ко мне?
Я спросил это спокойно, ну, может, самую малость с двусмысленной
иронией. Но она точно уловила эту мою иронию, и голос ее сразу как-то
похолодел.
- Я не терплю интриг и коварства в любой форме.
- И только?
- Если я скажу "и только", вы поверите?
- Не поверю.
- И не верьте. Но прошу, не встречайтесь больше с Анной Петровной.
Это забота не только о вас...
Она бросила трубку. Так мне показалось в первый момент, и я,
взволнованный донельзя, вышел из кабины. И только тогда догадался, что не
она положила трубку, а я сам виноват - не опустил вовремя очередную
монетку. Кинулся было назад, но меня решительно оттеснила заждавшаяся в
очереди полная женщина. Через минуту мой пыл поостыл, и я решил что так
даже лучше - замолчать на полуслове. Нового она мне едва ли что скажет, а
вот заподозрить в легкомыслии и болтливости такая умная и проницательная
женщина вполне может.
Тишина на Цветочной улице, как заверяла хозяйка, всегда мертвая, но
этой ночью тишина была для меня полна звуков. То под окнами вдруг
слышались вздохи, а то бродячая собака зашлась лаем, а то долго не
заводилась машина...
Проворочавшись в постели чуть не до утра, я внезапно крепко уснул и
проснулся только к полудню. Хозяйка сидела на скамеечке у калитки, словно
дожидалась, когда квартирант соизволит встать. Она заботливо напоила меня
чаем и все жаловалась, что всю ночь не спала, слушала, чего это я
ворочаюсь, не сплю. Хозяйке было, как и мне, чуть за сорок, и была она
недурна собой, но я вспомнил об этом лишь следующей ночью, когда летел в
самолете обратно в Москву. А тут, полный шерлок-холмсовского нетерпения,
все обдумывал разные свои догадки и ни одной не мог отдать предпочтение.
Я мог бы проигнорировать любое предупреждение, но только не ее,
Валино. Оно мне казалось весьма серьезным. И потому я пошел в санаторий не
как вчера, через главный вход, а снизу, со стороны пляжа. Разделся в
уголочке, дождался, когда Аня пойдет купаться, и полез в воду. Сегодня-то
она не станет тонуть, увидев меня, сегодня я ей не в новость.
Подплыв к ней, я сказал, что нам надо очень серьезно поговорить, но
что на пляже мы не должны встречаться, а встретимся наверху, в санатории,
в ее комнате, куда я постучу ровно в половине второго. Аня оглянулась на
меня круглыми испуганными глазами, кивнула и заспешила к берегу. А я
поплыл в море, полежал на воде, присматриваясь к берегу, пытаясь понять,
чего мне надо опасаться, и, ничего не поняв, поплыл к волнорезу. Не спеша
вылез из воды, оделся и, все так же подозрительно осматриваясь, пошел по
крутой тропе к санаторию.
На крутом повороте тропы я нос к носу столкнулся со вчерашним
фотографом.
- Что это вы без фотоаппарата? - весело спросил я. - Или сегодня
героических случаев не предвидится?
Он как-то испуганно посмотрел на меня, молча проскочил мимо и,
торопливо оглядываясь, пошел, почти побежал вниз по тропе.
Ожидая своего часа, я посидел в беседке, стоявшей над обрывом,
полюбовался с высоты ослепительным, как стекло, морем. Потом дошел до
пустующей в этот пляжный час биллиардной и сам с собой погонял мячи.
Минуту в минуту в назначенный срок я постучал к Анне. Испуганная, она
стояла посередине комнаты, не зная, что говорить, что делать. Я подошел к
ней, взял за руки, усадил на кровать, почти не глядя выхватил из шкафчика
записную книжку, лежавшую все на том же месте, раскрыл ее там, где был
зажатый скрепкой клочок от вырванного листка.
- Зачем ты вырвала этот листок?
- Не знаю.
Она сказала это с такой обезоруживающей искренностью, что я
растерялся.
- Зачем ты написала записку?
- Какую записку?!
Я вложил записку в блокнот так, чтобы клочок вырванной бумаги
пришелся на свое место, и показал ей.
- Отсюда вырвано?
Она впилась глазами в текст и ничего не ответила. Я ждал, а она то
поднимала на меня глаза, большие, полные страха и недоумения, то снова
принималась читать.
- Что это? Какое несчастье?
- Вот это я и хотел у тебя узнать.
- Почему у меня?
- Но ведь листок-то из твоей записной книжки! - Ее бестолковость
начинала меня раздражать.
- Я ничего не понимаю.
- И я ничего не понимаю. Я хотел бы понять.
- Но что я-то могу?
- Ты хочешь сказать, что не писала этой записки?
- Господи! - только и сказала она.
- И не вырывала этого листка?
- Да ты что?!
- Но кто это мог сделать? Кому ты давала записную книжку?
- Никому не давала... Она все время тут валяется, - нелогично сказала
Аня.
Я встал, прошелся по комнате. В распахнутые настежь балконные двери
било солнце. Было жарко, но не душно, как всегда в Крыму в летнюю пору. Я
налил в стакан воды из графина, выпил с такой жадностью, словно за весь
этот жгучий день капли в рот не брал. Потом снова сел напротив Ани,
потерянно и испуганно смотревшей на меня.
- Давай сначала...
- Может, это ерунда какая-нибудь? - перебила она. - Ну кому нужно,
чтобы наши дети не поженились?
- Может, и ерунда, обычный розыгрыш, только мне хотелось бы во всем
разобраться.
- А зачем? - Ей явно хотелось отмахнуться от навалившегося
беспокойства. Естественная первая реакция сбитой с толку женщины.
- Хотя бы затем, чтобы потом не жалеть.
- Ты думаешь - это серьезно?
- Сейчас лучше думать, что-это серьезно. Дай бог, если мы ошибаемся.
Но если посчитаем это пустяком и ошибемся?..
- Да ну тебя! - замахала она руками.
- Сейчас нам надо не в эмоциях наших разбираться, а в фактах.
Подумай, кто мог вырвать листок из твоей записной книжки?
- Никто не мог.
- Давай с другого конца. Кто знает о женитьбе Петра и Светки? Я узнал
об этом три дня назад. А ты?
- Да... недели не прошло. Вечером они пришли, объявили нам. А на
другой день я уехала.
- Почему ты уехала?
- Путевка подвернулась.
- Не ври...
- Вру, - сразу призналась она. - Путевку сама выпросила. Не могла я.
Боялась с тобой встретиться...
- Кто знал о твоем отъезде?
- Многие знали. Я тогда же, как достала путевку, поехала к Егору
Иванычу в институт, ему сказала, Зое Марковне...
- Зое Марковне? Что ты ей сказала?
- Ну, что уезжаю...
- Больше ничего?
- Ну, что надо мне уехать, вот и уезжаю...
- Пошептались?
- Пошептались, - смущенно призналась она. - Это же Зоя Марковна, она
в курсе всех наших семейных дел.
- И в курсе предстоящей женитьбы?
- Конечно. Я же сама ей все рассказала. И про тебя тоже.
- Про меня? Что про меня?
- Что не забыла я ничего. Что нелегко мне будет встречаться с
тобой...
- Кто еще об этом знал?
- Никто, - уверенно заявила она. - Никому я больше не могла такого
рассказать.
- Значит, Зоя Марковна? Значит, это она вырвала листок из твоей
записной книжки?
- Зачем это ей? Да и когда?..
Я взял ее за руки.
- Опомнись, Аня! Речь идет о счастье наших детей. Подумай хорошенько.
Может, ты давала свою записную книжку Зое Марковне?
- Не давала.
- Могла она сама взять?
- Не могла... Впрочем, только разве... Когда я забегала в кабинет, то
оставляла сумочку в приемной на столике у Зои Марковны. Она еще, помню,
переложила ее на стул возле себя.
- Значит, возможность была...
- Но я ничего не понимаю...
- Вот что, Анюта, я сейчас уйду, и больше сегодня мы не увидимся. Не
спрашивай ни о чем, потому что я сам ничего не знаю. Просто нам пока не
следует встречаться. Поняла?
- Не поняла. Почему не следует? Ты же не уезжаешь?
- Мы встретимся завтра, - сказал я, не отвечая на вопрос. - А пока ты
подумай, кто еще мог знать обо всем и написать эту проклятую записку?
- Я и сейчас...
- Не торопись, хорошенько подумай.
Я пожал ей руки и быстро вышел, не дожидаясь ее очередных недоуменных
расспросов. Да и что мог ей сказать? На работу я должен был явиться
послезавтра, и торопиться мне действительно было некуда. Но не мог я не
верить той "проницательной женщине", предупреждавшей об осторожности. Не
посчитаться с ней было для меня все равно что пренебречь ею. А это было
выше моих сил. И я собирался оставшиеся два дня использовать, как
говорится, на полную катушку, поменьше встречаться с Аней, купаться,
загорать, снова купаться и снова загорать. И только.
Купаться и загорать труда для меня не составило. Но как было не
думать обо всем том, что нежданно-негаданно закрутилось вокруг нас? И
получалось, что и купание было для меня не купание, и отдых не отдых. В
конце концов я не выдержал и в тот же вечер отправился к Ане. Она сидела в
своей комнате, словно ждала меня.
- Я как знала, что ты придешь, - сказала она.
- Вспомнила что-нибудь?
- Ничего я не вспомнила. Но как знала...
- Вот что, Аня, - сказал я, только теперь, экспромтом, решив, что мне
надо делать. - Сегодня ночью я полечу в Москву, все равно отдыха у меня не
получается. Попробую поговорить с Зоей Марковной.
- Конечно, надо поговорить. Она хороший человек, она все расскажет...
- И нужно показать записку Егору Ивановичу, все рассказать,
посоветоваться.
- Все нельзя, - испуганно вскрикнула Аня.
- Почему нельзя? У нас с тобой была искренняя любовь, чистая...
- Стерильная, - невесело усмехнулась она.
- Тем более. Он умный человек, поймет.
- Он больной. У него два инфаркта было.
- Тем более. Хуже будет, если он все узнает от других.
- От кого?
- Не знаю. Ничего не знаю. Я просто боюсь за всех нас, вот и все.
- Ты?! Боишься?! - Она была искренняя в своем удивлении, и я только
теперь понял, до какой степени она идеализировала меня.
- Я боюсь неизвестности.
- Я тебя понимаю. Ох, как я тебя понимаю! - горячо воскликнула она, и
в голосе ее была никогда мною не слышанная тоска.
5
Как раз в эти дни на Москву навалилась небывалая жара. Даже ночью,
сойдя с самолета в аэропорту Внуково, я почувствовал это: душный воздух
был неподвижен, над аэродромом пахло сгоревшим керосином. Единственное
спасение было в здании аэропорта, где, хоть и не в полную силу, но все же
работали кондиционеры. Но, умчавшийся из Ялты, я все еще торопился сам не
зная куда, поэтому сразу же ринулся искать транспорт, которого, как обычно
в ночную пору, для всех не хватало: на автобусных остановках маялись
длинные очереди.
Мне удалось приткнуться четвертым пассажиром в такси, и через час я
был уже дома. Блеклый бесцветный рассвет висел над крышами. Под окнами
ходила поливальная машина, мочила дорогу. Под ее монотонный гул я уснул
крепким сном праведника, не ведающего тревог.
Но тревоги, как видно, только того и дожидались, чтобы я вернулся
домой. Приснился мне астматичный хрип умирающего старика, дышащего с
размеренными звонкими всхлипами. Еще во сне я понял, что это звонит
телефон, взял трубку, но услышал все те же бесконечные звонки. Наконец,
понял, что все это мне продолжает сниться, сделал усилие, проснулся
окончательно, встал и пошел к стоявшему в коридоре телефону. В окна бил
яркий, ослепляющий солнечный свет.
- Ты чего, в ванне сидишь? - услышал голос Игоря Старостина.
- Почему в ванне?
- Сейчас все, кто не на работе, в ваннах сидят. Такая жара.
- Жара?
- Ты что, с неба свалился?
- Ага, я ночью прилетел, спал.
- Не до сна сейчас. Ты звонил Вале Калининой?
- Звонил.
- Ну и что?
- Приеду, расскажу. Дай поспать.
- Ты из Ялты звонил? А ты теперь позвони. Она что-то хочет тебе
сказать.
- Ладно. - Я зевнул, положил трубку и пошел досыпать. Даже
возможность позвонить этой женщине меня сейчас не волновала.
Сколько проспал, не знаю, только меня снова разбудил телефон. Солнца
в комнате уже не было, зато оно вовсю полыхало на кухне, выходящей окном
во двор. В первый момент мне показалось, что коридор залит водой, так
блестел паркет. Впечатление дополняло то, что ноги липли к полу. Я встал
весь мокрый, словно в квартире прошел дождь. Недоумевая по поводу столь
странного своего состояния, я босиком прошлепал к телефону и только тут
сообразил, в чем дело: в комнате стояла страшная жара, и я был весь мокрый
от пота.
- Алло! - сказал я усталым голосом.
- Здравствуйте. Это вы?
В одно мгновение я окончательно проснулся и похолодел от испуга,
словно та, что была на другом конце провода, могла видеть меня, сонного,
мокрого, почти голого.
- Как вы... разыскали... мой телефон?
- Ну, в двадцатом веке это проще простого.
- Я собирался вам звонить...
- Да, мне сказали, что вы будете звонить.
- Нам надо повидаться, - бухнул я и затаил дыхание, ожидая, что она
ответит на такое нахальство.
- Обязательно надо, - сказала она. - Я сейчас могу к вам приехать.
- Вы? Сейчас? Только не сейчас! - Я был ошарашен таким бесцеремонным
предложением и напуган тем, что она увидит весь мой хаос.
Она засмеялась, и я как-то сразу понял, что она отлично разбирается и
в сказанном и в недоговоренном.
- Тогда приезжайте сами. В институт. Я вас буду ждать.
Я увидел ее еще с дороги. Она стояла за большим, во всю стену, окном
институтского вестибюля и смотрела на улицу. Ничего в ней не было
выдающегося, но мне казалось, что и белый мешковатый халат сидит на ней
как-то по-особенному модно, и ее поза - с руками в карманах - само
изящество. Она что-то говорила мне, показывая в сторону входной двери,
удивленно раскрывала глаза, снова говорила и смеялась, то ли радуясь моему
непониманию, то ли сердясь.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг