- Опять вы свое: лично, лично! - уже раздражаясь, воскликнул Реминдол. -
Простите, профессор, мне кажется, вы сами все раздуваете. И, в конце
концов, дело действительно примет неприятный для вас оборот, если вы
уйдете.
- Почему это?
- Ваше имя достаточно известно, уход ваш не останется незамеченным. А как
объяснить его? На вас произвела такое впечатление вся эта история с
Ундричем, а ведь она известна лишь в нашем узком кругу. А вы убеждены, что
она не всплывет, если вы уйдете?
- Ну, знаете, это зависит от порядочности некоторых людей, - возразил
Уайтхэч.
- Допустим, этого не случится. Найдут другое объяснение, не менее
неприятное. Подумайте, в какое время вы оставляете работу? Хотите, чтобы
вас причислили ко всему этому чьюзовскому окружению, которое призывает
ученых бросить военную работу? Вы были на их собрании?
- Я получил приглашение... Но я болен... Впрочем, и здоровым не пошел бы...
- Но вы знаете, что там произошло?
- Вы видите, - Уайтхэч неопределенно показал на свои ноги, укутанные
пледом. - До газет ли тут...
- Как, ничего не знаете? Ну, тогда понятно, почему вы продолжаете
упорствовать.
И Реминдол, не скупясь на подробности, принялся расписывать все ужасы
этого собрания. Уайтхэч слушал и все более задумывался. Реминдол, пожалуй,
прав: положение действительно сложилось бы двусмысленное, если бы он
сейчас оставил свою лабораторию. Конечно, пойдут слухи: Уайтхэч
"забастовал". А как опровергнуть? Жалобой на то, что его обидели?
Совершенно невозможно...
- Ваш Грехэм тоже отличился, - продолжал между тем Реминдол, расхаживая по
комнате. - Не слышали? Как же! Публично, демонстративно подписал
коммунистическое воззвание против атомной бомбы. Тут же, на собрании...
- Грехэм? Не может быть! - в волнении воскликнул Уайтхэч. Он даже
приподнялся и сел.
- Не может быть? - иронически переспросил Реминдол, останавливаясь посреди
комнаты. - А по-моему, этого и следовало ждать. Достаточно я наслушался от
него разных фантазий!
Уайтхэч молчал. Он никак не мог прийти в себя от неожиданности. Итак,
Грехэм все-таки сделал то, чего так боялся Уайтхэч. И когда! В то время,
как он, Уайтхэч, воображал, будто его ученик терзается по поводу
оскорбления, нанесенного его учителю, Грехэм выступил на публичном
собрании... Но, может быть, он и сделал это под влиянием обиды?..
- Что же, он отказался работать? - спросил Уайтхэч, глядя исподлобья на
Реминдола.
- Нет, надо отдать ему справедливость: даже других призывал не бросать
военной работы. Он не из "забастовщиков". Но все равно: пришлось
отстранить...
- Отстранить?.. Грехэма отстранить? - Уайтхэч забыл, что он болен: встав с
дивана, он вплотную подошел к Реминдолу. У него все кипело внутри от
негодования.
- Ну, он еще счастливо отделался, - поспешно сказал Реминдол. - Но
невозможно допустить, чтобы директор секретной лаборатории так вызывающе
держал себя. Приходится в назидание другим...
- На что ж вы, собственно, надеетесь? Я ухожу, Грехэма выбросили, кто же
вам найдет лучи?
- Вы не уйдете, - упрямо сказал Реминдол.
- Нет, уйду! Именно теперь уйду! - закричал Уайтхэч. Он чувствовал, что
еще мгновение - и он перестанет сдерживать себя. - Выбросить Грехэма! Да
знаете ли вы, что он собой представляет? Я за него сотни ваших Ундричей со
всеми его секретами не возьму! Грехэма надо удержать, во что бы то ни
стало удержать.
- Что ж, прикажете нам потакать ему? - недовольно сказал генерал. - А
глядя на него, и другие начнут подписывать коммунистические прокламации!
Много развелось среди ученых вольнодумцев, радикалов и прочих...
- Эх, генерал, говорите, много развелось, а не замечаете, что своей
политикой еще больше разводите... Конечно, плохо, что Грехэм подписал, а
вот то, что вы его выбросили, - в тысячу раз хуже! Не беспокойтесь: он
хоть и подписал, а продолжал бы преспокойно работать и очень нам помог бы.
Глядя на него, и другие работали бы. А теперь скажут: уж если такого, как
Грехэма, выбросили, значит, и впрямь нельзя работать. Вы думаете, за вами
пойдут? За мной пойдут? Черта с два! Нам с вами веры нет. Мы милитаристы.
И за Чьюзами не все пойдут: слишком красные. А вот за Грехэмом пошли бы. А
вы... - Уайтхэч с досадой махнул рукой. - И Грехэма прямо в объятия к
Чьюзам толкаете. Да что там говорить!.. - Уайтхэч с такой силой опустился
на диван, что пружины зазвенели.
Генерал Реминдол несколько опешил от такого натиска старика.
- Ну, вы уж слишком... - только и сумел ответить он.
- Да, господин генерал, ученые все-таки не сержанты, - язвительно сказал
Уайтхэч. - А научные лаборатории, даже военные - не казарма. При ваших
методах вам скоро придется самому заниматься изобретениями...
Реминдолу больше всего хотелось ввернуть старику что-нибудь пообиднее,
вроде того, что и от его изобретений толку не видно, но приходилось
терпеть и ухаживать за брюзжащим ученым. И как можно миролюбивее Реминдол
сказал:
- Право, профессор, вы переоцениваете вашего ученика. Лично я нисколько не
жалею о его потере, когда есть такой учитель...
Реминдол и не подозревал, что этот комплимент приведет в ярость Уайтхэча.
Он снова вскочил с дивана.
- Не будет Грехэма - не будет и меня! Вот вам мое последнее слово! -
хрипло крикнул Уайтхэч. Он стоял посреди комнаты в темном халате, с
открытой лысой головой, глаза его метали молнии - он наконец решился.
Сейчас он действительно напоминал средневекового монаха-инквизитора.
Прокричав свой ультиматум, Уайтхэч вернулся на диван, лег, укрылся пледом
и повернулся лицом к стене.
Эта сцена произвела впечатление на Реминдола. Но он не хотел уступить.
- Вот я и оказался прав! - воскликнул он с наигранным оживлением. -
Выходит, вы бросаете работу из солидарности с Грехэмом. Так все это и
поймут. Да так оно и есть.
Уайтхэч даже не обернулся.
- Да, папаша и сынок Чьюзы могут себя поздравить: взять в плен Уайтхэча -
дело не маленькое.
Уайтхэч лежал все так же неподвижно, лицом к стене. Реминдол в недоумении
несколько раз прошелся по комнате.
- Профессор!
Уайтхэч не ответил.
- Но, черт возьми, не можете же вы требовать, чтобы мы сами пригласили
Грехэма! - раздраженно сказал Реминдол, остановившись против дивана и
недовольно рассматривая спину Уайтхэча. - Приглашать после всего, что
случилось!
Уайтхэч по-прежнему молчал.
Реминдол опять зашагал по комнате. Затем снова остановился у дивана.
- Если бы он отказался от своей подписи...
Уайтхэч полуобернулся:
- Я с ним поговорю...
- Ну что ж, пожалуй... - согласился Реминдол. - В конце концов, зачем нам
терять прекрасного работника? Конечно, он просто фантазер, не больше...
Если вы сумеете наставить его на путь истины...
После отъезда Реминдола Уайтхэч долго лежал все в том же положении, лицом
к стене. Он старался разобраться в своих чувствах. Это было совершенно
необходимо, прежде чем начать решительный разговор с Грехэмом.
Сообщение о Грехэме потрясло его. Потрясло ничуть не меньше, чем история с
открытием Ундрича. Да что там не меньше - больше, гораздо больше! Почему?
Может быть, просто потому, что второй удар ощущается сильней первого: ведь
он падает уже на пораженное место. Но нет, во всей этой истории с Грехэмом
что-то такое его пугало даже больше, чем то, что случилось после открытия
Ундрича. В чем же дело?
И вдруг он понял: тут уже ничего не зависело от его воли. Даже подав свое
заявление об уходе, он все-таки оставался волен отказаться от него. Он
знал, что его будут упрашивать... Ну что ж, можно было немного потянуть...
Может быть, даже и Грехэм отказался бы от работы... Это было бы
эффектно... А потом все-таки сменить гнев на милость... И Грехэма
уговорить. Все было в его воле. Стараясь до конца разобраться в своих
чувствах, Уайтхэч должен был признаться себе, что, пожалуй, он так бы и
поступил. Не губить же, в самом деле, свою ученую карьеру! А теперь все
зависело не от него, а от Грехэма...
Мысль о том, что Грехэм уйдет, была для него невыносима. Допустить, чтобы
этот молодой талантливый ученый, его ученик, погиб, исчез, ничего не
сделал, не прославил своего имени - нет, это невозможно, это невероятно! И
все же Уайтхэч должен был признаться себе, что к этому искреннему чувству
примешивались и эгоистические соображения: а как же он без Грехэма?
Наедине с самим собой он понимал, что ультиматум, предъявленный им
Реминдолу: "не будет Грехэма - не будет и меня!", был больше ультиматумом
судьбы: не будет Грехэма - не будет и "лучей Уайтхэча - Грехэма".
Может быть, напрасно он уступил Реминдолу? Следовало бы требовать
безоговорочного возвращения Грехэма. Но на это они не пошли бы... Отказ от
подписи - это минимум. Да это нужно и для Грехэма. Это поставит точку,
иначе он будет катиться дальше...
Но удастся ли уговорить Грехэма? Уайтхэч был далеко не уверен в этом.
Самое плохое заключалось в том, что он никак не мог по-настоящему понять
психологию всех этих ученых, которым вдруг почему-то стало стыдно работать
на войну. Уайтхэч считал это просто недостойным уважения, слабонервностью
и сентиментальностью; подчас он готов был даже видеть за этим какие-то
скрытые побуждения - это было бы ему понятней. Но Грехэма нельзя было
заподозрить в таких побуждениях, а это только усложняло задачу.
Ну как объяснишь ему, что так история шла испокон веков: люди воевали в
тридцатилетних и столетних войнах, воевали сначала мечами, потом ружьями,
наконец пушками и танками, а теперь будут воевать лучами и атомными
бомбами - что тут нового и необычного? Это азбучные истины, кто их не
знает, а вот, поди ж ты, люди все-таки сентиментальничают. Ученый должен
быть бесстрастен, как полководец: что было бы, если бы Наполеон бледнел
при мысли о пролитой в его сражениях крови? Всем этим слабонервным ученым,
вроде Грехэма, мерещатся наяву кошмары: реки крови, горы трупов... А
ученый должен к этому относиться так же спокойно, объективно, как, скажем,
к цифрам убитых в столетнюю войну... Кого они теперь волнуют? Собственно,
ученого даже и эти цифры не должны интересовать: виноваты ли ученые в том,
что человечество не может жить без войн?
Но Уайтхэч отлично знал, что аргументировать таким образом - значит только
раздражать противника. Оставался один-единственный аргумент, который
производил впечатление: мы должны готовиться к войне, потому что на нас
готовятся напасть. Но вот этим-то единственно действенным аргументом
Уайтхэч и не умел пользоваться. В своих рассуждениях о неизбежности войн
он был совершенно искренен, такова была его вера, а лишь доходило до
утверждений о том, что "Коммунистическая держава готовится к агрессии",
Уайтхэч начинал кривить душой, в споре же с Грехэмом это не годилось. Тот
вопрос, который для Грехэма являлся решающим: кто агрессор? - Уайтхэчу
казался не только несущественным, но и глупым. Боже мой, да не все ли
равно, кто начал? Существуют две системы - значит, между ними должна быть
война. Это была тоже азбучная истина, и поэтому, как только Уайтхэч
пробовал доказывать, что нападать готовится Коммунистическая держава, а не
Великания, ему казалось, что он доказывает, что Великания глупа, а
Коммунистическая держава умна. Ему чудилось, что противник видит это, он
терялся... Не принадлежа к числу профессиональных политиканов, Уайтхэч не
владел их искусством скрывать истины, в которые веришь, и выдавать за
истину то, во что не веришь...
Уайтхэч думал, ворочался с боку на бок, диван под ним скрипел, но ничего
другого надумать он не мог. Надо было говорить с Грехэмом, а как дело
покажет. К такому выводу он приходил каждый раз, когда решал беседовать с
Грехэмом "по душам". Очевидно, все дело было в том, что обманывать Грехэма
он не мог, обратить же его в свою веру тоже было невозможно - более того,
приходилось скрывать от него свой символ веры.
Он встал с дивана и, кряхтя и вздыхая, несколько раз прошелся по комнате,
прежде чем решился подойти к телефону. С неприятным предчувствием неудачи
он позвонил Грехэму и пригласил его немедля приехать. Затем, так же
кряхтя, снова улегся на диван и принялся ждать.
Часа через полтора ему доложили о приезде Грехэма. Уайтхэч остался лежать:
и плохо чувствовал себя, да, пожалуй, Грехэм будет осторожней и уступчивей
в споре с больным.
- Чарли, Чарли, рад вас видеть! - приветствовал гостя Уайтхэч,
приподнимаясь и опираясь на локоть.
- Что с вами, учитель? Я был у вас - меня не приняли.
- Сейчас лучше, Чарли. Правда, если бы не этот случай, я вас еще не вызвал
бы. Чарли, послушайте, как вы могли?..
- Вы о чем? О воззвании?
- Конечно.
- Вы спрашиваете, как я мог. А я вам скажу: не мог иначе.
- Но, Чарли, вы же понимаете, что это значит? Конец, конец всему, вашей
научной деятельности, мечтам о крупном открытии... Вы заслуживаете
лучшего, Чарли. Заслуживаете славы, Чарли, поверьте мне, старику.
- Бог с ней, со славой, если такой ценой... И потом вы же сами, учитель,
собирались уходить...
- Я другое дело. Моя жизнь кончена... Да и то, когда хорошенько
пораздумал, понял, что глупо уходить из-за личной обиды.
- У меня не личная обида.
- Понимаю... И все-таки... - Уайтхэч упорно избегал переходить на зыбкую
почву принципиального спора: этот задушевно-интимный тон скорее мог
подействовать на мягкого Грехэма. - Словом, Чарли, вы просто горячая
голова, вспыхнули, загорелись... Я понимаю... И все понимают... Я берусь
дело уладить. Реминдол отменит свой приказ...
- Зачем?
- То есть как зачем?
- Да, зачем? Чтобы я вернулся в лабораторию, искал "лучи смерти", а
Реминдол и прочие генералы лучами уничтожали людей?..
Уайтхэч поморщился: кажется, без спора все-таки не обойтись.
- Чарли, мы уже говорили об этом... Война есть война.
- Вот что, учитель, - решительно сказал Грехэм, - я не отказывался
работать. А если меня все-таки отстранили от работы за воззвание против
атомной бомбы, значит, наше правительство ответило мне, что оно готово
первым применить атомную бомбу и "лучи смерти".
- А если на нас нападут, что ж, мы не смеем это сделать? - спросил
Уайтхэч, поневоле вступая на тот путь, который он сам считал наиболее
опасным. - Послушайте, Чарли, где тут логика: на нас нападают, а мы прячем
оружие в ножны. Ведь это же глупо!
- Значит, вы все-таки допускаете, учитель, что Коммунистическая держава
свою агрессию начнет не с атомной бомбы?
- Может быть, не начнет, а может быть, и начнет, - упирался Уайтхэч.
- Почему у них все ученые подписались под воззванием против атомной бомбы,
а коммунистическое правительство никого из них не отстранило от работы? Не
забывайте, что воззвание объявляет военным преступником то правительство,
которое первым применит атомную бомбу. Для правительства, готовящегося к
атомному нападению, логичней было бы не поддерживать такого воззвания и
таких ученых. Как видите, наше правительство так и поступило, отстранив
меня.
Уайтхэч был застигнут врасплох. В самом деле, трудно было что-либо
возразить Грехэму.
- Ах, учитель, - горячо воскликнул Грехэм, - эти несколько дней научили
меня больше, чем годы размышлений! У нас все кричат о неизбежности
коммунистической агрессии, и поэтому наши министры, наши газеты призывают
предупредить агрессию атомным нападением. Что у коммунистов мы называем
агрессией, то у себя величаем превентивной войной. А вы, учитель, толкуете
мне о логике! Вот вам логика со всеми удобствами: всегда оказываешься прав.
Уайтхэч молчал. Что он мог сказать? Что превентивная война и есть, по его
мнению, самая разумная, что если воевать, так уж лучше самым сильным
оружием?.. Но это как раз было то, о чем надо было молчать. Он попробовал
уклониться от спора:
- Да, заметно, Чарли, что за эти несколько дней вас изрядно
распропагандировали. Вероятно, Чьюзы постарались?
- Я счастлив, что поговорил по душам с Чьюзом-младшим, - спокойно ответил
Грехэм. - Но знаете, кто произвел на меня наибольшее впечатление?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг