Мы проверяли его расчеты больше для формы. И когда Семен Александрович
воскликнул: "Ей-богу, тут ошибка, и существенная!" - мы отнеслись к этому
более чем скептически. Но вот Семен Александрович вместе с Григорием
Гурьевичем проверил расчеты еще раз, их лица стали похожи одно на другое,
они буквально расплывались в радостных улыбках.
- Тут ошибка,-торжественно сказал Григорий Гурьевич, обнимая за плечи
Семена Александровича.
- Чему же вы радуетесь? - спросил я, все еще не ве-ря в ошибку.
Григорий Гурьевич словно и не слышал моего вопроса.
- Наш сигомчик не учел элементарной вещи. Но, чтобы ее учесть, надо
быть настоящим человеком, а не си-гомом.
Я взглянул на лист и сраэу же наткнулся на ошибку. Юлий Михайлович
предусмотрел такие виражи и перегрузки, которых никакой человеческий
организм не выдержит. Ради этого он пожертвовал скоростью на взлете. Я
отвел взгляд от чертежей и напротив, в стекле шкафа, увидел свое
отражение. Моя физиономия расплывалась точно так же, как лица моих коллег.
Я поспешно подавил улыбку, стараясь думать о том, что теперь мы можем
опоздать с выполнением заказа. Но даже это плохо помогало.
- Юлия Михайловича ко мне! - сказал я своей секретарше.
Он вошел, слегка согнувшись и сутулясь, будто пытался стать меньше. И
походка у него в последнее время выработалась какая-то робкая.
Казалось, что он постоянно боится кого-то ненароком ушибить.
Я попросил его присесть и впервые без боязни посмотрел прямо в его
глаза. Сегодня мне не казалось, что он видит меня насквозь, и мне не надо
было прилагать усилий, чтобы относиться к нему дружелюбно. Может быть, все
дело было в том, что я не чувствовал пропасти, разделяющей нас: она
сузилась как раз на расстояние его ошибки.
- Вам придется еще поработать над последним заданием,- сказал я,
сдерживая торжество.
- А в чем дело? - Он чуть опустил голову, и мне стал лучше виден его
мощный лоб, на котором никогда не собирались морщины.
- Видите ли... Только не огорчайтесь. Вы допустили существенную ошибку.
Сейчас я объясню вам подробно, и мы вместе подумаем, как ее устранить.
Я неторопливо разложил на столе чертежи. Я не мог отказать себе в
удовольствии прочесть ему небольшую лекцию о строении человеческого
организма и высказать несколько простых истин, которые мы, люди, поняли
уже давно.
- Техника должна служить человеку, а не человек приспособляться к
технике,- говорил я.- Это главное, что должен помнить всякий конструктор...
Он благодарно кивал головой, повторяя мои слова. Прощаясь, я без
всякого насилия над собой крепко пожал ему руку и пожелал успеха.
Весть об ошибке Юлия Михайловича молниеносно распространилась по всему
отделу. Отношение к нему резко изменилось. Таяла отчужденность и
настороженность, кто-то даже назвал его просто по имени - Юлий. И он
улыбался новым друзьям широченной улыбкой, смущенно разводил руками, когда
речь заходила о стратоплане, словно заранее извиняясь за те ошибки,
которые возможны в будущем.
Дальше всех в своих симпатиях зашел Григорий Гурьевич.
Он пригласил сигома на свой день рождения.
Юлий Михайлович в тот вечер был очарователен. Он танцевал строго
поочередно со всеми женщинами, пришедшими в гости, в том числе и с
бабушками, и с восьмиклассницей Тасей. Он рассказал несколько анекдотов и
выпил две бутылки алычовой настойки, причем даже немного захмелел. Он
проиграл мне две партии в шахматы и сумел отыграть только одну. В общем,
он был человеком - ни больше и ни меньше.
Всю дорогу домой мы с Лидой говорили о Юлии Михайловиче и пришли к
единодушному выводу, что он довольно симпатичный.
А на второй день Юлий Михайлович явился ко мне в кабинет за советом,
как лучше расположить надувные подушки сиденья. Конечно, я не жалел
времени для объяснений. Мы вместе набросали чертежик, а когда он ушел, я
вспомнил, что забыл указать ему, где спрятать рычаги, и направился к его
столу.
Заметив меня, Юлий Михайлович отчего-то смутился, попытался спрятать
какой-то лист. Но сделал это неуклюже, и лист упал на пол.
Юлий Михайлович забормотал:
- Я делал наброски сиденья перед тем, как идти к вам. Наши мысли
совпали.
Но я не зря считался когда-то лучшим конструктором КБ и, естественно, с
первого взгляда сумел отличить на-бросок от законченного чертежа.
- Пойдемте, нам надо поговорить,- сказал я, и он послушно пошел за мной.
Я пропустил его вперед и плотно закрыл за собой дверь кабинета.
Посмотрел на его большие руки, беспомощно опустившиеся на спинку кресла.
- Вы совершили ошибку.
- Да, да, вы мне уже объяснили ее,- согласился он.
- Нет, не в чертежах. Вы недооценили людей. Он хотел возразить, но я
опередил его:
- Мы бы все равно раньше или позже догадались, что ваша ошибка в
чертежах - игра.
В его глазах появилась такая тоска, что я невольно произнес:
- Понимаю, вам одиноко среди нас, и не вы виноваты в своем
одиночестве.."
Я спохватился: ведь как-никак каждый руководитель должен не просто
сочувствовать, а советовать, подсказывать, направлять.
И я сказал:
- Ложь - не выход. И вы забыли о дисциплине, о дисциплине настоящей,
внутренней...
Я знал, что говорю не то, но нужных слов не было, а молчания я боялся.
Потому что тогда пришлось бы поду-мать обо всем, чего я не мог ему
высказать; о причинах неприязни, о своих товарищах и о себе, о
незаслуженных премиях и так называемом "авторитете руководителя", о том,
что я увидел тогда возле школы.
- Вы правы,- сказал он.- В главном вы правы. Это оскорбительно. Но
скажите, где искать выход? Что мне надо сделать для того, чтобы стать
таким, как другие? Чтобы преодолеть неприязнь?
Мы подумали об одном и том же, и он еще ниже опу-стил голову:
- Я не могу стать гомо сапиенсом, хотя в основном я - человек. Во мне
все человеческое. Моя память - книги, архивы, память людей; мой опыт -
опыт людей; поэтому и новые мои мысли - мысли человека. Все человеческое,
кроме организма. Но почти таким же организмом, как у вас, обладают
обезьяны, собаки... А вы ведь не признаете их равными себе...
Он вздохнул, отрицательно покачал головой, отвечая, своим мыслям, и
продолжал:
- А если бы я и смог стать гомо сапиенсом, то нам пришлось бы снова
создавать сигома. Все заново: и непри-язнь, и проблему взаимоотношений. И
вы опять не хотели бы иметь такого подчиненного. А если бы он исчез,
искали его, потому что люди должны двигаться к своей цели, даже если для
этого им приходится изменяться. Собственно говоря, люди уже давно начали
переделывать себя, и современный человек отличается от питекантропа
больше, чем от сигома. В этом вечном изменении по восходящей - величие
человека! Если бы вы могли признать во мне равно-го себе, своего
товарища...- Юлий Михайлович невесело улыбнулся: - Кстати, если сократить
название гомо сапиенс, то получится "сагом". Почти сигом. Разница в одну
букву...
Я искренне сочувствовал ему, но пропасть между нами теперь не
сокращалась.
И он тоже понимал это:
- Попробую еще поискать...
"Есть ли мост через пропасть? -подумал я.- Стоит ли его искать?"
Он взялся за ручку двери и сказал мне:
- И вы и я знаем слабости человека и его могущество.
Остается понять малость - что же такое сам человек?
3
В конце концов Юлий Михайлович сделал то, на что я не мог решиться. Меня
предупреждали в Управлении, что если сигом не сработается с нами, он имеет
право просить о переводе. В таком случае я смогу задержать его лишь до
завершения какого-то этапа работы, который начинал вместе с ним.
И вот Юлий Михайлович положил на стол бумагу с заявлением, а мне
остается только написать: "Разрешаю перевод".
Сигома не станет у нас, и работа в отделе пойдет, как когда-то... Ничье
присутствие не будет унижать меня...
Но мой голос дрожал, когда я спросил у сигома:
- Неужели нет иного выхода?
- Нет,- откликнулся Юлий Михайлович.
- Может быть, повременить...
- Потом будет еще хуже. Вам нельзя отвыкать от вычислительных машин.
Он не продолжал, и хорошо сделал.
- Когда хотели бы уйти?
- Если позволите, хоть завтра. Готовить станцию на Марсе.- Он заметил и
понял мой жест.- Я ведь был к вам зачислен временно. А основное задание у
меня, как у всех остальных сигомов,- разведка других планет. Вы, люди,
придете их покорять и обживать, и мы опять полетим дальше. Но не это
главное. Мы будем изменять себя, искать наилучшую форму для разумного
существа.
Может быть, это будет форма, подобная шаровой молнии или облаку
сверхплазмы. И чтобы воплотиться в нее, не обяза-тельно пройти стадию
сигома. А вдруг человек сможет изменить свой организм так, чтобы сразу
обрести эту форму. И если нам удастся это, мы будем считать, что честно
вернули вам часть своего долга...
- Да, да, вы правы,- немного рассеянно сказал я, вскочил и несколько
раз прошелся по кабинету. Мысль о правительственном задании не покидала
меня.
Я со страхом думал: "Значит, он решил бесповоротно. Значит, "Жаворонка"
придется сдавать без него. Полетят все сроки..." Я искоса взглянул на Юлия
Михайловича, заметил, как нетерпеливо дрогнули его губы.
- Хорошо,- проговорил я поспешно.- Подумаем... Но сначала нужно сдать
"Жаворонка", Так что пока вам придется остаться...
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг