Закрывали его в комнате и говорили: <Играй, чтоб мы слышали, как ты
играешь>. Сначала он отлынивал, потом, слышим, играет. Обрадовались:
смирился, значит. Только монотонно как-то играет, одну и тут же ноту сто
раз - туда-сюда, туда-сюда. Даже нам слушать надоело. Как, думаем, у него
только терпения хватает? Заглянули в комнату, а его и след простыл. В
окошко удрал. А сидит на столе иволка, скрипит своим мелодичным голоском.
И что ведь придумал, шельмец! Привязал к лапке нитку, к нитке - грузик и
спустил его со стола. Грузик тянет иволку, она сопротивляется и кричит
громче обычного.
Алешка закатился звонким радостным смехом, передвинул иволку на
середину стола, погладил.
- Вот какой у меня папа.
Виновато оглянувшись на деда, потянул ящерку за лапку. Та никак не
отреагировала.
В этот момент полыхнуло по экрану красным, и тревожный багровый
отблеск лег на стены, на лица, на все в салоне вездехода.
- Пять минут прошло, - бесстрастно сказал компьютер. - Докладываю:
изливается магма.
- Так жми быстрее. Надо ж выбираться отсюда.
- Мы идем на предельной скорости. Но, кажется, не успеваем.
- Что значит <кажется>? - удивился дед. Впервые услышал он, чтобы
всезнающий компьютер выражался так неопределенно.
- Выход из долины перекрывается интенсивным горообразованием.
На экране радиолокатора, в том месте, где чернел провал выхода, как и
там, сзади, змеилась яркая, все увеличивающаяся полоса.
И снова вездеход резко затормозил. Но пыльно-дымная пелена за окном
все продолжала лететь, только теперь в другую сторону. Дед взглянул на
телеглаз компьютера, и компьютер, не дожидаясь вопроса, разъяснил, что за
бортом сильный ветер. Вездеход медленно пошел навстречу ветру, и дед
понял, почему автоштурман принял такое решение: поскольку все равно
приходится пережидать землетрясение на воздушной подушке, то лучше делать
это там, где можно хотя бы оглядеться. Скоро видимость и впрямь
улучшилась, и дед ужаснулся тому, что увидел: вокруг, словно подвижная
озерная гладь, шевелилась огненная лава. Вездеход висел над ней в
каком-нибудь метре, и если бы не надежная теплоизоляция, то теперь можно
было бы чувствовать себя как на сковороде.
Сразу стало трудней дышать. Дед знал, что это только кажется -
установки регенерации воздуха, несомненно, работали надежно, - но от
ощущения, что в вездеходе пахнет гарью, не мог отделаться.
- Ложись-ка поспи, - сказал он как можно спокойнее, боясь, что малышу
передастся его тревога.
- Да-а, папа увидит, что я сплю, и обидится.
- Не бойся, когда приедем, я тебя разбужу.
Дед перенес его в люльку, висевшую в соседнем отсеке, потрогал другую
люльку, свою, подумал, что хорошо бы сейчас завалиться спать вместе с
Алешкой, чтобы ничего не видеть, не замирать сердцем каждую секунду,
ожидая очередной выходки взбесившихся недр. Все равно ведь от него теперь
ничего не зависит, мудрый компьютер и надежная автоматика сумеют оберечь
от любой неожиданности лучше и быстрее, чем это сделал бы он сам. Но знал:
все равно не уснет, только изведется.
- Расскажи еще про папу.
- Что б тебе такое рассказать?..
Он начал вспоминать какие-то бытовые пустяки, а сам все думал о том,
почему ни один прибор из сотен, разбросанных по поверхности планеты, не
предупредил о близящемся катаклизме? Наверное, потому, что так они
устроены, приборы, информируют об уже случившемся, но не о том, что может
случиться. А нужны бы такие, чтобы сообщали о готовящемся,
накапливающемся. Ведь живая природа устроена именно по этому принципу, она
способна предчувствовать. Иволка вон когда еще перестала плакать! Сколько
людей задавались вопросом: <О чем плачет иволка?> Сколько было гипотез об
этом, и серьезных и шутливых. И никто не спросил себя: почему она ни с
того ни с сего вдруг перестает плакать? Было ведь такое... Теперь ему
казалось, теперь он был совершенно уверен, что такое каждый раз случалось
перед чем-то нехорошим. Предчувствие, предугадывание - без этого живой
организм не может. А люди, словно бы и неживые, занимаются складированием
информации. Считается: чем больше знаешь, тем умнее. Умнее ли? Вон
компьютер один знает больше, чем сотни людей, а умнее ли он хоть одного
любого человека? Потому что ум - это еще и чувства, ощущения, эмоции
всякие. Они даны человеку не для того же только, чтобы задним числом
пугаться или радоваться свершившемуся. С точки зрения эволюции это было бы
ненужно. Они даны, чтобы предвидеть, загодя приготовиться. Иволка в этом
смысле и та умнее компьютера, чувствует приближение беды...
Алешка спал тревожно, веки его то и дело вздрагивали. Дед закрыл ему
ноги пледом и пошел в салон управления.
- Ну, чего еще можно ждать от этой милой планетки? - спросил,
обращаясь к телеглазу компьютера.
- Вулканическая деятельность будет продолжаться.
- Сколько?
И тут ему показалось, что лежавшая на столе ящерка дернула лапкой. Он
погладил ее и заметил: закатившиеся глаза чуть шевельнулись.
- На этот вопрос я не могу ответить, - проскрипел компьютер.
- Зато я могу. Недолго, нет, недолго. Вон иволка, кажется, оживает.
Он расслабленно упал в кресло, только теперь почувствовав, как устал
от страха за Алешку. Хорошо, что внук уснул, а то недолго было и
сорваться, не выдержав нервного напряжения. Что бы тогда подумал Алешка?
Как бы повернулась в нем детская доверчивость, вера в деда и вообще во
всех взрослых?
<Нет, нервные перегрузки нельзя копить, - думал он. - Нужна разрядка,
что-то освобождающее от перенапряжения, ослабляющее слишком перетянутые
струны. Вон и целой планете лучше бы потрястись маленько, не копить
энергию. Энергия все равно ведь вырвется, и чем больше ее накопится, тем
грандиозней будет взрыв. И в человеческих коллективах так, и в каждом
отдельном человеке, везде...>
Сквозь надежные звукоизолирующие переборки донесся глухой гул. Дед
поднял глаза к экрану и увидел, как дымящее озеро магмы вздулось огромным
пузырем и выплеснуло гигантский фонтан пара. Вездеход рванулся в сторону,
но крутая раскаленная волна, вскинутая взрывом, догнала, ударила в борт.
Истошно завыли двигатели, стараясь оторвать вездеход от влепившейся в него
магмы. И оторвали-таки, но все продолжали выть. Вездеход снова завис над
огненным озером, но был он уже не так устойчив, покачивался и вздрагивал,
словно через силу держался на воздушной подушке.
- Сколько?! - крикнул дед и оглянулся на дверь соседнего отсека,
боясь, не проснулся бы Алешка.
- Вес аппарата вырос на двенадцать тонн, - ответил компьютер.
- Я спрашиваю: сколько продержимся?
- В нормальном состоянии вездеход способен держаться на воздушной
подушке триста часов. Запас энергии...
- Меня интересует не что было бы, а что будет...
И тут он увидел, как иволка подняла голову. Подняла и уронила вновь,
и напряглась, собираясь с силами.
- Давай к горам! - крикнул дед.
- В горах возможны камнепады...
- Выбери место поровней. Поднимемся как можно выше.
- Опасно...
- Выполняй!
Теперь магма уже не стлалась сплошным озером, как внизу, в долине,
вползая в расщелины, она делилась на десятки багрово-красных дымящих
рукавов. Вездеход качало, как доисторическую телегу, то он резко взмахивал
над грудами камней, ударяясь о них днищем, то нырял в расщелины, приседая
на упругих пружинящих струях воздушной подушки, и все выл, выл, истошно,
надсадно, надрывно.
Острые скальные уступы были уже совсем близко. Вездеход пересек
широкий рукав магмы, вползающий в ущелье, и приблизился к другой, не столь
крутой горе с черными склонами, устланными хаотическими нагромождениями
камней - следами недавних лавин. И тут тяжелый удар потряс машину.
Послышался истошный скрежет металла, и все стихло. Двигатели не работали.
Большой экран, усыпанный тысячами мелких трещинок, стал белым, как молоко.
Радиолокационный экран, наоборот, пугающе чернел, не изображая ничего. Дед
бросился к Алешке. Тот стоял в дверях отсека, таращил глазенки и не
плакал.
- Ничего, Алешка, ничего, и не такое бывало...
Он прижимал внука к себе, а сам все оглядывался по сторонам,
соображая, что теперь делать. Поймал взглядом белый погасший глаз
компьютера, но все же спросил:
- Что теперь? Починимся или как?
Компьютер молчал.
- Ты посиди, посиди, - сказал он Алешке, устраивая его в кресле. - Я
сейчас...
Он выскочил в спальный отсек, чтобы внук не видел его растерянности,
сел на край люльки и сжал голову. Ясно было, что последний удар нанес
вездеходу камнепад, от которого предостерегал компьютер. Огромная глыба
вбила машину в расщелину, в раскаленную магму. Через полчаса мертвый
вездеход будет иметь такую же температуру, как и магма... Он потянул
носом, уловив какой-то новый запах, и понял: пахнет гарью. Значит,
вездеход еще и раскололся, и наружный воздух, насыщенный ядовитыми
выбросами недр, просачивается в отсеки?
Дед кинулся к аварийному ящику, сорвал запор, выхватил две
кислородные маски, натянул одну на Алешку, другую надел сам. И тут увидел,
что иволка на столе пытается подняться на лапки. Это словно бы придало ему
уверенности. Ничего он не знал, лишь предполагал, что иволка способна
реагировать на буйство стихий, их развитие или угасание, но сейчас, когда
разум не предлагал никакой альтернативы, дед попросту был убежден в
сверхчувствительности ящерки. Он подбежал к выходному люку, но тот так
перекосился, что было ясно: открыть его можно лишь резаком. Аварийный люк
находился внизу, и сквозь него уже дышала жаром близкая магма. Оставался
только верхний люк, он не предназначался для входа-выхода и был так узок,
что дед боялся застрять в нем. Но в него наверняка пролез бы Алешка, и
потому дед кинулся к верхнему люку, попробовал его открыть. Автоматика не
работала, и он долго возился с тугими задрайками. Наконец откинул их и
только тут увидел, что люк погнут. Выхода не было. Он вытер ладонью
обильный пот - в вездеходе становилось жарко, - спустился вниз и сел рядом
с Алешкой.
- Иволка шевелится, - радостно сообщил Алешка.
- Шевелится, - машинально повторил дед. И еще больше поверил в свое
предположение, что если ящерка обмирала перед безумством недр, то оживает,
надо полагать, потому, что все затихает. Значит, все позади? Обидно
сгореть в этой консервной банке, когда все позади. Не за себя обидно -
немало успел сделать в своей жизни, - из-за Алешки сердце сжималось так,
что мутилось в голове.
Голова! Он стукнул себя по лбу и вскочил. <Ищи, должен же быть
какой-нибудь выход. На кой черт все твои дела, если не можешь спасти
ребенка!> И тут он вспомнил о взрывных патронах. Ими крушились горные
породы, когда иначе нельзя было взять пробы. Против металлопластика, из
которого сделан вездеход, эти патроны бессильны, но встряхнуть, раскачать
люк они, наверное, смогут? Дед кинулся в хозяйственный отсек. Там была
тьма. Нащупал на переборке кнопку аварийного освещения, ударил по ней
кулаком. Тусклый, словно ранний рассвет, сумрак осветил груду вещей,
сброшенных со своих мест. Роясь в них, он вдруг вытащил тяжелые горные
сапоги с острыми шипами. Обрадовался, словно в этих сапогах было все
спасение, быстро переобулся.
А патроны не находились. Ему уже начало казаться, что их вообще нет,
патронов, поскольку рейс не экспедиционный, а самый что ни на есть
прогулочный. Даже уверенность в этом появилась: ведь если бы они были, то,
пожалуй, взорвались бы от такого удара. Но что это за патроны,
взрывающиеся от толчка? Значит, у них должно быть надежное хранение? Ну
конечно, потому их и нет в этой груде валяющихся вещей, что они ни при
каких условиях не должны вываливаться из своих гнезд... Удивительно, как
туго ворочаются мозги, когда надо, чтобы они шевелились побыстрей!.. Дед
метнулся в угол и увидел патроны в своих гнездах. Навыдергивал их целую
охапку, гремя шипами по ступеням, побежал наверх.
Укрепить патроны на присосках по всей поверхности люка было делом
одной минуты. Дед спрыгнул вниз, схватил Алешку, отнес его в спальный
отсек и принялся заматывать ему голову какой-то подвернувшейся под руку
курткой. Здесь было жарче, чем в отсеке управления, в углу уже что-то
дымило и коробилось.
Взрыв оглушил. Бросив Алешку в мягкую люльку, дед побежал к люку и
засмеялся, обрадованный: в открытую круглую дыру втекал прозрачный горячий
дым.
- Алешка! - крикнул он, оттянув ото рта маску. - Иди сюда быстро!
Он сам удивился, как ему удалось протиснуться в узкий люк. Кругом,
словно тысячи змей, шевелились, ползли, вздымались белесые струи дыма.
Огромная глыба смяла вездеход, вдавила его в пластичную магму. Но эта
глыба массивным мостом соединила вездеход с горным склоном, по которому
только и можно было подняться, вырваться из этого пекла.
- Алешка!
Голова малыша в глазастой маске показалась из люка. Он уже протянул
деду руки, но вдруг отдернул их обе и исчез.
- Алешка!!
Дед наклонился над люком, готовый нырнуть туда вниз головой, чтобы
поскорей найти перепуганного мальчишку. Но тут он снова увидел внука.
Схватил его, выдернул из люка, поднял на руки и понес по черной глыбе, по
горной осыпи, уходя все выше и дальше от этого раскаленного ветра, от этих
дымных ядовитых змей. По пути на мгновение оторвал взгляд от камней под
ногами, взглянул на Алешку и не увидел испуга в его глазах, а лишь
какой-то напряженный блеск полулюбопытства, полурадости. Догадался, что
Алешка бегал вниз, как видно, за своим кристаллом и теперь вполне доволен,
что не забыл про него.
Ноги на осыпи скользили, и если бы не шипы, то он давно бы уже не
удержался, сполз вместе с Алешкой в это пекло. Выбравшись на твердое
место, постоял, давая уняться дрожи в ногах, огляделся. Долина была
застлана сплошной пеленой дыма. Неузнаваемые от этой невиданной перетряски
горы громоздились черными угловатыми горбами на фоне блеклого затянутого
тучами неба.
И снова он шел и шел, щупая руками горячую Алешкину одежду, осторожно
ставя ноги, чтобы не оступиться: рядом были обрывы, пропасти. Пот заливал
лицо, но некогда было вытереть его. Он торопился подняться как можно выше,
где было не так жарко, поскорей уйти от скальных выступов с их камнепадами
туда, к перевалу, к более-менее ровному месту. Сколько шел, не мог
определить, думал только о том, чтобы Алешка не испугался, не расплакался.
Успокоить его он, наверное, не смог бы: сил уже не оставалось.
Тропа сузилась до того, что на ней едва умещалась нога. Поколебавшись
секунду, дед шагнул вперед и пошел, крепко прижимая к себе Алешку,
чувствуя спиной острые выступы скалы. Еще шаг, еще. Наконец увидел
площадку, такую широкую, что на ней можно было не только стоять, но и
лежать, хоть вдоль, хоть поперек.
Он уже ступил на край этой площадки, когда под ногой подломился
камень. Почувствовав, что падает, дед обеими руками отбросил от себя
Алешку туда, на площадку, качнулся от этого толчка, изогнулся весь,
стараясь если не устоять, то хоть упасть не на самую кромку обрыва, но
неожиданно ударился головой о выступ скалы и потерял сознание.
Очнулся он от плача иволки и сразу заметался глазами, ища Алешку. Тот
сидел у стены и, держа иволку на сложенных лодочкой ладонях, дышал на нее.
- Поет, - радостно сообщил Алешка, увидев, что дед открыл глаза. -
Давно поет, а ты все спишь и спишь.
Он боялся пошевелиться, не зная, в каком положении лежит, может, на
самом краю пропасти. Шевельнул лопатками, почувствовал, что лежит всей
спиной, твердо. Тогда осторожно начал шевелить пальцами, ощупывать камни.
Наконец приподнял голову, огляделся. До края пропасти было не меньше
метра. Еще не думая о том, как ему в беспамятстве удалось отползти от
края, дед вдруг почувствовал такую радость, какую, наверное, еще никогда
не испытывал. Выбрались! Алешка жив, здоров, сам он отделался, как видно,
одними синяками. И вроде бы все позади: недра утихомирились. Иволка вон
снова поет свое, а уж она-то чувствует, убедился. И почему говорят, что
она плачет? Прав Алешка: она так поет печально. А печаль - это ведь та же
радость, только тихая, умиротворенная.
Дышалось легко: с гор дул прохладный ветер, относил жар и смрад
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг