"Горячие новости", и "Рекорд сенсаций", и прочая "свободная" печать. Они
обливали потоками клеветы медианских рабочих, обвиняя их в отсутствия
патриотизма, в измене и прочих смертных грехах. А так как кровавые события
в Медиане вызвали волну возмущения, демонстрации и забастовки протеста во
многих городах страны, то досталось и вообще всем рабочим, которые, по
мнению даже такой солидной газеты, как "Время", "не показали достаточного
понимания проблем национальной обороны, попались на удочку агентов
Коммунистической державы и проявили себя с самой неблагоприятной стороны,
в особенности если сравнить это с исполненной патриотизма позицией деловых
кругов".
Немало потрудились и господа депутаты и сенаторы. Так, депутат Кэрс за это
время 35 раз призывал сбросить атомную бомбу на Коммунистическую державу,
а депутат Скрафастер - даже 85 раз, что, исходя из количества заседаний,
составляло в среднем по два призыва на заседание. Понятно, такая высокая
производительность депутатского красноречия стала возможной только потому,
что с легкой руки президента Бурмана пошли в ход автоораторы системы
доктора Краффа. Именно к этому времени относится знаменитое восклицание
автооратора депутата Дэбона: "Не пугайте нас историей! Мы взорвем историю
атомной бомбой!"
Но как ни были настроены воинственно сенаторы я депутаты, все же нельзя
было не посчитаться с волной возмущения, вызванной медианским расстрелом.
Не кто иной, как сам господин Пумферц, председатель Великанской Федерации
Труда, рекомендовал президенту Бурману осторожность в этом щекотливом
вопросе. Нельзя же, в самом деле, объявить всех рабочих коммунистами, ибо
что же тогда делать Пумферцу и его чиновникам? Нет, коммунисты - это
только кучка, маленькая кучка, их не поддерживают рабочие, а просто в
Медиане неблагоприятно сложились обстоятельства, предприниматель и власти
не проявили достаточной гибкости и т.д. и т.д. Словом, по совету господина
Пумферца, признанному разумным, сто с лишним арестованных рабочих Медианы
были освобождены, а обвинение в коммунистическом заговоре и восстании было
предъявлено только двадцати одному рабочему, из них двадцати коммунистам
во главе с Томасом Бейлом, и лишь одному не коммунисту. Этим двадцать
первым был... Джон Джерард. Впрочем, газеты объявили его самым ужасным и
кровавым коммунистом: ведь он оказал вооруженное сопротивление полиции, он
ранил (тремя дробинками) полицейского! Именно за это свое преступление он
и был включен в Медианский процесс, хотя никакого отношения к нему, в
сущности, и не имел: в отличие от остальных подсудимых, он не вошел в
ограду завода после изгнания штрейкбрехеров. Но он был единственный, кто
пролил драгоценную полицейскую кровь. Как же можно было не украсить этой
злодейской фигурой процесса о коммунистическом мятеже! Припомнили, что
Джерард был в составе делегации, посмевшей предъявить требования господину
Прукстеру. Изумлялись, как этот "красный террорист" не застрелил самого
господина Прукстера!
Завод был закрыт, заказы переданы в другой конец страны, часть рабочих
прожекторного завода разбрелась по стране в поисках работы, другие здесь
влачили полуголодное существование, перебиваясь случайной работой. А в
Медиану наехали сотни корреспондентов, фоторепортеров, кинооператоров.
Снова имя маленького городка гремело на всю страну. Властями решено было
дать здесь урок коммунистам, чтобы они нигде больше не смели поднять
голову.
Да, это был знаменитый процесс, и судья Сайдахи заметно раздулся от
важности и от важности стал еще больше путаться, повторяться в словах и
заикаться. Некоторые полагали, что процесс протянулся так долго из-за
особенностей красноречия судьи, но это были явные его недоброжелатели,
именно они и дали ему непочтительную кличку: "Заикающаяся Фемида". Что
поделать, словечко оказалось крылатым и принесло много неприятных минут
господину Сайдахи.
И все-таки не вина судьи, что процесс так затянулся: было привлечено и
опрошено так много свидетелей, предъявлено и зачитано так много
документов, что если даже изъять из протокола повторяющиеся слова самого
судьи, оставалось еще немногим меньше пятнадцати тысяч страниц текста (а с
излишними словами судьи - ровно пятнадцать тысяч) вполне достаточно для
того, чтобы утопить истину, как сказал об этом на суде адвокат Бейла
Джэймс Питкэрн, за что и был обвинен судьей Сайдахи в неуважении к суду и
приговорен к месяцу заключения (что к тому времени вместе с прежними
подобными приговорами превысило уже полгода).
Целью процесса, как сразу же выяснилось, было не только доказать, что все
преступления, вменяемые в вину подсудимым, были действительно ими
совершены, но и доказать, что они были совершены как раз потому, что
обвиняемые - коммунисты, что именно как коммунисты они и не могли их не
совершить, так как этого-то коммунизм от них и требует.
Господин Сайдахи в самом начале процесса с похвальной откровенностью
признался, что он лично пытался ознакомиться с коммунистической
литературой.
- Но, - сказал господин Сайдахи, - в ней мало занимательности... Я даже не
все понял... Вот именно: ничего не понял...
Свидетель Давгоу, как выяснилось из вопросов адвокатов, состоял шпиком на
службе у господина Прукстера и был заслан начальником охраны в
коммунистическую организацию завода. Обо всем этом господин Давгоу
рассказал, с некоторой, правда, стыдливостью, избегая, понятно, всяких
неприличных слов, вроде "шпик", "провокатор", "доносчик" и т.п. Судья
Сайдахи, со всем тем красноречием, на которое только он один был способен,
постарался оградить моральный авторитет свидетеля от слишком настойчивых
вопросов защиты.
- Без намеков, без намеков! - кричал господин Сайдахи, раздраженный этими
вопросами. - Ну да, да, свидетель доносил... что же плохого?.. Что... о
преступниках доносить... да... надо... надо...
- Ваша честь, суд еще не доказал, что они преступники...
- Все равно!.. Свидетели помогут... Да, да, свидетели!..
И вот свидетель Давгоу, принеся присягу: "Клянусь, что я буду говорить
правду, всю правду и только правду, и да поможет мне господь бог!",
принялся показывать. Он рассказал, как он присутствовал на секретном
заседании коммунистической партийной организации под председательством
Томаса Бейла. Бейл сообщил, что из Коммунистической державы получена
директива подготовиться к вторжению коммунистических войск в Медиану.
- Вы уверены, свидетель, что речь шла о вторжении в Медиану? - спросил
защитник Питкэрн.
- Несомненно. Далее Бейл сообщил, что местные коммунисты должны захватить
завод и похитить секретные чертежи изобретения Ундрича. Пользуясь
изобретением Ундрича и при помощи коммунистических войск, коммунисты
захватят власть по всей стране.
- То есть свергнут... да, да, свергнут правительство Великании? - спросил
судья Сайдахи. - Правительство? Так я понял?
- Да, - ответил свидетель. - Свергнут правительство и захватят власть по
всей стране.
- Чего это подсудимые... вот именно, чего они ухмыляются? - вдруг грозно
закричал судья.
- Вит именно: почему мы ухмыляемся? - с усмешкой спросил подсудимый Бейл.
- Это суд... суд!.. - закричал господин Сайдахи. - Суд, а не загородный
клуб! Нечему! Веселиться нечему!.. Да! Не допущу... Не допущу...
Неуважение!
- Ваша честь, - сказал Том Бейл, - когда человек слышит такие нелепости,
что же ему остается, как не отвечать на них презрительной улыбкой?
- Это суд! Суд! - кричал судья раздраженно. - Смех не поможет... Не
поможет. Я за... за... заставлю... уважать...
Затем суд перешел к конкретным обвинениям подсудимых.
Рабочий Медианского прожекторного завода Томас Бейл, 32 лет от роду,
вдовец, коммунист, обвинялся в том, что, состоя председателем стачечного
комитета, не только подстрекал рабочих к забастовке, но и, использовав их
темноту, толкнул их к самому безнравственному и ужасному преступлению:
захвату частной собственности. Напрасно подсудимые и их адвокаты
указывали, что рабочим завод был не нужен, они лишь хотели не допустить
штрейкбрехеров. Об этом рабочие сразу же заявили Прукстеру. Если бы он
согласился отказаться от помощи штрейкбрехеров, рабочие покинули бы завод.
Прокурор Айтчок опротестовал такое толкование.
- Если рабочий, - пояснил прокурор, - перешагнул порог завода не для того,
чтобы работать, он тем самым посягнул на частную собственность.
- Да, да... собственность священна... - подтвердил судья. - Священна!
Посягать - пре... пре... преступление!
- А как, ваша честь, назвать то, что войска убили десять рабочих? -
внезапно спросил Том Бейл.
Судья пришел в сильнейшее возбуждение: он даже не заметил, что подсудимый
задал вопрос без разрешения.
- И хорошо сделали, - закричал судья, - хорошо! Кто посягнул на
собственность... Стрелять в них... стрелять... как в бешеных собак
стрелять!..
И тут произошел новый инцидент.
- За что же меня судят? - вскочив с места, неистово закричал Джон Джерард.
- Ваша честь, я стрелял в бешеных собак! Они ворвались в мой дом, в мой
собственный!..
Судью чуть не хватил удар. По его распоряжению на Джерарда надели
наручники и вывели из зала.
Вообще Джерард немало попортил крови господину Сайдахи. Несмотря на все
уговоры судьи, он никак не хотел признать себя коммунистом и однажды прямо
заявил:
- Ваша честь, вам же хуже, если я коммунист.
- Не понимаю... не понимаю... - изумился судья.
- Да уж поверьте, ваша честь: если я коммунист, значит, кругом одни
коммунисты.
К концу второго месяца суд перешел к обвинению Бейла в хищении секретных
чертежей изобретения Ундрича. Свидетели, исключительно полицейские,
красочно описывали, как они ломали пол в комнате Бейла, как нашли
чертежи...
- Ваша честь, разрешите вопрос свидетелю, - сказал адвокат Питкэрн. -
Известно ли вам, господин полицейский инспектор, что в то время, как вы
производили этот обыск, Томас Бейл сидел в Томбирской тюрьме, куда его
направил генерал Ванденкенроа?
- Генерал мне этого не сообщил, - иронически ответил инспектор.
- Зато вам, вероятно, известно, что обыск, произведенный в отсутствии
обвиняемого, не имеет цены.
Прокурор Айтчок выступил с протестом. Он разъяснил, что в тех случаях,
когда подозреваемый не может быть по независящим причинам своевременно
доставлен к месту обыска, а имеется опасение, что в случае замедления с
обыском улики могут быть скрыты, обыск разрешается при некоторых
дополнительных гарантиях, как-то: при увеличенном числе свидетелей. А в
данном случае имело место... и т.д. и т.д... Юридическая дискуссия
затягивалась. Вдруг к концу вечернего заседания Питкэрн выступил с
неожиданным заявлением.
- Ваша честь, - сказал он, - защита ходатайствует о вызове в качестве
свидетеля профессора Эдварда Чьюза...
- Чью... Чью... Чью?.. - Судья не мог прийти в себя от изумления. И в
самом деле, это было до того неожиданно, что, вероятно, и оратор более
плавного стиля стал бы заикаться. - Чью... Чью... При чем тут Чьюз? Вот
именно: при чем? - выговорил наконец Сайдахи.
- Ваша честь, защитой только что получена нижеследующая телеграмма от
профессора Эдварда Чьюза: "Считаю долгом заявить, что, по твердо
установленным мною данным, фигурирующие на процессе якобы похищенные
секретные чертежи не составляют никакого секрета. На прожекторном заводе в
Медиане не было намечено производство секретных частей так называемого
изобретения Ундрича. Прожектор сам по себе секрета не представляет.
Действительную секретную деталь Ундрич по особым причинам не мог доверить
заводу. Обвинение в хищении секретных чертежей - провокация. В интересах
справедливости требую предоставить мне возможность выступить на суде со
свидетельскими показаниями".
Это был оглушительный взрыв! Судья Сайдахи перестал заикаться: он попросту
молчал и делал какие-то затрудненно-дыхательные движения на манер рыбы,
вытащенной из воды. Прокурор Айтчок, вцепившись в пюпитр, весь подался
вперед и, казалось, готов был броситься на адвоката.
Публика ахнула. По залу прошел все более усиливающийся ропот.
Судья Сайдахи схватился за спасительный молоток и принялся яростно
колотить им. Когда наконец буря стихла, судья объявил перерыв до
следующего утра.
А назавтра страна узнала, что господин Сайдахи тяжело заболел и слушание
дела о Медианском восстании прервано. Конечно, во внезапную болезнь судьи
не поверили. Никто ничего не понимал...
Для того чтобы это понять, необходимо возвратиться несколько назад, к
событиям, истинный смысл которых не сразу и не так-то легко раскрылся.
Часть III. Бизнес безумия
1. Исповедь майора Дауллоби
Большинство людей слепы, как новорожденные, - эта слепота не неисцелимая,
потому что зрение у них есть, они только не знают, как им пользоваться.
Дж. Джонсон. "Теперь в ноябре"
- Ты знаешь, чем больше слежу я за этим процессом, тем больше меня тошнит,
- сказал как-то профессор Чьюз сыну. Они сидели в рабочем кабинете
старика. На письменном столе лежал развернутый номер "Рабочего" с отчетом
о медианском суде.
- Все подтасовано. Отовсюду торчат уши ослов-провокаторов! На кого это
рассчитано? На круглых идиотов или на безнадежных слепцов? - сердито
сказал старик, отталкивая номер газеты. Сын молча улыбнулся.
В дверь постучали. На пороге появился Роберт, старый слуга Чьюза.
- Вас, профессор, спрашивают. Вот... - слуга вручил хозяину небольшой
конверт.
Чьюз вскрыл его и пробежал глазами письмо. Сын следил за выражением его
лица: оно явно отразило удивление.
- Роберт, попроси подождать гостя. Я позвоню.
Когда слуга вышел, старик сказал сыну:
- Знаешь кто? Майор Дауллоби...
- Дауллоби? - изумленно воскликнул Эрнест. - Летчик-испытатель Ундрича?
Что ему нужно?
- Не знаю. Вот видишь: "Майор Дауллоби просит немедленно принять его по
чрезвычайно важному делу. Записку не оглашать, имени не называть. В случае
отказа в приеме - записку немедленно уничтожить. Но отказа быть не должно".
- Решительно, хотя и непонятно... - заметил сын. - У него послезавтра
испытание "лучей смерти". - Эрнест взял со стола одну из газет и
развернул. С листа смотрело широкое бритое лицо молодого еще человека в
военной форме. Под портретом разместился автограф летчика: приветствие
читателям газеты, украшенное внизу размашистой подписью.
- Очень хорошо, Эрни, что ты здесь, - сказал отец. - Без тебя я, пожалуй,
не решился бы: мало ли чего можно ждать от этих господ... Приму, как
думаешь?..
- Уж очень решителен тон записки, трудно отказать. Думаю, вдвоем мы
можем...
Чьюз позвонил. Дверь открылась, и гость вошел. Отец и сын изумленно
переглянулись. Эрнест даже привстал. Перед ними стоял пожилой человек в
штатском костюме, с большой черной, начинающей седеть бородой.
- Простите маскарад, - начал он, не тратя времени на приветствие. -
Поверьте, вынужден. Осторожность... Профессор Эрнест Чьюз? - вопросительно
поклонился он Эрнесту. - Могу быть уверен: в комнату никто не войдет? -
Затем гость неожиданно снял с себя парик и бороду, и на хозяев глянуло то
же широкое бритое лицо, которое они только что видели в газете. Гость тоже
увидел раскрытый на столе лист газеты с портретом. - А, удостоверились? -
сказал он, усмехнувшись. - Что ж, мою физиономию изобразили точно... Зато
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг