такое вот медленное вхождение в реку вызывало не одно только ощущение
холода, а и бурный восторг, который так трудно было удерживать в себе. Это
у него не получалось, но он знал: не сейчас, так потом обязательно
получится. Солнце было то же самое, река - та же, да и память цепко
держала все о том времени. Еще в прежние приезды сюда убедился Василий:
ничего не забывается. Если не сдаваться, а подталкивать и подталкивать
воспоминания, вынырнут такие подробности и так живо, будто все было вчера.
Потом он поплыл, тихо поплыл, незаметно, будто все шел по дну.
Оказавшись на середине реки, оглянулся, помахал рукой, будто увидел кого
вдали, и быстро, саженками, поплыл обратно. Шумно вылез на берег и, как
был, в плавках, торопливо начал складывать шалаш. Делал он это, почти не
глядя на ветки, руки сами брали нужные, привычно втыкали на место. Затем
нарезал свежей лозы, принялся вплетать ее в крутые раскосины. Отходил,
любовался своей работой и снова плел надежную крышу, чтобы ни дождь, ни
даже град не пробили.
Костер разжег, когда шалаш был совсем готов. Посидел возле него в
задумчивости, глядя на быстрое порхание огня. Спохватился, что беспокойное
пламя мешает внутренней сосредоточенности, самоуглублению, и больше уж не
смотрел на огонь и перестал подкладывать ветки.
Когда вечер раскрасил воду в реке, пришел дед, принес кринку молока и
полкаравая плотного ржаного хлеба. За ним, поодаль, шла Маша, он
отмахивался от нее, как от собачонки, но она все не отставала. Села
неподалеку, стала смотреть на реку, делая вид, будто она тут сама по себе
и ничего вокруг ее не касается.
- Ты бы хоть удочки закинул, - сказал дед. - Другие приезжают,
сказывают: окунь тут берет...
- Я же тебе говорил, Матвеич: природа не любит насилия. Червяка
раздави - и все можно отпугнуть.
- Чудно. Сколь живу, ни разу не видывал эти, как ты их величаешь?..
- Стихиалями.
- Чудно. Водяной - это понятно, ну там домовой, кикимора...
- Не в названии дело. Только я верю: все живое небездушно. Ты к
природе с душой, и она к тебе с тем же. Лишь в такой гармонии можно
испытать подлинную радость, и тогда нет невозможного: хочешь быть
талантливым - будешь, хочешь помолодеть - пожалуйста...
- Помолодеть-то и мне бы в самый раз.
- Ты и так не стареешь.
- Как не стареть! Надысь поясницу ломило.
- Только-то? Многие городские в твои годы на уколах держатся.
- А стихиалей твоих я все равно не знаю.
- Знаешь, Матвеич. Они все время с тобой, потому ты их и не
замечаешь.
- Скажешь тоже. Никого со мной нету, окромя бабки.
- Душа у тебя добрая, Матвеич, как сама природа... Я вот все думаю:
почему ты отсюда не уехал? Дети в городе живут, звали же.
- Да как я уеду?! - Ласково торопливо дед оглядел темнеющую речку,
березы на берегу, на миг зацепился взглядом за Машу, сидевшую теперь
совсем близко, махнул рукой и заявил решительно: - Помру тут, с этим...
- Душа твоя не только в тебе самом, но и во всем этом. Не разорвать
же душу. Хотя и многие, я знаю, тоскуют, уехав-то, маются...
Беседовали неторопливо, как всегда беседуют люди, которым некуда
спешить. Мрак густел все больше. Но огня они не раздували - так и тлел
костерок одними угольями. Тумана не было, но плыл над берегом влажный
теплый дух, укутывал ароматами реки, луга и еще чего-то, чему и названия
никто не знал.
- Не проспишь зарю-то? - спросил дед. - Можа, разбудить?
- Я должен сам, - ответил Василий. - Все сам. Если не проникнусь,
ничего не получится.
- Ну сам так сам, не буду мешать. Маньк? - позвал он, вставая. -
Пошли домой.
Маша неохотно поднялась и пошла, но все оглядывалась на Василия,
точно хотела спросить о чем-то...
Эту ночь Маша спала беспокойно, часто просыпалась, прислушивалась.
Дед похрапывал на печке, сонно пел сверчок, и еще слышался какой-то не то
шелест, не то тихий звон. Маша привставала на мягкой бабкиной кровати,
оглядывалась, и ей казалось, что это шелестит лунный свет, вливаясь в избу
сквозь малые оконца.
В какую-то ночную минуту, проснувшись очередной раз, она ясно
расслышала далекий и страстный зов:
- Машенька-а!
Она вскочила, стараясь унять сердце, заколотившееся то ли от страха,
то ли от радости. Пересилила себя, бесшумно спустила с кровати ноги,
осторожно ступила в серебряный лунный квадрат на полу. И тут снова
откуда-то издалека донесся голос:
- Машенька-а!
Она выскользнула на крыльцо как была - босиком и в ночной рубашке, -
пошла, побежала по знакомой тропе вниз, к реке. Она не знала, почему
именно к реке нужно бежать, но была уверена, что поступает правильно. И
вдруг остановилась, словно споткнувшись: внизу, прямо посередине лунной
дорожки, перечеркнувшей реку широкой золотой полосой, плыл человек. Она не
могла разглядеть его, но была уверена, что это Василий.
Маша на мгновение в испуге закрыла глаза, а когда открыла их, то не
увидела человека. Лунная дорожка была пустынна. Маша застонала от ужаса,
схватившего за горло, бросилась назад, к избе, чтобы скорей разбудить
деда, но спохватилась, что, пока бегает, дядя Василий совсем утонет, и
повернула назад, к реке. И вдруг снова увидела его в лунной дорожке, и
догадалась, что в первый раз он не утонул, а просто отплыл в сторону, в
темноту. И тогда она совсем успокоилась. Будто не было этой таинственной
ночи, и не стояла она полураздетая над рекой, и не катилась по облакам
луна, стеля на кусты, березы, крайние избы деревни призрачные покрывала
теней.
Неслышно, как лунатик, Маша проскользнула в ворота, даже не разбудив
спавшую в конуре Белку, забралась в мягкую кровать и сразу уснула.
Спала она крепко и проснулась, когда по полу ползали уже не лунные, а
солнечные пятна. Вспомнила все, что было ночью, и сразу побежала к реке.
Василий косил, посреди широкого поля ярко выделялась его белая, еще не
схваченная загаром спина. Слышное издалека ритмичное посвистывание косы,
размеренные махи плеч, уверенные переступы ног после каждого маха,
равномерное, словно бы покорное, полегание травы - все это завораживало, и
Маша остановилась поодаль, залюбовалась. На мгновение подумалось ей, что
это совсем не дядя Вася, а кто-то другой, молодой и здоровый, приехавший
ночью или утром, пока она спала. Вспомнились вчерашние разговоры о том,
что каким-то образом можно помолодеть, и они, совсем уж позабытые эти
разговоры, открылись вдруг во всей завораживающей значимости. И как этой
ночью, когда неожиданно увидела плывущего по реке человека, Маше стало
жутковато. Будто в детстве после страшных сказок ранними зимними вечерами.
Она стояла, не имея сил убежать, и смотрела на дядю Васю, на этого
колдуна, зачем-то купающегося по ночам, этого молодого косаря, работающего
так жадно и азартно.
Словно почувствовав ее взгляд, Василий обернулся, помахал ей рукой, и
все страхи Маши сразу пропали.
- Дай я покошу? - крикнула она, подбегая к нему.
- А ты умеешь?
- Не знаю. Попробую.
Он отдал ей косу, и она, широко размахнувшись, тотчас воткнула ее в
землю. Тогда он подошел сзади, положил свои ручищи поверх ее рук,
вцепившихся в теплое скользкое дерево, и стал показывать, как делается это
немудреное дело. Взмах за взмахом косили они вдвоем, и Василий все не
отпускал ее, а Маша все не просила отпустить: для обоих было в этой
совместной работе что-то важное и большое.
Наконец он отступил, и Маша сразу обернулась, с испугом и
любопытством глядя на него.
- Чего ж ты, коси.
- Вдвоем... лучше.
- Мало ли что лучше. Самой надо, все самой, только тогда будет толк.
Коси, а я пойду, у бабки молока выпрошу...
Это утро, как и весь вчерашний день, казалось Маше необыкновенным, и
она все думала: отчего такое? Дядя Вася так на нее влияет, или вся эта
деревенская обстановка, или в ней самой что-то перевернулось? Еще
позавчера весь свет для нее был черней черного, а жизнь неполучившейся,
вконец загубленной. А теперь таким пустячным казалось позавчерашнее...
Они косили по очереди, пока совсем не высохла трава, ворошили сено,
пили из кринки теплое парное молоко, долго купались, плавая наперегонки.
Василий уплыл на другой берег, выбрался на обрыв, помахал оттуда рукой и
вдруг крикнул восторженно и призывно:
- Машенька-а!
Маша задохнулась от этого зова, точно такого же, как ночью,
безоглядно кинулась в воду, но, проплыв немного, испугалась, что не
переплывет реку, и вернулась.
Василий долго лежал в траве на том берегу, и Маша, соскучившись в
одиночестве, принялась звать его. Но он не откликался, видно, уснул. Тогда
Маша забралась в шалаш, такой удобный и просторный, полный мягкого сена.
Разлеглась, собираясь поспать. Но тут пришел Василий и сказал то, чего
Маша никак не ожидала.
- Милая Маша, - сказал он, - извини меня, но нельзя тебе здесь быть.
- А я не боюсь, - стеснительно засмеялась она, по-своему поняв его
слова. - Я верю тебе.
- Не в этом дело...
И тут она решилась:
- Это потому, что дед говорил, будто ты не один?
- Шутил он.
- Тогда я тебе не помешаю.
- Помешаешь.
- А давеча говорил: помогу.
- Вообще. Вообще ты мне очень помогаешь.
- Ясно. Помогаю, так сказать, теоретически.
- Молодая ты, Маша, тебе меня не понять.
- Конечно, я же дурочка.
- Не сердись. Потом я тебе попытаюсь все разобъяснить. А сейчас
ступай.
Маша выползала из шалаша нехотя, вершок за вершком, словно ожидала,
что он вот-вот остановит ее. Сошла вниз, к реке, и побрела по берегу с
незнакомой горечью в душе.
Василий видел все это, и ему было до слез жаль ее. Но что он мог
поделать? Ему надо было остаться одному в этот час, чтобы отвлечься от
всего настоящего, целиком, мыслями и чувствами, уйти в другое время,
представить себя более молодым, здоровым, нетерпеливым, таким, каким он
был тридцать лет назад.
Это было совсем не просто - забыть себя сегодняшнего. Тогда, бывало,
и минуты не усидеть, молодость сама подбрасывала, заставляла хвататься за
любые дела, работать с утра до вечера, ходить колесом, выкомариваясь перед
девками, и еще, на спор, ходить купаться по ночам. А нынче ничего не
хотелось само собой, усталость к вечеру укладывала пластом, и ноги
побаливали, и в боку, если прислушаться, что-то покалывало, и сердце
ворочалось тяжело и долго, словно никак не могло успокоиться после
немногих дневных забот. Но Василий не сдавался, норовил все делать, как
прежде. И теперь он не позволял себе провалиться в столь желанный тяжелый
сон, лежал и твердил тихо, в полном соответствии с правилами автотренинга:
- Я молодой... Я совершенно здоровый... Я легко переплываю реку...
Мои руки полны силы...
Он представил себя пружинисто идущим по мягкой траве у берега. Вот он
прыгает в воду, неутомимо плывет и плывет, ныряет и явственно чувствует,
как холодны сумрачные глубины. Вот выходит на другой берег, радостно
потягивается в приятном прогретом воздухе, падает в высокую некошеную
траву, приподнимается и разглядывает на другом берегу девушку, при виде
которой у него давно уже замирает сердце. Затем вскакивает и кричит
призывно:
- Машенька-а!
И с разбега бросается в воду, быстрыми саженками плывет обратно,
подхватывает девушку на пуки и несет, несет, сам не зная куда, и замирает
от ее близости, от ее деланно-испуганного заливистого смеха.
...От мягких кос Машеньки пахнет сеном. Он зарывается лицом в эти
косы и слушает, как она дышит прерывисто, словно смеется во сне. Слабый
ветер шуршит в сухих листьях шалаша, теплый ветер, как Машенькино дыхание,
греет шею, гладит, ластится к нему. Он слышит, как струится река, не там,
внизу, а здесь, рядом, прохладные струйки словно бы текут сквозь него,
щекочут сердце. И кусты на берегу шепчутся о чем-то своем, и счастливо
посмеиваются листочки на березе, и травинки, как малые дети, шаловливо
заглядывают в шалаш, балуясь, просовывают тонкие ручонки сквозь сплетенные
ветки, трогают горячую кожу крохотными прохладными ладошками. Вся земля,
все мироздание сужаются до этих добрых ладошек, каждый листок вырастает до
размеров мироздания, все перепутывается, переплетается в ликующем единстве
малого и великого, близкого и далекого, теплого и прохладного, своего и
чужого. Тихий хоровод едва переносимого сердцем блаженства подхватывает,
уносит в неведомые звездные сферы, быстрые и трепетные, как солнечные
блики на водной глади...
Услужливое сознание подсовывает картины реального мира, но Василий
торопится заглушить, затмить робкий голос рассудка фантастическим вихрем
восторгов, сплетенных подсознанием. Василий знает: чтобы все получилось,
нужно долго пробыть в этом состоянии отрешенности и глубокого молодого
счастья, как можно дольше...
- ...Что я тебе говорила? Вот поглядь, поглядь на свово Васеньку!
Девка в шалашик, и он за ней. У-у, глаза, б мои не глядели!..
Мария плакала. Как настояла Алена, они, переждав пару дней, выехали
следом за Василием, утром были на станции, крадучись прошли семь
километров по-пустынной разбитой дороге. И, еще не доходя до деревни,
увидели то, чего Мария втайне надеялась не увидеть.
Сначала, когда присмотрелась к тому, как Василий косит, точно в
молодости широко захватывая косой, Мария задохнулась от воспоминаний, так
он был похож на того давнишнего ее Васю, по которому она сходила с ума. И
поле было то же самое, и шалаш под березой на том самом месте, в точности
такой же шалаш, в каком прошли ее наисчастливейшие дни. Насторожилась,
похолодела сердцем, увидев на лугу совсем юную девчонку. Да уж больно
молодая была девчонка, несерьезная. А когда он уплыл на другой берег и
оттуда хорошо ей знакомым молодым голосом, как когда-то, позвал:
<Машенька!> - она и совсем позабыла о девчонке, не удержавшись, кинулась к
нему. Только Алена была настороже, не пустила.
- Погоди маленько, счас мы их накроем, голубков...
- Ты не ходи туда. Я сама, - пробормотала Мария.
- Да что сможешь сама-то? Заговорит он тебя. Поплачешь да простишь.
Но всегда сговорчивая Мария теперь заупрямилась:
- Нет, ты ступай в деревню. Я одна пойду.
Она решительно встала и вышла из леска, где они прятались. Но
решительность быстро покинула ее, она шла и проклинала себя: стыд-то
какой, собственного мужа выслеживать! Однако дошла, постояла возле шалаша
и заглянула внутрь. Василий был один. Лежал на спине, с закрытыми глазами,
но, похоже, не спал. Напряжение, которое несло Марию сюда, вдруг опало,
ноги подкосились, и она без сил опустилась возле шалаша, привалившись к
его стенке.
- Машенька! - шепотом позвал Василий. В точности так позвал, как
тридцать лет назад, тем же молодым голосом, с той же, разрывающей душу
нежностью.
Она заплакала навзрыд, и Василий выглянул из шалаша.
- Ты? - спросил удивленно.
- Не меня ждал? - прерывисто спросила она.
- Те-тебя, - сказал Василий. Но она уловила, как дрогнул в
неуверенности его голос.
- Полно врать-то. Девчонку ждал?.. Как хоть зватьто ее?
- Маша.
- Ах Маша?! Значит, это ей ты кричал с того берега?
- Тебе.
- Не умеешь ты врать.
- Я не вру.
- Чего же не рад? Вот она я, пришла.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг