- Но почему?
Тут Реминдол выложил свою теорию:
- Мы слишком долго пугали их атомной бомбой. Этим мы достигли только
одного: показали, что мы надеемся не на армию, а на бомбу. А у них есть и
бомба, и настоящая боевая армия. Нет, будь у меня такие силы, я
обязательно напал бы.
- То ты, - пробовал возразить Бедлер, - а то коммунисты.
- Что ты хочешь сказать? Смотри ты! Не сам ли коммунистом стал? - На
мгновение Реминдол задумался. - Нет, я напал бы... И они нападут... Нельзя
с такими силами не напасть.
Эта "идея" окончательно овладела им. Расставаясь вечером с Бедлером, он
предупреждал:
- Ты следи... возможно, этой ночью... Распорядись, чтобы срочные донесения
доставляли немедля. И сейчас же буди меня!
Утром, просыпаясь, он прежде всего хватался за телефонную трубку и вызывал
Бедлера:
- Ну что? Не высаживались?
Испуг либо парализует, либо вызывает действия отчаянные и, попросту
говоря, безумные. То же делал и Реминдол: он пугал Коммунистическую
державу атомной луной, космическими ракетными снарядами, "лучами Ундрича",
жаждал "лучей Уайтхэча", настойчиво убеждал президента пустить в ход
атомную, не теряя времени, потому что "время работает на мир". Он сам
широко оповещал об этом в речах и интервью и шумно негодовал на президента
за его нерешительность. За все это он и был объявлен деловыми кругами
национальным героем, который только один и в силах спасти Великанию.
Своими "идеями" генерал пленил самого господина Докпуллера. Да, президент
Бурман не ошибся: выбор старого "короля королей" пал на деятельного
генерала. В те самые мгновения, когда президент Бурман безмятежно дремал в
вестибюле докпуллеровского дворца, состоялась внешне ничем не
примечательная церемония посвящения генерала в вожди. Завернутый в теплый
халат, в темной ермолке, согревавшей его постоянно мерзнувший голый череп,
с ногами, укутанными полосатым пледом, господин Докпуллер утонул в своем
огромном кресле, которое стало неотделимо от него так же, как рамы от
портретов его предков. Генерал Реминдол сидел несколько поодаль, чтобы его
дыхание случайно не коснулось девяностошестилетнего владыки, не боявшегося
ничего, кроме болезней и смерти. Как обычно, господин Докпуллер говорил
мало, но каждое его слово, как будто случайно и даже невпопад оброненное,
генерал ловил не только слухом, но всем своим существом, напряженно
подаваясь вперед, едва лишь раскрывался старчески шамкающий рот.
- Поддержу! - этот заключительный возглас господина Докпуллера прозвучал в
генеральских ушах райской мелодией, и, чувствуя себя на крыльях, едва
касаясь ступенек лестницы, Реминдол сошел в вестибюль. Он не видел фигурки
Бурмана, поспешно юркнувшей в замаскированную лакейскую, - не только
потому, что президентский маневр был моментален, но и потому, что сам он
был переполнен сознанием возложенной на него величественной миссии.
Профессор Ферн, покончив с электробритьем и выпроводив развлекавшего его
во время этой несложной операции полуобиженного президента, минута в
минуту поспел к своему патрону. Господин Докпуллер, увидев входящего
советника, лишь молча прикрыл глаза и слегка кивнул головой. Профессор
Ферн понял: выбор сделан.
- Конечно, - сказал профессор Ферн, - ему можно довериться... Не "железный
болван"... (Это мало лестное прозвище так и осталось за генералом
Ванденкенроа, не сумевшим оправдать доверия господина Докпуллера.)
Профессор Ферн, видимо, хотел еще что-то сказать. Господин Докпуллер, даже
не открывая глаз, сразу же это почувствовал: они умели отлично понимать
друг друга без слов!
- Ну? - спросил Докпуллер и посмотрел на советника.
- Как бы сказать... - несколько замялся Ферн. - Не слишком ли наивна его
вера в то, что на нас нападут?
- Наивна? - переспросил Докпуллер и пожевал губами. Его маленькие глазки
вдруг заблестели. Случалось это с ним редко, и Ферн понял, что вопрос
очень занимает хозяина. - Наивна! - повторил он с усмешкой. - Что ж, нам
нужна наивность! Хватит с нас умников! Только болтают!..
Господин Докпуллер замолчал, точно отдыхая после такого, столь необычного
для него потока слов. Но Ферн видел, что возбуждение старика еще не
улеглось.
- Да, Ферн, наивность - это то, чего нам не хватает. Мы знаем: на нас не
нападут. И вот ждем, медлим, откладываем: не сегодня, а завтра... не
завтра, а через год... - Докпуллер посмотрел на советника: понял ли? Ну
конечно же Ферн понял, что речь идет об атомной бомбе. Но повелитель не
любил ни произносить, ни слышать это слово. Ферн не подозревал хозяина в
мягкосердечии: просто старик избегал всего, что могло напоминать о смерти.
Если уже приходилось планировать ликвидацию нескольких миллионов людей,
следовало это делать осторожно, щадя нервы господина Докпуллера.
И все же неприятное слово, даже и не произнесенное, как бы неслышно
повисло в воздухе и расстроило господина Докпуллера. Внезапно он закричал
тоненьким старческим голосом, шамкая, брызгая слюной:
- Они не нападут? Напали! Больше тридцати лет как напали! Вторглись!
Вторгаются! В мою жизнь! в мои дела! - Он сжал свои маленькие сухие
кулачки и потряс ими.
- Вам вредно волноваться! - озабоченно подскочил к нему Ферн.
Господин Докпуллер, вспомнив предписание врачей, вдруг сник так же
мгновенно, как и загорелся. Глаза его погасли, обмякшее тело провалилось в
кресло, пальцы разжались... Он передохнул минуту-другую и мрачно сказал:
- Их пятилетки хуже бомб... - Пожевал, прикрыл глаза и совсем торжественно
закончил: - Нам нужен вождь наивный... Я поддержу...
11. Посрамление Цицерона
Они осуществили полное слияние бога, демократии и дивидендов.
С.Гейм. "Крестоносцы"
Господин Бурман, конечно, не мог знать все об успехах своего соперника, но
"политический" нюх подсказывал Бурману, что ведется подкоп. Вот почему он
не выходил из полосы дурного настроения. Кроме того, у господина Бурмана
была больная печень. Он только сам никак не мог понять: портится ли у него
настроение от больной печени или печень болит от плохого настроения?
И вдруг фортуна поднесла ему неожиданный подарок. День, оказавшийся для
господина Бурмана впоследствии столь примечательным, вначале ничем не
выделялся. Так же тускловато светило осеннее солнце,
невозмутимо-бессмысленно смотрели со стен надоевшие великие
предшественники и капризничала надоевшая печень. И вдруг - это письмо!
- Прочтите, прочтите, господин президент! - восторженно сказал секретарь
Фреди Джофаредж, вручая Бурману письмо. Запрокинув голову, что выражало у
него высшую степень восхищения, секретарь добавил: - Изумительно,
изумительно!..
Президент прочитал, но понял мало. Доктор Крафф приглашал президента
ознакомиться с совершенно оригинальным изобретением. Доктор Крафф уверял,
что это изобретение не знает себе подобных в истории цивилизации. Доктор
Крафф категорически утверждал, что президент останется в восторге от того,
что увидит.
Президент недоумевающе посмотрел на секретаря.
- Блистательно, грандиозно! - снова воскликнул тот. - Я уже был у Краффа.
Нет, нет, пока я ничего не скажу. Вы должны видеть сами!
В лаборатории их встретил небольшой юркий старичок с хитроватой усмешкой.
Президент насторожился. Усмешек он не любил: а вдруг на его счет?
Старичок и оказался доктором Краффом. Джофаредж представил его президенту.
Крафф ввел гостей в небольшой кабинет. И вот предстало оно: не то комод,
не то шкафчик с проводами, никелированными рычажками, многочисленными
белыми кнопками и черными цифрами на них. Изобретатель нажал рычажок, и
шкаф заговорил.
Недоумение господина Бурмана быстро сменилось суеверным страхом: шкаф
говорил его голосом, из шкафа звучала его речь. И самое поразительное: это
вовсе не было записью какой-нибудь из бесчисленных президентских речей.
Нет, он отлично помнил, что такой речи не произносил. Тем не менее это
говорил он. В комнате звучали его мысли, его выражения, его стиль.
- Что это? - растерянно спросил президент, когда его двойник замолк.
- Автоматический оратор! - усмехнулся старичок и, как показалось
президенту, лукаво и весело подмигнул секретарю. Президент насупился.
- Прошу яснее, - сказал он очень серьезно, почти сурово, пресекая
неуместные усмешки.
- Оратор-автомат, - повторил старичок, ничуть не смущаясь холодностью
высокого гостя и даже как-то слегка подпрыгнув от удовольствия. - Первый
из серии ораторов недалекого будущего. Да вы пожалуйте сюда, сюда, к
столу! Это долгий разговор.
И только когда все расселись вокруг стола, доктор Крафф приступил к
объяснениям.
- Если хотите, это вам я обязан, господин президент, идеей своего
изобретения, - сказал он многозначительно. - Да, да, не удивляйтесь -
именно вам! Поэтому первый автооратор скопирован с вас. Видите ли, слушая
ваши речи, ну и речи других государственных деятелей нашей достославной
демократии, я понял, что в них, собственно, не так уж много мыслей, но все
эти мысли повторяются в различных вариантах. Знаете, вроде музыкального
произведения: фуга с вариациями.
Президент не был силен в музыке и поэтому только неопределенно хмыкнул, не
зная, как понять такое сравнение. Крафф истолковал этот звук по-своему.
- Рад, что вы согласны со мною, господин президент, - поспешно сказал он.
- Ведь что такое повторение? Повторение - мать учения, говорят педагоги. А
я скажу решительней: повторение - мать истины. К примеру, возгласите вы
сегодня публично самую нелепую нелепость (простите, я чисто гипотетично) -
не поверят, удивятся, в лучшем случае скажут: оригинально! А вы повторяйте
каждый день, каждый день! И вот это уже истина, более того - банальность!
Крафф захихикал каким-то булькающим смехом, точно горло полоскал.
Президент сидел молча. Выступление не совсем понравилось ему. О таких
вещах не принято говорить среди джентльменов. Крафф бестактен.
- Но повторение также мать и механизации, не правда ли? Ясно. Анализ речей
дал мне основные тезисы. К ним я добавил из прописей.
- Откуда? - изумился президент.
- Из прописей. Знаете, наши дети учатся. Почему это вас удивляет, господин
президент? Говорю вполне серьезно. Очень мудрые, патриотические прописи.
"В нашей свободной стране свободой равно пользуются все: и богачи и
бедняки". Ну, и тому подобное. В сущности, те же идеи, что и в бессмертном
философском творении доктора Сэмсама, но проще и доступнее для масс.
Президент успокоился. Крафф и впрямь говорил серьезно. Да и действительно,
если по существу разобраться, чем плохи прописи? Разве не рассеяны там
золотые крупицы мудрости, одинаково ясные и понятные и ребенку и простому
человеку?
- Итак, я выбираю двадцать тем и для каждой темы - двадцать вариаций, -
так же серьезно продолжал Крафф. - Итого четыреста тезисов. Каждый тезис
управляется кнопкой. Как видите, на циферблате автомата как раз двадцать
рядов, каждый ряд это тема, и в каждом ряде двадцать кнопок.
- Неужели этого достаточно для большой политической речи? - с недоверием
спросил президент.
- Достаточно?! - удивленно воскликнул Крафф. - Боже мой, да этих
четырехсот кнопок более чем достаточно для всей нашей философии, всех
наших доктрин, нашей внешней и внутренней политики! В них вся наша
мудрость, но сжатая, концентрированная, как субстанция яйца
концентрирована в яичном порошке. Кроме того, у меня в машине имеются еще
и риторические прокладки, так сказать, чистые цветы красноречия. Знаете,
эти: "Всему цивилизованному свободному миру известно..." или "Все
свободные люди мира убеждены..." и так далее. Любая прокладка усиливает
убедительность любого тезиса. Поэтому прокладки кнопками не управляются, а
предоставлены свободной игре случая.
- Но как же моим голосом? - спросил президент.
- Техника! - сказал доктор Крафф и, внушительно понизив голос, повторил: -
Тех-ни-ка! Чем различаются голоса? Тембром. А что такое тембр, спрашиваю я
вас? В каждом голосе, помимо основного тона, есть дополнительные, более
высокие обертоны. От их количества и сочетания и зависит тембр.
Крафф взял со стола небольшой полированный ящичек с двумя трубками с
противоположных сторон.
- Звукофильтр, - объяснил он, приложил одну из трубок к губам и заговорил.
Голос выходил из другой трубки. Но это был голос не Краффа. Более того,
это был ничей голос: какой-то неестественно сухой, бесцветный,
механический. Крафф протянул ящичек Джофареджу: - Попробуйте!
Секретарь приложился губами к трубке, и слух поразил тот же самый
неприятный, бесплотный голос.
- Понимаете, в чем дело? - продолжал Крафф, любуясь изумлением гостей. -
Фильтр поглощает обертоны, оставляя голос без тембра. Не правда ли, как
будто даже не человек говорит?
Президент и секретарь согласно кивнули.
- А это звукообогатитель. - Крафф взял со стола другой ящичек. - Заставим
теперь звук пройти через оба аппарата.
Доктор соединил их трубки и снова приложился к первому ящичку. Президент и
секретарь одновременно вздрогнули: из второго ящичка выходил голос Бурмана.
- Но как? Как? - воскликнул президент, начиная чувствовать что-то вроде
богобоязненного трепета.
- Техника! - повторил изобретатель свое любимое словечко. Он быстро вынул
из аппарата рамку с рядом скрепленных параллельных тонких пластинок и
разобрал ее. - Я записал по радио ваш голос на пленку, анализировал его,
то есть выделил обертоны и изготовил их. Вот они.
Одну за другой изобретатель показывал президенту пластинки. Господин
Бурман в замешательстве смотрел и щупал свое горло, как будто желая
убедиться, что оно еще на месте, а не разобрано на эти тончайшие полоски.
Крафф подошел к аппарату и, явно любуясь им, сказал:
- Если поставить автомат перед микрофоном, кому из слушателей придет в
голову, что говорит не сам президент?
Но господин Бурман с сомнением покачал головой. Конечно, голоса
неразличимы, но, черт его знает, откуда становятся известны все секреты!
- А как же управлять машиной? - спросил все-таки он.
- Не так уж сложно. Видите, тема первого ряда - свобода, второй ряд -
демократия, третий - собственность, четвертый - прогресс, пятый - мир,
шестой - атомная бомба, седьмой - гуманность, ну, и так далее. Эти кнопки
"мир", "атомная бомба" и "гуманность" я нарочно поставил рядом, - с
любезной улыбкой объяснил изобретатель. - В ваших речах эти понятия обычно
переплетаются, и так вам удобней будет набирать речь. А некоторые кнопки,
обратите внимание, занимают среднее положение между рядами, значит,
объединяют две темы. Да, вот номер шестьдесят пять - между шестым и
седьмым рядами, то есть между "атомной бомбой" и "гуманностью". Пожалуйста!
Изобретатель надавил кнопку, и автомат отчеканил президентским голосом:
- Атомная бомба является величайшим актом гуманности. Пропорционально
числу людей, участвующих в войнах, атомная бомба убивает меньше людей, чем
мечи во времена Александра Македонского.
Господин Бурман в такт речи согласно покачивал головой, с удовлетворением
отмечая точность эффектной тирады из его недавней речи.
- А эта что означает? - спросил господин Бурман, упирая пальцем в одну из
кнопок.
- Номер двадцать три, третий ряд? Собственность! Не бойтесь, нажимайте
сильнее!
Президент нажал, и автомат изрек:
- Мы чтим собственность, но мы не материалисты и веруем, что истинное
благо собственности не в ней самой, а в ее идее, внушенной людям богом.
Священной идеей собственности вдохновляются даже те, кто строит свои
жилища из консервных ящиков, - вот почему эти скромные люди так же богаты,
как хозяева небоскребов.
- Да, это философская мысль! - согласился президент. Он стоял перед
автоматом, чуть расставив ноги и склонив голову набок, точно слушая
приятную музыку.
Изобретатель и секретарь благоговейно молчали, боясь спугнуть то выражение
молитвенного экстаза, которое появилось на совином лице президента.
- Очень хорошо! - повторил господин Бурман и очнулся. Он с удивлением
осмотрелся. Вероятно, ему и в самом деле чудилось, что он слушает в храме
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг