Шахта уже бездействовала, однако надшахтные постройки еще не были
демонтированы; копер, мастерские, центральная подстанция, железнодорожная
ветка, погрузка - все было цело.
Мы протолкнулись к веревочному ограждению. Его сторожили два молодых
усатых милиционера. Рядом с автобусом стояла крытая полуторка. Кто знает,
где ее откопали? Сидевший на подножке актер в поношенной гимнастерке щелкнул
газовой зажигалкой, закурил. Его простонародное лицо было мне знакомо, он
часто играл мужественных грубоватых героев, только фамилии я не помню. В
кабину залез мужчина с кавалерийским карабином. Куривший актер встал,
картинно повел плечами и сел за руль. Скрипя, полуторка отъехала и
остановилась напротив платформы с кинокамерой. Щелкнула хлопушка,
скомандовали "мотор!", и полуторка помчалась навстречу камере, бликуя
ветровым стеклом. Она подпрыгивала, покачивалась на колдобинах, но не
развалилась, промчалась в меру своих сил метров сто пятьдесят - двести и
затормозила возле дверей шахтоуправления. Шофер и охранник с карабином
вышли.
- Хорош! - крикнул оператор.
- Может, еще разок? - спросил рослый мужчина в кожаном пиджаке.
- Хорош!
Ивановский потянул меня за локоть и сказал, что можно пробраться на
шахтный двор, оттуда лучше наблюдать.
Похоже, у них сценарий строился на реальных событиях; я помнил, что
именно здесь в сорок девятом году бандиты напали на машину, привезшую
шахтерам зарплату.
Мы стали всматриваться в лица киношников, пытаясь угадать, что сейчас
произойдет. Женщина-ассистент в дымчатых очках вызвала из автобуса трех
актеров. Один из них, плотный, сутуловатый, в куртке-бобочке фасона начала
пятидесятых годов и кепке-восьмиклинке с пуговкой, вытащил из-за пояса
пистолет и, крутнув его на пальце, взял женщину под руку. Она освободилась,
улыбнулась механически, - видно, привыкла к таким играм.
Мы обошли здание.
Вдоль забора росли полынь, дикая конопля. За забором слышалось пыхтение
какого-то мотора, как будто там спрятали паровоз. В воздухе летала угольная
пыль.
Я оглянулся. Ни толпы, ни серебристого купола планетария не увидел.
Слева, где должны быть многоэтажки, тянулись поля с кукурузой и
подсолнухами. Я почувствовал, что что-то не так, но ничего не сказал
Ивановскому.
Мы добрались до открытых железных ворот и оказались во дворе возле
погрузки. Действительно, допотопный паровозик держал за собой несколько
груженых вагонов и попыхивал. И рельсы под ним не были покрыты ржавчиной, а
сияли гладким стальным блеском.
Над зданием главного подъема крутилось, наматывая бегущий канат, черное
колесо копра.
Киношники, кажется, решили создать полную достоверность. Когда я
заметил над дверями шахтоуправления портрет генералиссимуса, которого пять
минут назад там не было, я остановился. Конечно, они могли повесить любой
портрет. Но теперь не было никакой киногруппы, а на том месте, где она
располагалась, паслись козы.
Мимо проехал конный милиционер в старой форме с красными погонами,
обдав нас дегтярным запахом сапог.
- Командир, ты не заблудился? - спросил я его.
- Кто будете? - строго вымолвил он и остановился. - Артисты?
Конь замотал головой, отгоняя лезущих в глаза мух, прилетевших за ним.
- Ага, из Голивуда, - сказал Ивановский. - Приехали за опытом.
- Откуда? - Милиционер, вдруг дернув повод, повернул на нас коня. -
Документики есть? - Смотрел весьма враждебно. Должно быть, крепко
перевоплотился.
- Вот сейчас выдерну тебя да набью ж..., - посулил Ивановский. - Ковбой
сопливый!
- Ты - меня? - крикнул милиционер.
Мы повернулись, пошли прочь. Он приказал остановиться, пригрозил
пистолетом. Спустя мгновение за спиной трахнуло два выстрела. Впереди нас ни
с того ни с сего в земле пропахало две бороздки, раскидав мелкий щебень.
Пахнуло сгоревшим порохом. Выходит, патроны были не холостые.
Мы остановились, он велел возвращаться на шахту и поехал за нами,
напряженный от своей нелепой шутки.
Возле деревянной коновязи мы подождали, пока он заматывал повод, потом
вошли в здание. В большом помещении первого этажа толпилось множество людей.
Они сидели на лавках, подоконниках, подпирали стену у окошка с надписью
"Касса". Увидев нас, зашумели: "Деньги привезли!" Массовка впечатляла, даже
казалась чересчур достоверной из-за женщин богатырского вида, одетых в
брезентовые робы. Впрочем, в сорок девятом году женщины еще работали под
землей.
Милиционер завел нас в пустую комнату, снова потребовал документы,
приказал вытряхнуть все из карманов. Он снял фуражку, кинул на стол. Стрижен
он был под полубокс, с коротким темным чубчиком, затылок и виски щетинились.
Он был ниже нас на полголовы, поуже в плечах, явно слабее. Он предупредил,
что считает нас подозрительными личностями, а если будем сопротивляться,
продырявит нам башки; если мы простые люди, то нас отпустят; если же
американские шпионы, то нам крупно не повезло, он недаром служил в
разведроте на 1-м Белорусском фронте.
- Шизоид! - прокомментировал Ивановский. - Ты хоть не хватайся за свою
дуру. Там же боевые патроны.
Мы выложили на застеленную газетой столешницу рядом с черным телефоном
карманную всячину: ключи, деньги, сигареты. Сперва он ухватился за деньги.
Повернул десятку к свету, настороженно скользнул взглядом в нашу сторону, не
видя нас, а лишь оценивая наши движения, потом снова просветил купюру.
- Денежки-то не наши, - весело сказал он. - И курево заграничное.
Попались, что ли, шпионы? За дураков нас считали, не могли замаскироваться
получше?
Через минуту мы стояли лицом к стене, а свихнувшийся милиционер звонил
своему начальству, наверное в желтый дом, и сообщал, что задержал двух
вражеских агентов, облаченных в синие штаны о иностранными надписями, а
также обнаружил при них явно фальшивые дензнаки и заграничные сигареты.
Мне стало казаться, что это все не шутка. Я поверил ему: он видел в нас
что-то враждебное.
Я стал внимательно осматривать комнату и увидел, что она совсем недавно
отремонтирована, на полу возле плинтусов еще заметны брызги побелки, а
дверная коробка даже не покрашена. Для помещения старой шахты это было
странно.
Милиционер разрешил мне подойти к столу, посмотреть на расстеленную
газету. Число и год! Девятое сентября 1949 года, пятница. От нее пахло
типографской краской. Я мазнул пальцем по клише. На полях протянулся черный
след. Свежая?!
- Значит, сейчас сорок девятый год? - спросил я.
- А по-твоему, какой?
Я попросил его приглядеться хотя бы к году выпуска наших денег, он же
вытащил свои, большеформатные, отпечатанные в сорок седьмом.
Минут десять мы убеждали милиционера, что настоящие шпионы уж наверняка
знают, какие деньги ходят в стране, что мы актеры из киногруппы, снимающей
научно-фантастический фильм о будущем.
- Актеры? - не поверил он. - Какой фильм у нас недавно снимали? Знаете?
- "Большая жизнь", - вспомнил Ивановский. - "Спят курганы темные,
солнцем опаленные..." Вот он эту песню сочинил. - Кивнул на меня. - Ему за
эту песню на самом верху руку жали. Что, брат, не узнаешь? Вот смеху-то
будет: бдительный милиционер сразу двух трумэновских агентов задержал!
- Ладно, бывает, - подхватил я. - Если б его предупредили, что снимают
кино, а так ведь и в самом деле - на лбу не написано.
- Значит, артисты? - улыбнулся милиционер.
- Артисты.
- А какое у вас там будущее? Лет через пятьдесят?
- Лет тридцать. Может, чуть больше. Как раз твои дети будут взрослыми
мужиками. Есть дети?
- А как же. Два пацана! Да, любопытно заглянуть годков на тридцать...
Война с Америкой будет, как думаете?
- Не будет, - сказал Ивановский. - Ты свое уже отвоевал, это точно. Тут
пожрать есть где-нибудь? Хотя бы кусок какой-нибудь колбасы.
- Ишь, чего - колбасы! Тут в буфете одни пирожки да красная икра.
- Тащи, что есть! Через тридцать лет икру вспоминать будешь...
Милиционер выглянул в коридор, распорядился и вернулся к нам, хитровато
улыбаясь и почесывая затылок. Он не хотел нас оставлять до приезда своего
начальства.
- А хорошо, что войны не будет, - сказал он. - Еще пожить надо. Хорошая
жизнь скоро будет.
За дверью зашумели. Послышался подъезжающий грузовик. Либо привезли
зарплату, либо приехали за нами.
Мы с Ивановским переглянулись, он подошел к окну.
Раздались два выстрела, потом еще три.
- Вот и бандиты! - обрадовался Ивановский. - Все-таки это кино.
Милиционер бросился к окну, растерянно поглядел на меня и кинулся вон
из комнаты.
Мы пошли следом за ним.
- Чокнутый, - заметил Ивановский. - Сейчас ему всыпят.
Снова стали стрелять.
Люди давились в дверях, вырывались во двор. Парень в куртке из черной
китайки дергал за ручку заколоченную гвоздями оконную раму. Когда нам
удалось выбраться наружу, киногруппы мы не обнаружили.
Толпа окружала что-то лежащее на земле. Сквозь брань и проклятья
доносились отдельные связные фразы, из которых стало ясно, что бандиты убили
шофера, охранника и нашего несчастного милиционера.
Убитых перенесли в здание. Тогда я увидел, что они мертвые.
Надо было что-то предпринимать. "Два пацана", - вспомнил я его слова о
детях. И не мог поверить, что все произошло взаправду.
По откосу террикона ползла вверх груженная породой вагонетка. Вертелось
колесо на главном подъеме.
Социолог Михаил Устинов и инженер Анатолий Ивановский пробрались
оврагом вдоль пенистого потока шахтных вод, воняющих тухлыми яйцами, и вышли
к трамвайной линии.
Они с трудом узнавали город. Трамвай проезжал мимо полей, огородов,
каких-то хуторков. Показался полуразрушенный четырехэтажный дом с
обгоревшими стенами. Из проулка выехал грузовик с людьми в серо-зеленых
мундирах, возле кабины за дощатой перегородкой стояли автоматчики. Похоже,
везли пленных. У них в глазах была тоска.
Трамвай повернул, качнулся. Завизжал и забился поросенок в мешке;
молодица лет двадцати пяти, в мужском пиджаке, держала мешок между полных
ног, обутых в матерчатые тапки.
Горный директор второго ранга, молодой парень с двумя рядами орденских
колодок на кителе, косился на нее.
От передней площадки брел по вагону слепой мужчина и пел берущим за
сердце голосом: "Бьется в тесной печурке огонь..." Он держал в руке старую
военную фуражку. Пассажиры бросали ему монеты. Горный директор дал рубль.
Молодица отвернулась, насупилась.
- Друг, - сказал Устинов, взяв слепого за локоть. - Чем тебе помочь?
- Где воевал? - вскинул голову слепой, напряженно двигая белесыми
бельмами.
- Юго-Западный фронт, - ответил Устинов, помолчав.
Он вспомнил, что на Юго-Западном в начале войны воевал его отец.
Ивановский толкнул его и постучал пальцем себе по лбу.
- Будь здоров, товарищ, - сказал слепой. - Видишь, как оно...
Трамвай остановился. Он нашарил поручень и стал выходить, чутко и
настороженно вслушиваясь в уличный шум.
- Где живешь? - крикнул Устинов.
- На Грушовке.
Устинов посмотрел ему вслед, не зная, что делать.
- Ты бы ни с кем не связывался, - сердито произнес Ивановский. - Кто ты
такой? Забыл? Надо найти какой-нибудь выход и ни с кем не связываться!
Социологов в сорок девятом году не было.
Трамвай тронулся, пассажиры заговорили об инвалидах, молодица
оправдывалась, что у нее нету денег, вот едет на базар продавать порося. "На
Грушовке", - повторил про себя Устинов. Он припомнил, как однажды в детстве
ему показали полуразвалившуюся саманную мазанку возле балки, в которой
когда-то скрывались бандиты, совершавшие налеты на шахтные кассы. И снова
как будто увидел запрокинутые головы убитых шофера, охранника и милиционера.
Пройдет десяток лет, и к шестидесятым годам жизнь умчится далеко от
послевоенной поры. Но сейчас трудно было поверить, что он видит одноэтажные
домики Дальнего поселка, едет на трамвае по центральной улице, слышит
разговоры о калеках. Через несколько лет трамвайную линию перенесут отсюда,
сметут домишки, забудут, почему поселок назывался Дальним, хотя находился
рядом с главной площадью, забудут многое, как ненужный хлам, но потом вдруг
потянутся к нему. В душе Устинова что-то повернулось. Он увидел родное в
этих бедно одетых людях, в этих простодушных домиках, в этих руинах, обшитых
строительными лесами.
Оставив Ивановского на улице, Устинов зашел в горком партии.
Постовой милиционер задержал его. Никаких документов не было. Устинов
сказал:
- Я с шахты. Был налет на кассу. Мне срочно к секретарю!
То же самое он повторил в приемной. Вышел секретарь. Невысокий,
суровый, с тяжелым взглядом.
- Как вас зовут? - спросил Устинов.
- Пшеничный Владимир Григорьевич. Слушаю вас.
- Я - Устинов Михаил Кириллович, социолог из Москвы.
- Слушаю вас, Михаил Кириллович.
Наверное, он не понял. Он не мог нормально воспринимать слово
"социолог", он должен был проявить либо враждебность, либо любопытство.
- Я хочу поговорить сглазу на глаз, - сказал Устинов.
Пшеничный жестом пригласил в кабинет и закрыл за Устиновым массивную
дверь.
Как нужно было сказать, чтобы человек в сорок девятом году поверил, что
перед ним представитель будущего поколения?
Устинов решил идти напролом. Пшеничный усмехнулся: он ценил шутки.
Значит, Устинов шел с другом в районе планетария, а возле старой шахты
снимали кинофильм в стиле ретро?
- Именно так, - подтвердил Устинов. - Бандиты, по-моему, скрываются на
Грушовке. Дом возле балки. Позвоните в милицию, пусть проверят.
- Откуда ты знаешь?
- В детстве рассказывали. Пожалуйста, звоните!
Пшеничный набрал номер, назвался и спросил о налете. Должно быть, ему
подтвердили. Он спросил, что милиция собирается делать? До каких пор в
городе будут погибать люди? Пшеничный распорядился проверить дом в Грушовке.
- Чего ты от меня хочешь? - спросил Устинова.
- Если бы я знал.
- Расскажи о себе. Ты кто по профессии, врач?
- Социолог.
Однако Пшеничный не понял, для чего изучать желания отдельных людей или
групп, если желание может быть только одно - восстановить разрушенную войной
страну.
Устинов ответил, что в его время так мыслят только отсталые
руководители, привыкшие с военной поры выполнять план любой ценой.
- Ты вредный элемент! - Пшеничный ударил ладонью по столу.
- Таких, как вы, у нас считают несовременными, - признался Устинов. У
себя вы на хорошем счету, а у нас пришлось бы перестроиться. Но, может,
через тридцать лет вы будете совсем другим. Например, станете министром,
привлечете социологов в свою отрасль...
"Если не хватит инфаркт, - подумал он. - Все-таки он не верит мне".
- Через тридцать лет я буду спать вечным сном, - сказал Пшеничный. - А
вы уж без меня как-нибудь... Войны не будет?
- Не будет.
- Ишь, не будет! Зря, что ли, мы все жилы рвем, чтобы дать коксующийся
уголь для тяжелой промышленности? Не имеем права дать врагу застигнуть нас
врасплох.
Сказав это, Пшеничный посмотрел на дверь. Устинов оглянулся. Вдоль
стены брели человеческие фигуры с бледными лицами и полузакрытыми глазами.
"Скажите, как вы без нас живете? - послышалось ему. - За что мы погибли,
раздавленные обвалами, сгоревшие от взрывов, задохнувшиеся в угарном газе?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг