говорил Грехэм. - Пусть он даже взял... не судите меня строго... Если это
не его, а мое изобретение, он не может, нет, нет, знать всего... не
может... Я молчал... Теперь скажу вам... С того момента, как лучи стали
опасны для людей, я прекратил записи... Даже шифром прекратил... Я
понимал: слишком ответственно. Я держал все в памяти... Мышь он убьет...
Для войны мало... Это здесь... только здесь... - Грехэм показал на лоб. Он
говорил все бессвязно. Казалось, силы готовы были оставить его.
- А что же вы ждете, Грехэм, что он будет демонстрировать уничтожение
людей? - спросил Чьюз.
- Нет, нет, я пойму... По опытам пойму. Я спрошу его... - глаза Грехэма
загорелись, когда он напал на эту мысль. - Да, да, спрошу... Он не посмеет
промолчать. А промолчит, все равно не сумеет обмануть... Я пойму...
Пойму...
- Ну что ж... Попробуйте... - сказал вдруг старый Чьюз.
Билл Слайтс взорвался.
- К черту! - заорал он. - Куда я попал? Собрание донкихотов! И вы,
профессор, потакаете этому безумцу!! Поймите, он рискует жизнью!
- Что поделать, Билл, - спокойно сказал старый Чьюз. - Есть вещи поважнее
нашей жизни...
18. Богиня - или...!
Науку проституируют те, кто постарался открыть атомную эру уничтожением
двухсот тысяч человек гражданского населения в Хиросиме и Нагасаки.
Фр. Жолио-Кюри, письмо представителю США в Совете Безопасности У.Остину.
Май 1952 г.
Вечером того же дня профессор Уайтхэч отправился на первую публичную
демонстрацию своего изобретения. Она должна была состояться в том же
громадном зале, где когда-то демонстрировались "лучи жизни" Чьюза, а затем
"лучи смерти" Ундрича. "Лучи жизни" так и остались неосуществленными, а
"лучи смерти" исчезли с их изобретателем, и только "лучам Уайтхэча"
суждено было прославить их творца! Уайтхэч чувствовал себя победителем. Он
достиг вершины своих мечтаний: он - великий ученый, увековечивший свое
имя, награжденный докпуллеровской премией! Нет ничего удивительного, что в
громе победных фанфар заглохли робкие протесты раненой совести: о Грехэме
Уайтхэч уже не вспоминал. Кроме того, он воздал ему должное, решив назвать
и его именем лучи, уступив, таким образом, ему посмертно часть своей
славы. Впрочем, сюрприз с присвоением лучам имени Грехэма Уайтхэч
приберегал под конец: лишь после демонстрации и бурной овации он даст эту
пощечину Бурману.
Появление Уайтхэча в зале было встречено громом рукоплесканий. Треск фото-
и киноаппаратов, ослепительный блеск "юпитеров", ответный блеск
расставленных в строгом порядке никелированных приборов - вот героическая
симфония звуков и света в честь Уайтхэча! Он прочел краткую вступительную
лекцию голосом, который показался ему металлическим, почти громовым. Но
центр тяжести был в самой демонстрации. На глазах изумленной публики под
воздействием невидимых лучей, направленных из расположенного на возвышении
прожектора, погибали в клетках морские свинки, белые мыши и кролики.
Аплодисменты слились в одну сплошную овацию.
И вот тут-то профессор Уайтхэч выступил с заключительным заявлением. Он
говорил о том, что его лучи обезопасят страну от возможности нападения на
нее и поставят на колени всякого врага, который будет заподозрен в
коварных замыслах. Потенциальный агрессор будет сокрушен прежде, чем он
успеет пошевелиться. Говорил он и о том, как десятки лет работал над своим
изобретением, как помогли ему помощники, и в особенности инженер Грехэм.
Правда, впоследствии они разошлись, но это не освобождает его, учителя, от
признания заслуг ученика. И ему больно слышать, что против его бывшего
ученика выдвинуто подозрение, будто бы он бежал в Коммунистическую
державу. Нет, он, Уайтхэч, хорошо знает Грехэма: враги могли его похитить,
но перебежать к врагам он не мог! И в ознаменование этого он, Уайтхэч,
присваивает своему изобретению название "лучей У-Г", что означает: "Лучи
Уайтхэча-Грехэма".
Как казалось Уайтхэчу, голос его в этот патетический момент гремел, и он
ждал ответного грома аплодисментов. И действительно, в глубине зала возник
нарастающий шум, возгласы, и вдруг он явственно услышал фразу: "Да как вы
смеете!" Человек быстро продвигался по проходу, зрители вскакивали с мест,
творилось что-то непонятное, и неожиданно, когда человек вступил в полосу
света, падающую с эстрады, Уайтхэч увидел: это был Грехэм! Он уже
поднимался на эстраду. Тысячи глаз были направлены на него, и имя его
прокатилось по всему залу: "Грехэм! Грехэм!"
В самом деле, это был Грехэм. В сопровождении Эрнеста Чьюза, Слайтса,
Райча и нескольких студентов он приехал на демонстрацию изобретения
Уайтхэча. Эрнест еще до освобождения Грехэма рассчитывал побывать на
демонстрации и запасся несколькими билетами. Все поспели к началу, и
Грехэм, никем не узнанный, уселся в одном из средних рядов, в окружении
своих друзей. Грехэм вовсе не намеревался публично выступать: он хотел
только видеть демонстрацию лучей, а затем по окончании ее с глазу на глаз
задать Уайтхэчу свой страшный вопрос. Сообщение Уайтхэча о том, что он
присваивает лучам также и имя своего пропавшего ученика, застигло Грехэма
врасплох и потрясло его. Он вдруг с ужасом представил себе, что людей
будут убивать его лучами. Лучами его имени! Прежде чем он сообразил, что
делать, он бросился к эстраде с криком: "Да как вы смеете!"
Председатель напрасно стучал молотком, стараясь водворить тишину. Зрители
вскакивали с мест, раздавались возбужденные возгласы. Это была потрясающая
новость: Грехэм, о котором столько кричали газеты, которого считали не то
бежавшим, не то похищенным, не то умерщвленным, - этот человек вдруг
появился на многотысячном собрании и сейчас стоял на трибуне и в общем
шуме повторял одно и то же: "Я хочу сказать! Я хочу сказать!" В ответ из
зала понеслись крики: "Пусть говорит! Дайте слово?"
Председатель, подчинившись общему требованию, опустил молоток.
- Господа! - разнесся голос Грехэма, и шум, только что бушевавший в зале,
внезапно смолк. - Господа! Профессор Уайтхэч защищал меня от клеветы. Что
ж, спасибо! Я, действительно, никуда не бежал, я был похищен, но не
коммунистами, а частным сыскным агентством. Похищены и чертежи моего
изобретения - для кого, не трудно догадаться. Правительство хотело
приобрести у меня изобретение в военных целях: я отказался, потому что не
хочу, чтобы мои лучи уничтожали людей. Прошло то время, когда я был наивен
и верил, будто лучи нужны для защиты родины. Тогда я работал с профессором
Уайтхэчем. Меня выбросили с работы только за то, что я посмел подписаться
под воззванием о запрещении атомной бомбы. Вы знали все это, профессор
Уайтхэч, как же вы посмели опозорить мое имя, дав его "лучам смерти"?! Я
помню, профессор Уайтхэч, как вы учили меня не преувеличивать роли ученых:
ученые делают не историю, а науку, только чистую науку. Так вот какова эта
чистая наука, эта великая богиня, которой еще поклоняются многие ученые?
Вы превратили ее, профессор Уайтхэч, в проститутку, отдав на растление
докпуллерам и бурманам. Вы - сводник, профессор Уайтхэч!
- К порядку, к порядку! - кричал председатель, стуча молотком.
Зал снова бушевал. Уайтхэч, серый, побледневший, сжавшись, втянув голову в
плечи, неподвижно сидел за председательским столиком.
- Я требую корректности! - кричал председатель.
- Пусть говорит! Дайте кончить! - неслось из возбужденного зала.
- Только несколько слов, господа, только несколько!.. - кричал Грехэм,
подняв руку и стараясь успокоить разбушевавшийся зал. Шум стих. И снова
председатель опустил молоток, подчиняясь общему требованию. - Господа, у
меня похитили зашифрованные записи моего изобретения. Этим шифром мы
пользовались вместе с профессором Уайтхэчем в нашей общей работе. С тех
пор я не менял его: шифр моих записей известен только профессору Уайтхэчу.
Профессор Уайтхэч, вы сделали свое изобретение после того, как были
украдены мои записи... Заклинаю вас вашей прежней незапятнанной честью:
посмотрите мне в глаза и скажите, сами ли вы сделали свое открытие?
Скажите мне, что вы непричастны ко всей этой грязной истории, - и я еще
поверю, потому что когда-то я уважал вас, любил вас... Заклинаю вас!..
Грехэм повернулся лицом к столу, в упор глядя на Уайтхэча.
Зал замер. Лицо Уайтхэча исказилось, в глазах появилось выражение ужаса,
губы беззвучно двигались, как бы силясь что-то произнести, он делал
неуверенные движения, пытаясь опереться рукой о стол и встать, но рука
бессильно скользила и срывалась. Вдруг тело его обмякло и как-то странно
привалилось набок. Председатель и еще несколько человек бросились к нему.
Прибежал дежурный врач...
Уайтхэч так и не ответил на роковой вопрос: он был мертв...
19. Правосудие сказало свое слово
Разбить голову о стену!.. Глупая фраза... Голова человека - это мысль, и
нет такой стены, нам бы ни были крепки ее камни, которая может выстоять
перед волей и мыслью человека.
Ж. Амаду. "Подполье свободы"
Судья Сайдахи выздоровел. Должен же он был когда-то выздороветь! И
Медианский процесс должен был когда-то кончиться. Теперь не мешало то, что
прервало процесс раньше: разоблачительные слова Чьюза давно прозвучали и,
надо надеяться, как всякая сенсация, уже позабыты. Да и что теперь
докажешь: в Светлых Грезах сгорело и изобретение Ундрича и сам Ундрич.
Судья Сайдахи считал, что после запрещения коммунистической партии ему
осталось доделать сущие пустяки: справедливо распределить тюремные сроки
среди обвиняемых.
Процесс возобновился с того, на чем прервался: адвокат Джеймс Питкэрн
потребовал вызова в суд в качестве свидетеля профессора Чьюза, "который,
кстати сказать, уже прибыл и находится в зале суда".
Для большинства публики это не было неожиданностью: кто уже знал о приезде
знаменитого ученого в Медиану, кто узнал его в этом сидящем в первом ряду
седом старике с бородкой клинышком. Впрочем, головы задвигались, взгляды
устремились к первому ряду: такова магнитная сила знаменитости, независимо
от того, сочувствуют ли ей или готовы ее изничтожить (а можно было не
сомневаться, что последних в медианском суде было собрано больше). Чьюз
приехал по совету и вызову адвоката Питкэрна: тому казалось, что судье
Сайдахи будет труднее отказать в вызове свидетелю, уже прибывшему из
столицы на процесс.
Но если прежде господин Сайдахи проявил некоторое замешательство и подобно
ученику, не подготовившему урока, прикинулся болящим, то теперь у него
было достаточно времени. Как шутили в кулуарах журналисты, во время
болезни его подготовили опытные репетиторы. Секретарь бодрым голосом
зачитал решение судьи об отказе допустить свидетельские показания Чьюза по
нижеследующим мотивам: во-первых, заявление Чьюза уже было опубликовано
прессой, и потому его личное выступление не сможет внести в дело ничего
нового; во-вторых, после прискорбного события в Светлых Грезах, где
погибли и чертежи и изобретение Ундрича, нет никакой возможности
установить, соответствует ли истине вышеупомянутое заявление, вследствие
чего оно а не может быть принято судом во внимание; и. в-третьих, наконец,
вышеупомянутое заявление не может иметь никакого отношения, к данному
делу, поскольку найденные у Бейла при обыске чертежи воспроизводят
секретное оборудование для производства изобретенной инженером Ундричем
аппаратуры. Понятно, все это было изложено несколько посложнее, тем
юридически цветистым языком, который людям, никогда не судившимся, подчас
кажется ребусом: с тревогой и надеждой бьются они над страшной загадкой,
стараясь понять, что же она им сулит - полное оправдание или пожизненное
заключение. Все же из двух страниц судейского решения (к тому же в
письменном виде оно было без повторений и заиканий) сразу же стало ясно
главное: Бейла обвиняют в хищении чертежей не самого изобретения, а лишь
какого-то подсобного оборудования для его производства. У журналистов
перестало щекотать в носу, как у собаки, потерявшей след дичи, и в зале
повеяло легким холодком разочарования. Адвокат Бейла Питкэрн сразу же
оценил положение.
- Ваша честь, - сказал он очень решительно, - защита указывает на явное
несоответствие между вашим постановлением и обвинительным заключением. В
обвинительном заключении сказано (часть такая-то, глава такая-то, пункт
такой-то): обнаруженные у Бейла при обыске секретные чертежи воспроизводят
изобретение инженера Ундрича, то есть самую аппаратуру, но не оборудование
для ее производства, как указывает ваша честь...
- Нет, несоо... несоо... ответствия... нет, - возразил судья. -
Обвинительный акт вообще... вот... именно... вообще... А я уточняю...
понятно?.. Уточняю... Защите предоставят... да... чертежи...
Все последующее, по меткому замечанию (опять-таки в кулуарах)
корреспондента газеты "Горячие новости", стало похоже на диспут на
соискание ученой степени доктора технических наук. И похоже было, что
более всего домогался этого звания судья Сайдахи. Он вступал в спор даже с
техническими экспертами, и там, где ему не хватало аргументов, все
восполняла власть судьи. Представленные чертежи, именуемые на юридическом
языке вещественными доказательствами, были рассмотрены обвиняемым Бейлом,
адвокатами, прокурором, технической экспертизой и присяжными (среди
которых только старшина имел представление о чертежах, правда, не в
области производства прожекторов: на его фабрике изготовлялись дамские
платья и шубки).
Подсудимый Бейл заявил, что ни этих, ни других чертежей не похищал и нигде
не скрывал. Он, Бейл, проработал около десятка лет токарем и фрезеровщиком
на различных заводах и отлично знает, что станки, подобные изображенному
на чертеже, открыто рекламируются в проспектах крупных фирм. После
разоблачения так называемого изобретения Ундрича профессором Чьюзом ясно,
что станки эти нужны были господину Прукстеру не для производства
прожекторов Ундрича, а для модернизации своего завода: оборудование его
довольно устарело. Вот для чего сумасшедший генерал выдал своему
компаньону по бизнесу государственные субсидии.
Судья Сайдахи пришел в ярость и лишил Бейла слова.
Следующий день принес судье Сайдахи новую неприятность. Адвокат Питкэрн,
встав с места и держа в руках толстый журнал в красочной обложке, просил о
приобщении к делу проспекта машиностроительной фирмы...
- Не относится... нет... - перебил судья.
- Однако, ваша честь, здесь фото того самого станка, сокрытие чертежа
которого вменяется в вину господину Бейлу... Эксперты могут установить....
- Не относится... экспертам нечего... нечего...
- Позвольте, по крайней мере, огласить название фирмы... Кто хочет,
убедится...
- Не позволю... нет... Не рекламное бюро... нет...
- Но надо же, ваша честь, установить истину...
- Она установлена... вполне... установлена... На чертеже... гриф... вот
именно: "строго секретно"...
- Ваша честь, - возразил адвокат, - если на чертеже пылесоса поставить
гриф "строго секретно", станет ли от этого пылесос атомной бомбой?
- Оскорбление... оскорбление!.. - закричал судья. - Лишаю...
Журналистские души ликовали: здесь, что ни слово, была пощечина судье.
Журналисты довольно интересный народ: судят они вполне здраво и по-детски
радуются, когда физиономии, подобные сайдаховской, получают оплеухи, но
своими разумными мнениями и впечатлениями обмениваются только друг с
другом, на долю же читателей оставляют те суждения, которые оплачиваются
редакциями.
Адвокат не успокоился. Он поинтересовался, не может ли он задать прокурору
вопрос совсем по другому поводу.
- Но предупреждаю... - вытянул палец судья.
- Самый невинный вопрос, ваша честь, - успокоил адвокат. - Вот рабочие
несколько дней держали Медианский завод в своих руках. Чем же объясняет
господин прокурор, что, по его словам, Бейл взял чертеж станка? Не
разумнее ли было взять чертеж прожектора Ундрича?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг