дороге.
Солнце уже заглядывало в комнату, когда и я тоже с наслаждением
вытянулся на своей постели. Потом встал, поплотнее задернул шторы и снова
лег. Последней мыслью было самоуверенное, как всегда в полусне,
предположение, что если просплю, то как-нибудь отговорюсь в отделе, что
начальник меня, несомненно, поймет и не осудит, поскольку у меня такое
дело... Какое именно дело я собирался ему объяснить, этого я не успел
додумать, провалился в сладкую теплую пустоту...
- Пап, ты не проспал? - Светка в тонком халатике трясла меня за
плечо. - Уже половина одиннадцатого.
- Конечно, проспал, - сказал я, с трудом раздирая глаза.
- Так беги скорей.
- Бегущий одиночка смешон. Бегать надо вместе со всеми, или уж не
бегать вовсе. - Когда хочется спать, все мы, как дети, впадаем в
разглагольствования, стараясь оправдать свою лень.
- Как же ты?!
- Да уж как-нибудь.
Я добрался до телефона, дозвонился Игорю, попросил его похлопотать
перед начальством, чтобы дал мне сегодняшний день за свой счет, за счет
отпуска, за будущую отработку или как угодно. Игорь сказал, чтобы я не
беспокоился, и я действительно перестал беспокоиться, потому что знал
своего приятеля: если сказал - не подведет, и заперся в ванной, чтобы
сначала под горячим, а потом под холодным душем окончательно прийти в
себя.
Когда выключил воду, услышал голос Петра в коридоре, разговаривающего
с матерью по телефону. Разговаривал он спокойно - как видно, Аня,
подготовленная ночной беседой, вела себя нормально. Я вышел, отобрал у
Петра трубку, затолкал его, полураздетого, в ванную, заявив, чтобы не смел
в таком виде показываться Светке, ибо, как мужчина мужчине могу сказать -
разлюбит. И когда, проделав все это, приложил трубку к уху, неожиданно для
себя услышал всхлипывания.
- Алло, слушаю, - сказал я как можно спокойнее, зная, что Петр
сейчас, пока не включил душ, все слышит.
- Как она могла?! - запричитала Аня. - Я с ней всегда
по-родственному, а она...
- Все будет хорошо! - бодрым голосом сказал я.
- Что хорошо? О чем ты?
- Мы сейчас позавтракаем и приедем. Все вместе.
- Ты что, не слышишь меня?
- Прекрасно слышу.
- Что-то я тебя не понимаю...
- Что в больнице? - попытался я переменить тему.
- Врач сам звонил, сказал: все хорошо.
- Ну вот, я же говорил...
- Что ты говорил? Нет, я сейчас поеду и все ей выскажу, этой
мерзавке. Чтобы не лезла в наши семейные дела.
- Ты что, в самом деле собираешься?
- Я уже собралась. Стою одетая.
- Погоди, - испугался я за нее, - пойдем вместе.
Мне совсем не хотелось сейчас мчаться через весь город только для
того, чтобы ввязаться в пустую, наверняка скандальную, женскую ссору. Я
всегда робел перед женским натиском, избегал влезать в острые дискуссии, в
которых участвовали женщины. Их алогичность в суждениях и взрывная
эмоциональность обезоруживали меня. А то, что Зоя Марковна устроит именно
такую сцену, я не сомневался. Куда ей было деваться? Не станет же выдавать
тех, кто стоял за ее спиной, подговаривал на такое бессердечнее дело. Было
ясно как день, что не сама она, не в одиночку разработала этот дьявольский
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг