Филрисон. Говорит, что, знай он, как обернется дело, он тысячу раз подумал
бы прежде, чем взялся за работу над атомной бомбой. "Но ведь мы работали
против фашистов, говорит он, мы боялись, что они опередят нас. А что
вышло? Атомные бомбы были сброшены и сотни тысяч людей убиты и ранены,
когда участь войны была уже решена. Мы заклинали военного министра не
использовать две единственные атомные бомбы, созданные в то время. Мы
указывали, что это подорвет доверие к нашей стране, ускорит гонку
вооружений, не позволит установить международный контроль над этим
оружием. Нас не послушали. И сделали это только для того, чтобы уже тогда
запугать своего союзника - Коммунистическую державу. А теперь эти же
интриганы вооружают маскирующихся фашистов против наших бывших союзников и
готовы поддержать фашистов атомными бомбами".
- Послушайте, Чарли, вы говорите, как коммунист!
- Это говорю не я, а Филрисон. А разве, учитель, если человек говорит, как
коммунист, это означает, что у него нет ни слова правды?
Уайтхэч промолчал: разговор принимал опасный оборот.
- Вы нашли время поговорить и с Чьюзами, и с Филрисоном, - после
некоторого молчания обиженно сказал Уайтхэч, - а перед тем, как сделать
такой решительный шаг, у вас не нашлось времени посоветоваться со мной...
- Я был у вас... Вы не приняли...
Уайтхэч снова замолчал. Как он жалел теперь, что отказался принять
ученика. Может быть, все пошло бы иначе...
- И все-таки вы поторопились... Вы могли бы подождать, пока я выздоровею.
А теперь, что же, конец всем работам, всем надеждам?.. Поймите, Чарли, что
бы вы там ни говорили, отказаться от научной работы вы не имеете права.
Именно вы не имеете права...
- Я не мог ждать больше, - тихо сказал Грехэм. До сих пор он сидел у
изголовья больного. Теперь он встал, отошел к окну и, прислонившись лбом к
вспотевшему стеклу, как будто всматривался в сгущающиеся сумерки. - Не
мог, - повторил он так же тихо. - Искать лучи я больше не буду... Их и не
надо, искать... Они найдены.
- Что? - Уайтхэч резко поднялся и, спустив ноги, сел на диване. Плед упал
на пол. - Что вы сказали, Чарли?
- Я нашел, - все так же тихо, не отрывая лба от стекла, повторил Грехэм.
Уайтхэч вдруг почувствовал страшную слабость. Он попытался было встать, но
ноги как будто отказывались держать. Наконец он все-таки поднялся,
медленно подошел к Грехэму, продолжавшему смотреть в окно, и опустил ему
руку на плечо.
- Чарли, почему вы до сих пор молчали?
Грехэм не ответил.
- Давно, Чарли?
- Нет, недавно. Незадолго перед собранием.
- Значит, все-таки скрывали от меня...
Уайтхэч вспомнил: это как раз то время, когда Грехэм был особенно замкнут.
А он-то воображал, будто Грехэм впал в "научную прострацию". Как же он не
наблюдателен: второй ученик у него перед носом добивается успеха, а он
ничего не видит.
- Вы проверили опытами?
- Да.
- Кто вам помогал?
- Никто.
- Кто знает?
- Никто. Вам первому говорю. И единственному. Мы разошлись с вами... Но я
помню: вы были учителем.
- Спасибо, Чарли. Значит, не будет так, как с Ундричем?
Грехэм молчал. Вдруг он резко повернулся к Уайтхэчу.
- Прежде чем сообщить о своем открытии, я решил публично высказать свое
мнение. Правительство ответило мне. Хорошо. Теперь я знаю, что делать. Я
не повторю ошибки Филрисона. Я не открою секрета. Никому. Ни одному
человеку. - Грехэм посмотрел прямо в глаза Уайтхэчу. Тот понял.
- Никому? - переспросил он.
- Никому.
Уайтхэч отвернулся и медленно пошел к дивану. Лег, укрылся пледом...
Грехэм снова прислонился лбом к стеклу окна. В комнате стало совсем
темно...
- Зажечь свет? - спросил Грехэм.
Уайтхэч молчал.
Грехэм прошел через комнату, на мгновение помедлил у двери, повернувшись в
сторону Уайтхэча. Тот лежал неподвижно и, казалось, спал. Но не мог же он
заснуть так быстро. Да и до сна ли было!
- Прощайте, учитель, - тихо сказал Грехэм и вышел.
Уайтхэч лежал все так же неподвижно. В первый момент, когда еще звучали
шаги Грехэма в соседней комнате, он готов был вскочить и закричать:
"Чарли, Чарли, вернитесь!" Но он пересилил себя: все было кончено.
Но что же делать? Уйти, навсегда уйти из науки? Или остаться и добиться
того, что удалось и Чьюзу и Грехэму? Сказать об открытии Грехэма
Реминдолу? Какой в этом смысл? Грехэм будет молчать. Лучше и ему
промолчать: в каком свете он сам выставит себя, если сообщит, что теперь,
после Ундрича, еще и Грехэм...
Поздно вечером позвонил телефон. Реминдол спрашивал, говорил ли профессор
с Грехэмом.
- Да.
- Согласился снять подпись?
Уайтхэч только сейчас сообразил, что разговор до этого и не дошел. Но
зачем Реминдолу такие подробности?
- Нет, - коротко ответил Уайтхэч и затем добавил: - Но я остаюсь.
- Вот и отлично! - радостно воскликнул Реминдол. - Вы для нас ценнее всех
Грехэмов.
"Что бы ты сказал, если бы знал..." - подумал Уайтхэч. Придерживаясь за
стол и стулья, он добрался в темноте до дивана, лег, натянул на себя плед
и снова повернулся лицом к стене.
9. Свой парень
Этот прием может подействовать, и я применю его. Я покажу своим
избирателям, что я такой же, как они; что я - один из них.
Л.Стеффенс. "Разгребатель грязи"
Генерал Реминдол сразу же взялся за реализацию нового изобретения. Была
создана "Корпорация Лучистой Энергии". Главными акционерами новой
корпорации были сам генерал Реминдол, инженер Ундрич, господин Прукстер -
глава и директор "Прожекторного общества" - и профессор Уайтхэч. Да,
генерал сумел-таки вовлечь строптивого профессора в новую компанию. Решено
было, что, как только Уайтхэч закончит свою работу, "Корпорация Лучистой
Энергии" перейдет в основном на производство "лучей Уайтхэча". Против
этого не возражал и Ундрич. Уайтхэч в конце концов махнул рукой на его
секрет и занялся своей работой. Генерал Реминдол добился для новой
корпорации государственной многомиллионной ссуды и дело закипело.
Производство аппаратуры было сосредоточено в особом столичном
заводе-лаборатории под непосредственным ведением инженера Ундрича и на
заводе прожекторного оборудования в г.Медиане. В столичной лаборатории
должны были изготовляться наиболее деликатные детали, представляющие самую
сущность изобретения Ундрича, в Медиане же было намечено изготовление
прожекторов, конструкция которых была рассчитана таким образом, чтобы они
могли быть использованы без особых изменений как для "лучей Ундрича", так
и для будущих "лучей Уайтхэча".
Но в Медиане сразу же возникли затруднения. Завод нужно было
переоборудовать под новое производство и с этой целью остановить на
полтора месяца. Между рабочими и администрацией завода возник конфликт по
вопросу об оплате за время простоя. Администрация согласилась полностью
оплачивать лишь тех рабочих, которые будут заняты на переоборудовании
завода, остальные - и при этом как раз большая часть - должны были
удовлетвориться двадцатью процентами, а профсоюз настаивал на пятидесяти.
Возникла забастовка, острые столкновения - все те события, которые
поставили этот небольшой и малоизвестный городок Медиану в центре внимания
всей страны, обо всем этом будет рассказано подробно в свое время. Пока же
достаточно сообщить, что первым результатом этих событий была поездка из
Медианы в столицу Джона Джерарда.
Джон Джерард был рабочий того самого прожекторного завода, где теперь
предстояло готовить аппаратуру для "лучей смерти". Начал он с черной
работы, но уже давно стал квалифицированным специалистом и пользовался
уважением администрации завода. Он считал себя отчасти хозяином завода,
так как владел некоторым количеством акций "Прожекторного общества", и
потому вполне сочувственно относился к высказыванию главы "Прожекторного
общества" господина Прукстера: "С того момента, как предприниматель
привлекает людей в помощь своему делу - даже если бы это был мальчик для
посылок - он выбирает себе компаньона. Шеф является компаньоном своего
рабочего, а рабочий - товарищем своего шефа". И Джон Джерард понимал, что
именно благодаря ясности своего мировоззрения он процветал: он был
владельцем собственного дома (точнее, почти собственного, так как внес за
него уже 60% стоимости), холодильника, телевизора - словом, всего того,
что, по его мнению, отличает культурного и процветающего великанца от
всяких заморских социалистов и коммунистов, которые носятся с разными
идеями переустройства мира, вместо того, чтобы каждому усердно заниматься
устройством личного благополучия.
Социалистов и коммунистов Джон Джерард страшно боялся и люто ненавидел,
потому что знал о них только одно и был в этом слепо убежден: коммунисты
против всякой собственности, то есть против того, чтобы Джон Джерард
владел собственным домом, собственным холодильником и собственным
телевизором. И в особенности возненавидел их с того момента, как в Медиану
после двухлетнего отсутствия вернулся двоюродный брат его жены Томас Бейл.
Теперь перед Джоном Джерардом было живое воплощение того страшного, чего
он все-таки не мог понять до конца и что от этого становилось еще
страшнее. И самым удивительным, непонятным и страшным было то, что это был
не какой-то далекий, заморский, таинственный незнакомец, а свой, здешний,
тот славный Том, которого знал и так хорошо понимал Джон Джерард раньше;
теперь же, после того как он побывал на войне, в плену, поскитался по
разным странам, это был совершенно новый и непонятный Том Бейл. И все-таки
это свой парень, рабочий, настоящий рабочий, а не диктатор, не узурпатор и
даже не подкупленный золотом Коммунистической державы - это Джон Джерард
хорошо знал, вопреки всем заверениям газет и "Голоса Великании". Нет, если
бы это был подкупленный, то все было бы проще и яснее. Но все дело было в
том, что Том действительно во что-то верил. Что же это? Джон становился в
тупик. До того как вернулся Том, все было понятно, теперь все начинало
путаться. Ему хотелось это все-таки понять, он говорил с Томом, спорил с
ним, потом вдруг озлоблялся: пропаганда! Вот что он больше всего
ненавидел. Пропаганда! Это она сделала из славного Тома не то социалиста,
не то коммуниста (в этих тонкостях Джон не разбирался). Нет, из него, из
Джона, она этого не сделает!
И когда на заводе запахло забастовкой, Джон особенно взволновался. Он,
раньше чувствовавший себя чуть ли не членом администрации завода, видел
теперь, что администрация, в сущности, неправа. Почему рабочие должны
терять заработок за время переоборудования завода? Известно, что потом, на
военных заказах, завод с лихвой выиграет, так чего же скупиться?
И в то же время Джон видел, что Том и его товарищи, которых Джон привык
презрительно называть коммунистами, оказались действительно своими парнями
и здорово защищали интересы рабочих. Но, черт возьми, Джон вовсе не хотел,
чтобы правы были коммунисты! Они такую разожгут забастовку! А известно,
что от забастовки в конце концов проигрывают рабочие.
Посоветовавшись с несколькими такими же пожилыми лояльными рабочими, Джон
решился. Слава богу, мы живем в великой демократической стране! Каждый
гражданин может так же просто, как к хорошему приятелю, зайти к
президенту, пожать ему руку и посоветоваться насчет личных и
государственных дел. Что ж, если господа промышленники забывают о своих
обязанностях, рабочий напомнит им об этом через президента. В
демократической стране президент поддержит справедливые требования рабочих.
Вот почему Джон Джерард приехал в столицу в очередной четверг, когда
президент принимал, и был среди тех, кто пожелал пожать руку главе
государства. Длинной вереницей входили жаждущие рукопожатия в кабинет
президента - он стоял у своего письменного стола, радушная улыбка сияла на
его совином лице, он трудолюбиво пожимал протягиваемые руки и даже успевал
произнести два-три любезных слова. Три любезных слова достались и на долю
Джона Джерарда. Но он хотел большего. Он хотел рассказать президенту про
дела на заводе, про то, что там мутят коммунисты. Но едва он начал,
очередной жаждущий рукопожатия легонько подтолкнул его в спину, а
секретарь президента укоризненно посмотрел на него.
Но президент Бурман успел услышать. И вдруг его осенила гениальная идея.
Он спросил имя посетителя.
- Господин Джерард, - сказал президент, - вы окажете мне честь, если
согласитесь быть сегодня моим гостем. Вы отобедаете у меня, и мы сможем
побеседовать по душам. Ровно в четыре прошу быть у меня.
Президент пожал Джерарду руку и поклонился.
Джон Джерард просиял. Восторг, гордость охватили его душу: он обедает у
самого президента! Но сейчас же он опомнился: что же, собственно,
произошло? Что необычного в том, что в демократической стране президент
приглашает к столу рабочего? На то и демократия! Просто неприлично
выказывать особенную радость по поводу столь рядового случая. И Джон
Джерард сделал усилие, чтобы унять улыбку, которая, помимо воли,
продолжала сиять на лице. Наконец он овладел собой и ответил на
рукопожатие президента с таким независимым видом, как будто для него,
Джона Джерарда, отобедать у главы государства было таким же привычным
пустяком, как забежать у себя в Медиане в бар "Жемчужинка", чтобы
перехватить кружку-другую пива.
Ровно в четыре Джерард звонил у величественной металлической ограды. Эта
монументальная ограда и столь же величественные колонны дома, блиставшего
в глубине сада своей белизной, невольно вызвали у Джерарда нечто вроде
робости. Он сам вознегодовал на себя за это недостойное чувство. Что же,
черт возьми, он трус? Чего бояться рабочему в демократической стране, даже
если он приглашен на обед к президенту? Но у президента столько дел... Он
просто мог забыть... Хорош он будет, если ему сейчас скажут, что ни о
каком Джоне Джерарде не слышали и не к чему ему выкидывать свои дурацкие
шутки - пусть лучше идет своей дорогой, пока не вызвали охрану.
Но привратник ничего подобного не сказал. Услышав имя посетителя, он
любезно улыбнулся:
- Господин президент ждет господина Джерарда.
И вот господин Джон Джерард входит в просторный, светлый вестибюль,
поднимается по широкой лестнице - как все это величественно и в то же
время демократически просто и строго: никаких статуй, зеркал, украшений!
Сразу видно, что это не дворец вельможи, а квартира делового человека. Вот
сам президент встречает его, улыбается, жмет руку и вводит в комнату. За
столом, покрытым белоснежной скатертью и уставленным обеденными приборами,
сидит пышная дама, мальчик лет пятнадцати и очаровательная девочка лет
десяти.
- Разрешите представить мою супругу, - говорит президент. - Это, моя
дорогая, господин Джерард из города Медианы. Господин Джерард был так
любезен, что не отказался принять мое приглашение.
Господин Бурман подводит господина Джерарда к своей супруге. Та любезно
улыбается и протягивает гостю руку. Гость смущен: что делать? В высшем
обществе принято дамам руки целовать. Он не только знает об этом
понаслышке, но и видел в иллюстрированных журналах. Нельзя показать себя
невежей, но, с другой стороны, принято ли это здесь? Да, к президенту
приезжают даже издалека, чтобы пожать руку, но что делать с рукой
президентши? Об этом он нигде не читал. Как досадно, что он не подумал
заранее, не подготовился, не посоветовался... Но ведь он ехал только к
президенту и не мог же знать, что будет допущен также и к руке президентши.
Под конец он все-таки решил, что целование руки было бы недемократично, и
с отчаяния так тряхнул руку президентше, что с ее лица на момент сбежала
улыбка.
Нельзя сказать, чтобы во время обеда господин Джон Джерард чувствовал себя
непринужденно, хотя и президент и президентша ухаживали за ним самым
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг