Игорь Росоховатский.
Мысль
-----------------------------------------------------------------------
Сб. "Фантастика-82". М., "Молодая гвардия", 1982.
OCR & spellcheck by HarryFan, 1 June 2001
-----------------------------------------------------------------------
Дорога, нарезанная винтом по холму, круто ныряет в ущелье. Испуганно
взвизгивают тормоза. То ли руль упирается в подбородок, то ли подбородок в
руль.
Вырастают, поворачиваются бледно-серые лики скал.
По-змеиному шипит под шинами дорога, сворачивает под прямым углом над
бездной, делает невообразимые петли. Руль становится непослушным,
скользким, как рыба, выпрыгивает из рук.
Не понимаю, как мне удается удерживать руль. Глаза автоматически
фиксируют дорогу и даже каким-то чудом - участки вдоль нее. Зеленые холмы
то подпрыгивают, то опускаются.
Бетонка кончается, начинается степь.
Куда я еду?
Не знаю.
Почему не могу изменить маршрут?
Тоже не знаю.
Вспоминаю холодное лицо с тонкими злыми губами.
- Не советую испытывать эту машину. Выигрыш велик, но ставка для вас
непосильна. Все, что вы делаете, вы должны делать с поправкой на то...
Прицеливающиеся глаза заглянули в мои, укололи ощутимо острым взглядом,
тонкие губы, изогнувшись, довершили удар:
- ...с поправкой на то, что вы неудачник.
Ну что ж, это я знаю без его подсказок. Слишком хорошо знаю. У других
испытателей бывают перерывы - если не в работе, то в риске. У меня их не
бывает. Изо дня в день одно и то же. Неумолимая сила с бешеной скоростью
мчит меня вперед.
Наконец опять выезжаю на асфальт. Увеличиваю скорость. Крутые повороты
- мгновенно отвердевающие подушки сиденья. Дом летит на меня справа.
Одновременно в голову лезут слова: "С поправкой на то..."
Господи, только бы изгнать из сознания эту фразу - раскаленную занозу!
Или хотя бы не вспоминать ее конец. Не вспоминать. Память, стоп!
Выворачиваю руль - дом проносится мимо.
Дерево слева - поворачиваю руль в другую сторону.
"С поправкой на то, что..." Стоп! Дальше не вспоминать!
Передо мной вырастает столб - глоток воздуха камнем застревает в горле.
Неужели и на этот раз успею спастись? Вот не думал, что приобрету
уверенность в чуде. Если бы только не эта проклятая фраза, которая так и
ждет мгновения, чтобы вылезти из памяти целиком. Он ведь нарочно вонзил ее
в мой мозг. Вонзил, как отравленный кинжал. Он знал, что делал. Так
убирают конкурентов.
"...с поправкой на то, что вы..."
Невероятным усилием заставляю себя подумать о другом - о матери,
которая ждет моего возвращения. Если меня не станет, жизнь потеряет для
нее всякий смысл. Из четырех ее детей в живых остался я один. Единственная
надежда. Хотя бы ради нее я должен выжить.
Еще один столб вырастает как из-под земли. Руки сами собой рвут баранку
вправо. Они умные, мои руки. Что-то к ним перешло от материнских,
заботливых и теплых. Что-то им досталось от тех рук, хотя бы ум. Они точно
знают, насколько повернуть руль. Там, где мозг ничего не успел бы
определить, они знают все сами. Если бы только мозг не мешал им. Даже не
мозг, а память, проклятая фраза: "...с поправкой на то, что вы неудачник".
Удар. Руль, разрывая куртку и кожу, входит в грудь. Хруст стекла. Его
заглушает еще какой-то звук. Успеваю понять, что так хрустят мои кости. Но
это последний кадр, еще проявленный сознанием. Тьма...
...Ночь. Свет фар. Бегут навстречу двумя разорванными частями хоровода
новенькие белые березки. Промелькнули, исчезли. А мечи света уже
выхватывают спуск к мосту.
Зачем я опять мчусь навстречу собственной гибели?
Но вспоминаю о невесте. Если я все сделаю, как ведено, то получу
премию, мы сможем пожениться и поедем к теплому морю, к пальмам. Мы будем
лежать рядышком на горячем песке, лежать неподвижно, в знойной истоме.
Неподвижность - вот о чем я мечтаю! Она мне необходима хотя бы на
некоторое время, чтобы стереть в памяти мелькание столбов и домов.
Увы, все это мечты. Чтобы они исполнились, нужно мчаться сквозь ночь,
разрезая ее на неровные части ножницами лучей. Нужно выжимать из двигателя
и шасси, из передач все их резервы, нужно испытать не только конструкцию,
но и само железо на прочность.
Я не просто гонщик-спортсмен, а шофер-испытатель. Я должен проверить
опытный образец автомобиля на разных режимах, чтобы конструктор мог внести
изменения в модель.
Ночь, как летучая мышь, бесшумно летит прямо на меня, расправив черные
крылья. Она пытается убаюкать меня, приглушить тревогу, а вместе с ней и
готовность принимать мгновенные решения.
Колонна машин мчится навстречу. Фары слепят. Включаю и выключаю свет.
Успеваю заметить, что мост внезапно кончается, обрывается, будто срезанный
ножом. Передо мной бездна. Лечу в нее вместе с машиной. Удар. Тьма...
...На экране моей памяти, где-то в самом его верхнем углу, светится
голубоватое оконце. В нем мелькают тени. Неясные, расплывчатые... И все же
я вспоминаю десятки своих смертей, сопровождающихся такой болью, для
которой и названия не придумать...
Оказывается, у меня есть семья. Мою жену зовут Эмилией. Это хрупкая
белокурая женщина, нежная и взбалмошная. У нее маленький рот и золотистый
пушок на затылке. Настроение у нее меняется каждую минуту. Пока она
накрывает на стол, успевает ласково улыбнуться дочке, укоризненно покачать
головой старшему сыну, раздраженно и нетерпеливо посмотреть на меня. А то
на мгновение замрет, приоткрыв рот, удивившись новой шалости младшего
сына. Ее взгляд, подобно курице, клюющей зерно, перескакивает с места на
место. Эмилия умеет рассыпать в смехе серебряные колокольчики. Но, к
сожалению, она умеет и скрипеть, как несмазанная калитка, и браниться,
словно рыночная торговка, и вопить, как бешеная кошка.
У нас четверо детей, и я вынужден много трудиться, чтобы прокормить всю
ораву. Работаю шофером на огромном рейсовом грузовике, доставляю овощи на
плодоконсервный комбинат. Когда я возвращаюсь из рейса, дома меня
встречают радостно: жена бросается на шею, младшенькие ребятишки повисают
на руках, теребят за полы пиджака. Старший мерно хлопает ладонью по спине,
отбивая такт моей любимой песни. Потом начинается раздача гостинцев, и
веселая суматоха продолжается до ночи: меряют обновы, будто не понарошку
хвастаются друг перед другом, нахваливают меня, расспрашивают о поездке. И
пусть я не больно многого достиг в жизни: некоторые мои одноклассники
стали генералами, директорами - в эти часы я чувствую себя не только самым
главным, но и самым нужным.
Впрочем, грех жаловаться, и на работе меня не отпихивают в дальний
угол, считают классным шофером. Начальник автоколонны говорит:
"Определенные способности, мог бы при желании быть гонщиком". Он-то не
знает, что я уже был гонщиком - в одной из прежних жизней. Наверное,
оттуда и опыт, и непонятное самому знание, стараюсь скрыть способности от
других, да не всегда это удается. Товарищи удивляются: откуда что берется
у простого шофера? Дразнят "мудрецом", "пророком". Многие завидуют.
А мне, как включится окошко памяти, тошно и страшно становится: вот
сейчас начнут мелькать столбы, воронки, хрустеть кости... Хорошо хоть, что
не так часто это бывает...
Никак не могу вспомнить лицо Эмилии. Оно расплывается, будто за оконным
стеклом под струями дождя, и вместо него я вижу лицо совсем юной девушки с
голубой жилкой на мраморном виске. Кто это? Эмилия в молодости? Какой же
она была тогда хорошенькой и нежной, наивная доброта светилась в глазах,
губы были пухлыми и алыми. В углу рта чернела маленькая родинка...
Родинка!.. Родинка?..
Какой же я идиот! Прожить с человеком столько лет - и все время путать
ее с иной женщиной.
Да, я всю жизнь путаю их. Эмилия не раз говорила мне: "Ты совсем не
знаешь меня, ты принимаешь меня за другую". Я пытался отшутиться: "За
идеал".
Но та девушка - это не просто мой идеал, некий эталон нежности и
красоты.
Девушка с голубой жилкой на виске - моя невеста в прежней жизни, более
короткой и потому более счастливой. В ней еще не успело накопиться
взаимного раздражения, спрессованного в памяти, как порох в бочке.
Я перенесся в какое-то иное время, и приходится приложить усилия, чтобы
вернуться в настоящее.
И я понимаю, что не случайно путаю прошлое и настоящее. В этой
путанице, в нагромождении нелепостей, несчастий, во множественности
образов, накладывающихся один на другой, есть какая-то закономерность. От
нее зависят мои жизни и смерти, мои скитания и мои возрождения, и ее мне
надо выявить во что бы ни стало. Иначе мукам не будет конца.
Тогда-то я впервые по-настоящему задумался о себе, о своих смертях. И
оформилось в бедной моей голове великое Подозрение. Дал я себе клятву
проверить его, пусть хоть через сто своих смертей перешагну.
Лихачом я никогда не был, знал цену лихачеству: много ума и смелости не
нужно, чтобы на акселератор жать, но с той поры моя жизнь приобрела только
один смысл - проверить Подозрение. Ради этого готов я был на что угодно -
превышал скорость, исколесил десятки тысяч километров дорог и бездорожья,
забирался в такие уголки, где и туристы не бывали. Как услышу, что где-то
нечто диковинное обнаружилось, следы пришельцев ищут, гигантскую впадину
нашли или раскопали древний храм, я туда пробиваюсь.
Конечно, пробовал я - и не раз - найти место, где бывал не то что
двадцать или сто лет назад, а еще в прежней жизни.
Знакомые и друзья считали меня тронутым, моим чудачествам перестали
поражаться. И никто не удивился, когда во время экспедиции в высокогорную
страну я вместе с машиной сорвался на крутом повороте и рухнул в пропасть.
...Теперь я уже не шофер, а молодой ученый. Правда, все же
автолюбитель. Наверное, привычка к рулю у меня вроде атавизма. Есть и
другие привычки оттуда же. А способности иногда появляются такие, что и
сам их пугаюсь. Эти способности позволили мне почти одновременно окончить
два факультета университета и успешно работать в нескольких областях
науки: физике твердого тела, астрономии и кибернетике.
Родителей я не помню - они умерли, когда мне было несколько лет от
роду, на девушек я не обращал внимания, хотя они всячески старались
завоевать мое сердце. Впрочем, я был недурен собой - высокий,
широкоплечий, рыжеватые волосы слегка кудрявились. Глаза, правда,
подкачали: правый был темнее левого, и казалось, что я слегка косой. Это и
создавало, как утверждали знакомые, особенный, искоса и внезапно
пронзительный "мой взгляд". Говорили, что я смотрю не на человека а сквозь
него. И в этом была немалая доля правды, ибо всеми моими помыслами владела
одна страсть - подтвердить или опровергнуть Подозрение, доставшееся мне
еще в прежней жизни и как заноза засевшее в памяти.
Оно проснулось, когда мне было двенадцать лет. Я учился тогда в
математической школе. С некоторых пор мне стало казаться, что задачи,
которые нам задавали, я уже решал когда-то давно. Я истязал себя, пробуя
решать все более сложные уравнения, и, чем успешнее решал их, тем больше
росло беспокойство. Затем стало казаться, что и многие жизненные ситуации
мне уже встречались.
Я влюбился в старшеклассницу, стройную худенькую девушку с тонкой
пульсирующей жилкой на мраморном виске. Ее забавляло мое преклонение, она
сама приглашала меня на прогулки, покровительственно обнимала меня, ее
волосы пахли травами и щекотали мою кожу. Однажды она сказала: "Я научу
тебя целоваться, парень, а ну-ка, подставляй губы". И когда ее губы
коснулись моих и меня опалило жаркое волнение, я вспомнил, что это со мной
уже случалось в иных жизнях. И хотя варианты были различные, ощущение
оставалось почти одним и тем же. Заработало окошко памяти, и я с полной
ясностью вспомнил, как жил и умирал прежде...
Создали мы в институте новый вычислительный центр. К тому времени
машины уже объединяли в информационные системы. На одной из таких систем,
названной "Эмма" и состоящей из двадцати вычислительных машин, поручили
работать мне. Выполняли мы заказы ученых, конструкторов, предприятий.
Подружился я с конструктором автомобилей, помогал ему испытывать новые
модели, существующие пока только в чертежах и расчетах. Вводили мы такой
"автомобиль" в память вычислительной системы, и он там "оживал", словно
настоящий, испытывался по всем параметрам. Проверяли мы, как будут себя
чувствовать люди в различных критических условиях. Вводили данные об
организме человека, о его возможностях и резервах, о допустимых
перегрузках.
Затем директор института поручил мне на той же системе машин выполнять
новый заказ - на этот раз группы медиков: создать кибернетического
диагноста широкого профиля. Поскольку в памяти системы уже были данные о
возможностях человеческого организма, наша задача несколько упрощалась. Мы
ввели дополнительные сведения из медицинских учебников. Затем по просьбе
одного из ведущих врачей я перестроил программу так, чтобы она по нашей
команде могла отождествлять себя с организмом человека в различных
состояниях - идеально здоровым и больным.
Вначале сведений в памяти машины было сравнительно немного - курс
мединститута плюс несколько сотен историй болезней. Но по мере того как с
"Эммой" работали разные врачи, вводя недостающие медицинские сведения по
своим специальностям, она становилась универсальнейшим и точнейшим
диагностом. В то же время она училась все более и более отождествлять себя
с человеческим организмом.
Однажды закончили мы очередное испытание и дали "Эмме" команду стереть
из памяти ход испытаний, подготовиться к другой операции. "Эмма" выполнила
команду не сразу. Я насторожился, задействовал проверочный код и убедился,
что система неисправна. Стали мы с операторами искать причину сбоя.
Проверили машину за машиной - все они оказались в полном порядке. Я решил
временно выключить всю систему и "прозвонить" индикаторами соединение
блоков памяти. И тут на табло основных индикаторов заметил я непорядок.
Индикаторы, которые должны были погаснуть, периодически вспыхивали, будто
светлячок чертил огненное кольцо. Это в сложной системе из тысяч блоков,
какой являлась "Эмма", остался от одной из прежних операций
неподконтрольный нам отряд свободных электронов, совершающий бесконечный
цикл. Метался он, как в мышеловке, возбуждал ячейки памяти, вызывал
индукцию в соседних ячейках. Вот этот зациклившийся импульс и оказался
виновником сбоя.
Стал я проверять и ту часть "Эммы", где хранились сведения по медицине.
Обнаружил и там зациклившиеся импульсы.
Несколько месяцев ушло у меня на проверку схемы, но я не обнаружил
ошибки.
Возможно, дело в чрезмерном усложнении программы?
Мне не терпелось проверить догадку. Я задействовал часть системы,
которая умела отождествлять себя с человеческим Организмом, и сообщил ей,
что ее палец прикоснулся к предмету, разогретому до восьмидесяти градусов.
Немедленно последовал ответ: "_Ожог. Больно_".
Второе слово было незапрограммированным. Оно свидетельствовало, что
система научилась отождествлять себя с организмом больше, чем мы
предполагали. И я уже почти не удивился, когда обнаружил, что именно в то
время, когда "организм" испытывает боль, в системе возникают
непредвиденные импульсы. Они прокладывают себе новые пути, разбегаются по
всем участкам объединенного искусственного мозга, зацикливаются.
Если хорошо подумать, то в этом удивительном явлении нет ничего
необъяснимого. Ведь именно чувства, вернее - потребности через чувства
воздействуют на мозг, заставляя его искать пути к удовлетворению. Именно
чувства дают толчок мыслям, зачастую непредвиденным. И эти новые мысли,
неконтролируемые импульсы разбегаются, зацикливаются.
Каждое зацикливание такой мысли-импульса способно вызвать к жизни
множество воспоминаний, хранящихся в ячейках памяти. Возникают новые
образы, целые миры, подготовленные прошлой работой системы. Они нарушают
программу.
Хорошо, если их удается быстро обнаружить. А если нет?
Чем больше я думал над этим вопросом, тем к более удивительным выводам
приходил. Они и привели к новому повороту в моих поисках.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг