OCR -=anonimous=-
Игорь Росоховатский.
Дорога к вам.
Научно-фантастический рассказ
Когда я впервые очнулся, то услышал несколько непонятных слов,
произнесенных разными голосами: "Замените витлавсановой...", "На
осциллографе...", "Включите второй биотрон..."
Я приоткрыл глаза. Надо мной наклонилась морда чудовища с блестящими
отростками, одним человеческим глазом и вторым - граненым и сверкающим.
Душная тьма надвинулась на меня...
Не знаю, сколько времени прошло, пока я очнулся вторично. В голубоватой
комнате, кроме меня, никого нет. С трудом приподымаюсь и вижу, что лежу...
на воздухе Трогаю его рукой - упругий, как матрац. Протягиваю руку и
нащупываю край этой воздушной постели. Дальше - пустота.
Сильно кружится голова. Опускаюсь на свою невидимую постель.
Не могу вспомнить, как попал в эту комнату. Зато хорошо помню вечернюю
Москву, извозчичью пролетку с откидным верхом и широкую спину. В памяти
возникают отрывки стихов, которые я писал при свете свечей, возвращаясь из
университетской лаборатории:
Мой милый друг, услышишь ли мой голос? Как птица, он в ночи крылами
бьет.
Словно наяву вижу ее тонкий профиль и гордо и удивленно приподнятую
бровь. Сердце сжимается от тоски, от предчувствия... Я вспоминаю ее
последнее письмо, пришедшее ко мне в ссылку: "Прощайте, мой любимый, мой
супруг. Благодарю бога, что наши дети уже взрослые и могут сами
позаботиться о себе..."
И опять вспоминаю листы, испещренные формулами, и стихи, которые
сочинял в припадках необузданной ярости против судьбы, против царя, против
нескладно устроенной жизни, в конце которой всегда - разлука. А вот еще
стихи:
И над пучиной вод, пронзая взором тьму, Над брегом забытья, над вечною
Вселенной Я, смертный человек, зажгу и воздыму Бессмертия огонь рукою
дерзновенной...
Когда я написал это?..
Собираюсь с силами, сажусь, опускаю ноги и нащупываю пол. Я одет в
какой-то блестящий серый комбинезон. У меня нет никакого плана действий.
Нужно узнать, где я, что со мной, расспросить людей. Вспоминаю морду
чудовища и содрогаюсь от омерзения.
Осторожно открываю дверь. Широкий длинный коридор залит солнечным
светом. Выхожу, иду, не зная куда.
Через несколько десятков шагов резко останавливаюсь. Передо мной в
стене коридора круглое окно. Сквозь него вижу троих людей у стены зала.
В центре группки - стройный человек с восточным смуглым лицом. Где-то я
уже видел это лицо и глаза - глубокие, грустные... К нему обращается
другой человек, молодой блондин. Когда он говорит, то сдвигает брови,
собирая морщины на переносице,- наверное, чтобы казаться старше. Слышу
такое, что лоб покрывается испариной.
- Уважаемый Ибн-Сина, кончим спор таким образом,- говорит молодой
человек смуглолицему и нажимает какие-то кнопки на стене.
Это лицо я видел на портрете, поэтому оно знакомо! Ибн-Сина - самый
знаменитый врач своего времени, крупнейший философ и естествоиспытатель!
Сколько раз, вглядываясь в его портрет, читая его научные труды и стихи, я
восхищался и завидовал ему. Но ведь он умер около восьми столетий назад...
Самые невероятные безумные мысли проносятся в моей голове.
Я думаю о том, во что никогда не верил, что высмеивал. "О, грешнику, ад
тебе уготован! Не поддавайся гордыне, не подымай длани на священную тайну
бы- тия!"- слышатся мне слова постоянного оппонента, тюремного священника
отца Андриана.
Что со мной происходит?
Между тем из стены выдвинулось несколько коробочек на тонких стержнях.
- Сейчас сравним ответы,- говорит молодой человек и громко произносит:
- Специфика Ибн-Сина. Специфика Гиппократа. Специфика... Он совершенно
явственно называет мою фамилию.
- Предлагаю решить задачу,- продолжает, насупив брови, молодой
блондин.- Условие: мы приступаем к синтезу клетки. Известно, что в ее ядре
есть кислоты, ведаю-щие наследственностью. Известны вещества, участвующие
в синтезе этих кислот. Известны генераторы и аккумуля-торы энергии в
клетке и то, как их создать. Известны кислоты, принимающие участие в
штамповке важнейших ферментов - ускорителей и замедлителей реакций в
клетке. Вопрос - с чего мы начнем синтез? - Он оборачивается к
смуглолицему: - И вы, Ибн-Сина, решайте эту задачу.
А потом сверите с ответом.
Наконец-то я слышу знакомые, привычные слова - "синтез клетки". Но кто
же может в наше время осуществить его? Нужны столетия напряженной работы
прежде, чем это станет возможно. Чтобы хоть за что-то уцепиться,
углубляюсь в рассуждения, пытаюсь решить задачу, заданную блондином.
Тот, кого называют Ибн-Синой, говорит:
- Готово, достопочтенные.
Он не успевает больше ничего сказать. Слышится пощелкивание, и голос,
похожий на его, произносит:
- Начнем с аккумуляторов энергии...
"Нет! - думаю я.- Он неправ".
Забываю обо всем: что со мной, где нахожусь. Сейчас я бы с
удовольствием поспорил с ним. У меня тоже готов ответ. И одновременно
раздается голос, похожий на мой:
- Сообщаю решение задачи по специфике ЕВН-1. ("ЕВН - это мои
инициалы",- думаю я.) Вначале необходимо создать элементы кислот, ведающих
наследственностью, потом - ферменты, участвующие в синтезе этих кислот из
элементов, затем - сами кислоты. Ведь их можно сравнить с чертежами, по
которым строится клетка. Вначале - чертежи, потом - здание... Ответ
неизвестного существа полностью совпал с моим ответом, даже слова были
почти те же самые.
Снова закружилась голова. Перед глазами мелькают пятна, извилистые
линии. Опираюсь на стену, чтобы не упасть, и, как могу, быстро удаляюсь от
окна.
Всевозможные мысли приходят мне в голову. Все это похоже на сон.
Щиплю себя, давлю пальцем на стену, убеждаюсь, что все происходит
наяву. Палец попадает на выступ в стене. Успеваю заметить, что это ряд
кнопок, и куда-то проваливаюсь...
Передо мной - широкие ворота в почти прозрачной стене, а за ними
недалеко темнеет лес - обычный зимний лес.
Спешу туда. На морозном воздухе становится легче. Кажется, что очнулся
от кошмара.
Лес стоит тихо, чуть позванивая серебряными доспехами.
Внезапно откуда-то доносится нарастающее гудение. Из-за позолоченных
закатом гор с пронзительным ревом выносится сверкающая исполинская птица,
проносится над моей головой. Закрываю голову руками и падаю в снег...
Когда встаю и отряхиваюсь, птицы уже нет. Сон или не сон?
Оглядываюсь. Невдалеке возвышается то самое здание, откуда я недавно
вышел. Прозрачное, все из стекла, поднятое на металлических столбах над
землей, готовое взлететь.
Ко мне от здания спешит человек. Он в таком же наряде, как я. Строгое
худощавое лицо с крупными чертами удивительно знакомо. Хорошо знаю, что
среди моих приятелей и ссыльных такого не было.
- Здравствуйте,- говорит он.- Вас, кажется, зовут Викентием
Никодимовичем? Вы здесь новенький, да? Давайте знакомиться.
Он протягивает узкую крепкую ладонь:
- Николай Иванович.
Оторопело гляжу на него. Имя и отчество как бы дает толчок памяти. Да,
это лицо знакомо мне по портретам. Но человек с таким лицом и таким именем
и отчеством умер около двадцати лет тому назад.
Николай Иванович берет меня под руку и тянет в лес:
- Пройдемся, я постараюсь все объяснить. Пустынный молчаливый лес лежит
вокруг нас... Останавливаюсь и спрашиваю знакомца:
- Простите, а как ваша фамилия?
Он секунду колеблется, потом называет ее.
- Тот самый, математик? - вырывается у меня, и я уже знаю ответ.
- Да, тот самый,- отвечает человек.
Сумбур в моей голове начинает проясняться. Возможно, я не выдержал в
ссылке и сошел с ума. И все, что видел-стеклянное здание, ревущие птицы,
зал,- мне только чудится. А этот подтянутый сухощавый человек с крупным
носом и выступающим подбородком тоже сумасшедший. У него навязчивая мания.
И он уводит меня в лес, чтобы покончить со мной. Бросаю взгляд на его руки
с тонкими сильными пальцами и прыгаю в сторону, за дерево, туда, где лежит
увесистый сук.
- Не подходи! - кричу, размахивая суком. Человек стоит на дорожке,
исподлобья, спокойно смотрит на меня.
- Я же вам хочу все объяснить,- говорит он терпеливо.
Облака вылетают из его рта и мгновенно растворяются в воздухе.
Тот же пронзительный рев слышится над головой. Роняю сук и поднимаю
руки, чтобы закрыть голову. На миг меня накрывает стремительная тень.
Рев затихает вдали...
- Реактивные самолеты. Аппараты тяжелее воздуха.
Впрочем, они уже устарели,- говорит Николай Иванович и сочувственно
улыбается.
"Аппараты тяжелее воздуха! Но их проекты только зреют в головах самых
дерзких мыслителей. Откуда же они появились? Какой теперь год, какой век?"
Цепляюсь за последнюю мысль, как утопающий за соломинку, и невольно
произношу ее вслух.
- Середина двадцать первого века,-отвечает Николай Иванович.-
Успокойтесь. Выслушайте - и все поймете.
Теперь понимаю еще меньше. Правда, и стеклянное здание, и металлические
птицы легко объяснить. Об этом я читал в фантастических романах.
Но откуда же взялся в двадцать первом веке я? Как оказался здесь он,
или Ибн-Сина?
Припоминается всякая чертовщина: переселение душ. Я - не я.
Кто же я? Кто он?
На его щеках рдеет морозный румянец. Он несомненно живой человек - из
плоти и крови.
Николай Иванович снова берет меня под руку:
- Пойдемте.
Мы возвращаемся к прозрачному зданию, и мерзлые ветки трещат у нас под
ногами. Слегка ноет ушибленное колено. Ели на растопыренных лапах
удерживают сверкающие пригоршни снега. Между деревьями нетронутый снег
испещрен иероглифами птичьих и заячьих следов. Лес точно такой же, как в
дни моей юности, как в дни его юности, как сотни лет тому назад. "Сотни
лет тому назад" - к этой мысли нужно привыкнуть.
Я вспоминаю свою жизнь. Я слишком много терял на своем пути.
Сначала тихую старушку, рассказывающую сказки, потом -- мать, потом -
друга, с которым делил последний огарок свечи, потом - любимую... Такой
непосильной ценой я платил за все, что приобретал,- опыт, интеллект,
знания. Но я знал, что и это потеряю в конце пути, растворясь в природе. Я
часто задавал себе вопросстоит ли жить? - и продолжал путь, потому что нет
в мире ничего выше человеческого мужества. И однажды...
Когда это было? Ночь... Бревенчатая изба... С кем-то поговорил, но, с
кем и о чем, не могу вспомнить... Свечи давно кончились. При тусклом
мерцании сальника составляю и записываю формулы клеточного обмена.
Отрываюсь от бумаги, вспоминаю кусочки своей жизни-разлуки, разлуки...
Их ровно столько же, сколько встреч. Но запоминаются они больше. Ведь
встречаясь с человеком, еще не знаешь, кем он станет для тебя. И лишь при
разлуке узнаешь это. Слишком поздно...
Опять склоняюсь над бумагами, и приходит мысль: у природы два пути -
разложение живого на неживое и создание живого из неживого. Человек в
лаборатории пока умеет повторять один ее путь. Но в конце концов человек
может всегда научиться всему, что умеет природа. Она не запрещает учиться
у нее и превосходить ее. Он повторит и другой путь природы, создав сначала
белок, потом клетку.
Тогда-то я написал стихи и забыл о них...
Мне вспомнился Крым, пальмы, лодка на лунной дорожке. Я прихожу к морю
попрощаться, хорошо зная, что больше не увижу его. И все же по старинному
обычаю бросаю в волну монету. И шелестящая волна подкатывает прямо к моим
ногам отшлифованный, мокрый и блестящий камешек.
Я вернулся в Москву, положил камешек в ящик письменного стола и забыл о
нем. А вспомнил только спустя два года, когда снова приехал к морю.
Так и о тех своих стихах я вспомнил лишь сейчас, непонятным образом
вернувшись в жизнь. Да, непонятным, потому что можно создать клетку, но
нельзя воссоздать личность, как нельзя остановить или хотя бы замедлить
время.
И все же я пришел в мир. Это непостижимо!
Мы подошли к зданию. Двери подымаются, уходят в стену, открывая
вестибюль. Сворачиваем в коридор, попадаем в многоугольный зал.
- Я уже видел этот зал,- говорю Николаю Ивановичу и рассказываю о том,
как решал задачу, стоя за окном.
На стенах зала вспыхивают сотни разноцветных огоньков.
Кажется, что это загораются под лучами солнца таинственные письмена.
К нам направляется тот самый молодой блондин, кото-рый беседовал с
Ибн-Синой.
- Привет, Николай Иванович! - здоровается он с моим спутником, как со
старым приятелем.- А кто с вами?
- Известный биолог и медик.- Николай Иванович называет мою фамилию.
Против ожидания, молодой человек не удивляется, не расплывается в
восхищенной улыбке, не рассыпает почтительных комплиментов.
- Рад,- говорит он и представляется: - Ким, один из инженеров этого
зала.
Он заводит с Николаем Ивановичем разговор о какой-то математической
проблеме. Ким говорит быстро, отрывочно, словно жалеет энергию на слова
или торопится. В наше время инженеры были не такими - более солидными с
виду, держались степенно. А Ким совсем мальчишка. И к тому же это странное
имя.
- Николай Иванович сказал, что вам нужно кое-что объяснить,- обращается
он ко мне, и "Николай Иванович" в его устах звучит как "Николаныч".
- Вы находитесь в третьем кибернетическом зале,- говорит Ким.- Здесь
установлены машины, моделирующие работу человеческого мозга.
Нервная клетка действует по принципу "да" или "нет", то есть проводит
или не проводит в данное время возбуждение. В машинах функции клеток
выполняют атомы.
Когда они заряжены квантами, соответствуют состоянию "да", когда не
заряжены - состоянию "нет".
"Кибернетические", "кванты", "заряженный атом" - пытаюсь запомнить
новые слова. Понимаю далеко не все, смутно улавливая суть. Смотрю на
Николая Ивановича и думаю: "Бессмертие..." Разве и раньше я не применял
это слово к нему? Разве, изучая его труды, я не восхищался силой логики,
не беседовал с ним? Разве не завидовал Ибн-Сине, забывая, что он давно
умер, разве не спорил с Аристотелем? Но тот Николай Иванович жил в строгих
теоремах, а этот неожиданно появился передо мной, и я вижу его полные
губы, слегка сдвинутые брови и крутой открытый лоб.
- Подобные машины,-продолжает Ким,-уже во второй половине двадцатого
века писали музыку в стиле определенного композитора или стихи в стиле
какого-нибудь поэта. На одной из них происходил первый этап воссоздания
вашей личности. В атомную память машины были заложены все данные о вас:
ваши труды, стихи, письма, информация о вашем стиле работы, анализ почерка
и другое.
Машина определила основные особенности вашего мозга, его
быстродействие. Потом по команде самонастроилась на специфику вашего
мозга. Если задать ей любую задачу, она решит ее так, как решали бы вы
сами. Теперь понимаю, что слышал, стоя за окном.
- А я и не знал, Ким, что вы умеете так отлично и популярно
рассказывать,- вмешивается Николай Иванович, и инженер настораживается.-
Все сразу становится понятным, особливо для человека девятнадцатого века.
В строгих, пристальных глазах Николая Ивановича сверкнули шаловливые
искорки, и я вспомнил, что он был не только гениальным математиком и
умудренным наставником молодежи, но и тем студентом, который сидел в
карцере за "пускание ракеты в одиннадцать часов вечера, чем вызвал
колокольный трезвон и всеобщий ужас смирных казанских обывателей".
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг