Игорь Росоховатский.
Стрелки часов.
Научно-фантастическая повесть
OCR -=anonimous=-
Чернильные тени размазываются по полу, и никто не в силах удержать их
очертания, как будто эти тени вышли из моей памяти.
Я сделал все, что хотел: перешагнул запретную черту, подарил бессмертие
Майе; слышите, из угла лаборатории доносится её ритмичное дыхание -
сегодня она переключила себя на кислородное. Мой друг и ровесник Юрий,
которому скоро исполняется триста лет, поведет ракету к созвездию Феникса,
откуда пришли сигналы.
А вот передо мной фото Майи и Юры, когда им было немногим больше двадцати.
Много ли в них теперь осталось от тех? И можно ли их считать теми или это
просто условие игры?
Я говорю себе: но ведь человек в пять, в двадцать и в шестьдесят лет
только условно носит то же самое имя. Не тело, которое ежесекундно
изменяется, не наши сердца, руки, ноги, а лишь сохранение опыта может
считаться одной и той же жизнью. А если ото так, то я, победивший смерть и
отступивший перед жизнью, все-таки являюсь победителем.
Первый этап опыта, длившийся свыше двух столетий, закончен. Я пишу на
грани кристалла, который является и лабораторным журналом и моей
биографией, вывод:
"Чтобы покорить природу, нужно..."
1
Дверь открылась, вошла светловолосая девушка, а за ней Григорий Петрович.
- Вот вам еще одна...- сказал он, и, прежде чем он закончил фразу, девушка
неслышно, словно ступая на носках, прошла через всю комнату и остановилась
передо мной.
Я подумал, что у нее не очень приятная походка, пожалуй, чересчур быстрая
и неслышная, и девушка будет возникать как привидение. Но походка не повод
для отказа в работе, и я сказал:
- Поможете у микротома. Справитесь?
- Да,- поспешно произнесла она и несколько раз кивнула головой,- В
университете мы...
Я махнул рукой, указывая на ее место, и пошел к своему кабинету. За моей
спиной прозвучали один за другим два маленьких звонких взрыва бьющегося
стекла.
Я обернулся, и она съежилась от моей извиняющей улыбки. Я еще раз подумал,
что она ходит чересчур быстро для тесного помещения, уставленного
стеклянной посудой.
- Медленней ходить вы не сможете,- вздохнул я.- Но, по крайней мере,
потеснее прижимайте локти.
Вид у девушки был достаточно провинившийся, но я не жалел ее,
предчувствуя, что еще натерплюсь с ней бед.
Зайдя в кабинет, я вскрыл пачку только что прибывших иностранных журналов.
Среди них лежал и проспект нового альманаха, который собирался выпускать
английский издатель. Он писал, что в альманахе опубликует гипотезы и
теории, признанные бредовыми, а также работы вроде "вечного двигателя".
Это он будет делать с целью: во-первых, выловить "среди бредовых гипотез
настолько бредовые, чтобы они являлись еще и верными", и, во-вторых, чтобы
повеселить ученую публику.
Я позвонил два раза, и через несколько минут в кабинет вошел мой
заместитель и однокашник Юра.
- Глянь.- Я протянул ему проспект.
За дверью прозвучал жалобный звон стекла, но мы притворились, будто не
слышим его, хотя меня и передернуло. Через несколько минут звон
повторился, и я знал, что это последнее "прости" большой колбы, названной
нами "люсьена". Такие колбы были дефицитными.
- Мы закончили электрофорез. ДНК* из тимуса не дает контрольных
изменений,- сказал Юра, намекая, что сегодня "люсьены" уже не очень
понадобятся. Он хотел меня утешить.
- Ладно,- сказал я бесшабашно, и Юра все понял.- Ты по-прежнему веришь в
то, что мы найдем "стрелки часов"?
- Или бросим работу? - весело подхватил он и сразу же стал серьезным,
почти суровым.- Конечно, проще всего ответить: мы стареем потому, что
живем. Но если разобраться, то мы стареем в той же мере, в какой
накопляются изменения в ДНК наших клеток. Но почему мы аккумулируем жизнь
до двадцати семи лет, сохраняем равновесие между тридцатью и сорока пятью
и катимся под уклон после пятидесяти пяти? Разве все эти вопросы уже
выяснены? И разве придумали им другое объяснение, кроме часов?
- У которых количественные накопления секундной стрелки ведут к
передвижению минутной, а передвижения минутной - к прыжку часовой. И все
это происходит по законам изменения биологических суток,- подхватил я.
К сожалению, ни он, ни я не сказали друг другу ничего нового в нашей
традиционной проверке позиций. Мы устраивали ее периодически, чтобы
выяснить, не появились ли у кого-нибудь из нас новые гипотезы или
наблюдения, которые бы могли послужить толчком к ним. А потом снова
возвращались к опытам, к поискам "стрелок" в самых миниатюрных и сложных
часах - в клетке.
Мы искали секундные стрелки там, где контролируется процесс от одного
деления до второго: синтез белка, синтез нуклеиновых кислот.
Задача сводилась к тому, чтобы найти "секундные и минутные стрелки" -
механизмы, отвечающие за появление первых качественных изменений в
наследственном чертеже, по которому каждый раз воссоздается клетка,-
изменений настолько больших, чтобы они были заметны в ее деятельности, и
настолько малых, чтобы уже измененная клетка еще оставалась "самой собой".
Это были "ювелирные" поиски, и пока они не приносили успехов. Требовались
новые гипотезы, но, сколько мы ни шарили в своем воображении, таковых но
находилось.
- Сегодня кончаем работу - и часок на лыжах, идет? - предложил Юра.
Пожалуй, это был хороший вариант. Я согласился.
Мы не дождались пяти и ушли с работы раньше. Я знал, что мне будут звонить
из Дворца культуры химиков, но если честно выполнять все обязанности, в
том числе многочисленные общественные нагрузки, то лыжи нужно запрятать в
чулан и забыть о них раз и навсегда.
Снежок слегка похрустывал, и это было как подарок пашей вялой зимы. Легкая
пороша клубилась и вспыхивала в солнечных лучах. Пахло чем-то непривычно
свежим. Пожалуй, надо целый день провести в лаборатории, чтобы так остро
почувствовать лесной аромат.
Мы оба любили идти на лыжах размашистым шагом, молчать, не ждать друг
друга, неожиданно догонять, изредка мычать от удовольствия: "Денек на
славу!" Или: "А здорово, правда?"
Мы взобрались на невысокий длинный склон горы с извилистыми сверкающими
сизой сталью лыжнями, расходившимися в разные стороны, как рельсы от
узловой станции. Мы уже собирались помчаться вниз, как услышали знакомые
голоса. Это были ребята из нашей лаборатории. Я быстро взглянул на часы:
четверть шестого.
Значит, они воспользовались нашим отсутствием и ушли из лаборатории по
меньшей мере за сорок минут до конца рабочего дня,
Я потянул Юру за рукав, и мы, спрятавшись в зарослях, увидели
"дезертиров": шустрого остроносого Виктора, обладавшего цепкой памятью, в
том числе и на бесчисленные анекдоты; смазливого, похожего на портрет в
журнале мод, Николая, которого в глаза все называли Нилом, а за глаза -
Ноликом. Я не удивился, что ушли эти двое. Но с ними был и лобастый
нелюдим Петя Авдюхов. И теперь он отнюдь не был молчаливым. А в центре
этой троицы, усердно опекаемая нашими кавалерами, легко скользила на лыжах
раскрасневшаяся новенькая.
Она едва касалась палками снега и сразу резко набирала скорость.
Как только я увидел ее, понял: это она сманила из лаборатории ребят. Витю
и Нолика ей не пришлось упрашивать, но Петр... Я вспомнил все: жалобный
звон стекла, разбитые "люсьены", чересчур быструю и неслышную походку.
Холодная ярость закипала во мне. Ну погоди же!
Я оттолкнулся палками, стрелой промчался по склону, тормознул левой лыжей,
круто повернул, взбивая снежную пыль, и оказался перед ними.
С лица Нолика еще сбегало игривое выражение. Петр еще растягивал рот в
улыбке, сразу ставшей жалкой, а Витя, опомнившийся первым, уже забормотал:
- Мы закончили работу и решили показать ей город- она недавно приехала из
Баку. Знаете, в Баку, оказывается...
Он долго молол вздор, пытаясь заинтересовать меня.
Я молчал. Почувствовал на шее теплое дыхание. Это подъехал Юра и теперь
стоял за моей спиной, как статуя.
Нолик проговорил гнусаво:
- А вы здорово катаетесь на лыжах. Ей-богу!
Больше ничего он придумать не мог.
Брови Петра, казалось, сейчас наползут одна на другую. И только новенькая
посмотрела на меня широко расставленными ясными глазами, посмотрела так,
словно ничего не случилось, и проговорила кокетливым голосом, играя
маленькую девочку:
- Я одна виновата, я их подбила.
Она пыталась навязать мне решение. Как будто если она пожелала прокатиться
в их компании, то само собой разумеется, что они не посмели ей отказать.
Она, кажется, не сомневалась и в том, что я признаю зто.
И тогда я молча развернул лыжи, а за мной и Юра и быстро поехал дальше,
вниз по склону, оставляя их в неведении насчет завтра, со злой радостью
предвкушая, что они передумают, пока завтра наступит.
Я признался себе, что не поступил бы так жестоко с ребятами, если бы не
она...
*
На другой день с утра меня вызвал директор.
- Только не нужно поздравлять,- предупредил он, морщась.- Мне все-таки
придется перейти в министерство. Кстати, я вас тоже не поздравляю. Вам
придется запять мое место.
Я подумал о начатой работе, потом о разных собраниях, заседаниях, сессиях,
о том, что к директору приходят руководители лабораторий, старшие и
младшие научные сотрудники, представители других ведомств, учреждений; что
его вызывает начальство и все что-то просят, требуют, приказывают; что ему
самому нужно приказывать и притворяться, будто он точно знает, как следует
поступить в том или ином случае, пока он не привыкнет к мысли, что и на
самом деле знает это; вспомнил о том каменном грузе, который называется
ответственностью. Мне стало невесело.
Зато Юра обрадовался.
- Теперь ты сможешь подключить к нашей работе еще пяток лабораторий,-
сказал он беззаботно.- Мы учтем и гормональный баланс...
Я грустно смотрел на него, и предсмертная фраза Цезаря, обращенная к
Бруту, застряла в моей памяти.
Мне пришлось сесть в директорское кресло и вкусить, каково было моему
предшественнику. Впрочем, мне приходилось еще тяжелей, так как я руководил
людьми, с которыми раньше сталкивался в ожесточенных спорах на сессиях и
заседаниях Ученого совета. Очень трудно было приучать их к мысли, что
теперь последнее слово там, где это касается работ института, остается за
мной. И я впервые почувствовал тяжесть фразы, раньше бывшей для меня
абстракцией: "взвалить на плечи ответственность".
Примерно через две недели моего директорства Юра задал мне сакраментальный
вопрос:
- Можно начинать?
Он смотрел на меня выжидающе, его губы готовы были изогнуться и в
радостной и в язвительной улыбке.
Я прекрасно знал, о чем он спрашивает, но на всякий случай спросил:
- Как ты себе это представляешь?
- Брось придуриваться! - небрежно проговорил Юра.- Я имею в виду
подключение к нашей работе Степ Степаныча.
Степан Степанович Цуркало заведовал лабораторией эндокринологии.
- Но он выполняет сейчас срочное задание,- возразил я.
Юрин взгляд стад насмешливым, оттопыренные уши задвигались от сдерживаемых
эмоций.
- Собственно говоря, чему тут удивляться? - раздумчиво спросил он,
обращаясь к самому себе с таким видом, будто разоблачил лучшего друга и
окончательно разуверился в людях.
Я знал, что он думает: "Когда человек становится директором, он перестает
быть..." и так далее.
В тот же день я вызвал Степ Степаныча. Он опустился в кресло напротив
меня, грузный, важный, подавляющий своей внешностью: гривой волос над
мощным лбом, бровями, похожими на две изогнутые рыжие гусеницы,
подбородком, выдвинутым вперед, как форштевень корабля. Его уважали и
побаивались.
Я не знал, как приступить к делу, и начал издалека, словно хотел услышать
от него, какое значение имеет борьба со старостью. Степ Степаныч сначала
внимательно слушал меня, потом рыжие гусеницы грозно вздыбились на
переносице.
- Так вы хотите навязать мне участие в той работе? Если не ошибаюсь, вы
начали ее, еще не будучи директором? - Последние слова он подчеркнул для
большей ясности.
- Ну почему же навязать? - Я почувствовал, как мои щеки и уши начинают
гореть.- Если не хотите...
- Черт с вами, нагружайте! - рявкнул Степ Степаныч, словно делал мне
величайшее одолжение. Он старался не выдать своей заинтересованности.
Я понял это и решил поиграть с ним:
- Впрочем, вы в самом деле очень заняты...
Он нетерпеливо двинул тяжелыми плечами грузчика:
- Но я же сказал "черт с вами!". Какое вам дело до всего остального?
Выкладывайте, что я должен делать.
Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. Я почувствовал, что контакт
налаживается.
- О гипотезе "секундных, минутных и часовых стрелок" вы знаете,- сказал
я.- Не укладывается в эту гипотезу период относительного равновесия:
тридцать - сорок пять лет. Здесь механизм часов должен бы действовать
через гормональный баланс, который может служить замедлителем. В общем,
проблема сводится к тому, что время организма течет неравномерно не из-за
самого механизма часов, а из-за других факторов, воздействующих на него.
Нужно определить, что это за факторы. Вот тут вы и могли бы помочь.
Я развернул перед ним листы с графиками и формулами.
- Возьмите их с собой. Посмотрите, выпишите, что нужно, потом отдадите.
- Что с вами поделаешь! - покровительственным тоном завел он старую песню,
но сразу спохватился, собрал бумаги и выплыл из кабинета, как фрегат из
гавани.
Едва дверь закрылась, как в нее постучали. Я сказал:
- Войдите.
Передо мной возникла новенькая. Ее глаза зло щурились, как будто видели
живую мишень в прорези прицела.
- Меня выгоняют из лаборатории! - сказала она с таким видом, словно я
должен был вознегодовать или, по крайней мере, удивиться.
- Ну и что же? - спросил я.
- Это несправедливо! Ведь не выгоняют же Нолика! Я посмотрел ей в глаза.
Они были серьезны и полны гордого негодования. В повороте головы
угадывалась напряженность и готовность драться. В конце концов, она была
права.
- И потом, у меня еще не закончился испытательный срок.
- Несколько дней вам ничего не дадут,- проговорил я, и ложбинка на ее
переносице обозначилась явственней, а подбородок задрожал.- Если хотите,
переведем вас в отдел систематики. Там неплохо, спокойно.- Я не переносил
женских слез.
- И почти нет стеклянной посуды?
Она еще пыталась шутить, и это меня тронуло.
- Пойдете в Вычислительный?
Я спохватился, но слишком поздно. Предложение уже назад не взять. То, что
я ей предлагал, было во много раз больше, чем она заслуживала,
перспективнее, чем работа на микротоме.
- Я бы не хотела уходить из лаборатории,- призналась она.
- Но почему? - Я подумал о Петре Авдюхове. Она проговорила виновато:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг