разъяснительной работой ничего не достигнешь.
Однако происшедшие события совсем выбили его из колеи. А тут еще, как
назло, в голову засел этот голос:
"Джонни, ты меня не знаешь, ты мне встреч не назначаешь..." Фраза лезла и
лезла из него, и не успел Шилов войти в горжилкомхоз, как тотчас пропел
подбежавшей к нему завотдельше по ремонту жилых зданий:
"Джонни, ты меня не знаешь..."
Завотдельша, пятидесятилетняя Римма Эммануиловна, в испуге отшатнулась и,
выпучив глаза, проговорила:
- Что это с вами Лев Игнатьич, голубчик? Вы выпили?!..
- Я не пью, Римма Мануиловна, извините, это оперетку по телевизору
давали, вот засела. Я вас слушаю!
- Дайте мне срочно экземпляр инструкций, я снесу начальнику.
Шилов поблагодарил и бодро поднялся на третий этаж, в приемную, ожидая
начала обсуждения.
Но инструкции не приняли. Не приняли потому, что Шилов вручил Римме
Эммануиловне вовсе не экземпляр своего проекта, а копию анонимного письма на
Любовь Сергеевну Ефремову, квартиросъемщицу 18-й квартиры, да-да, ту самую
даму с пионами, которая якобы облила Неверующую. Существо анонимного письма
было так запутано, что даже Шилов с трудом разобрал: поет всякие (далее
следовало нецензурное слово - нцзр) песни, сама такая нцзр, кроме того, по
вечерам нцзр, а также и ночью нцзр, и вообще нцзр. Вот такое было письмо, но
главная претензия сводилась к следующему: "Ей, нцзр, хватит и одной комнаты
для своих нцзр, а мне, трудящемуся, живущему в одной, метров не хватает..."
Шилов выяснил, что Любовь Сергеевна была замужем за полковником
Ефремовым, погибшим в автокатастрофе, и квартира поэтому сохранялась за его
вдовой. Но это частное дело вдруг оказалось в портфеле вместе с
инструкциями, и когда глава горжилкомхоза начал читать анонимку, то тотчас
побагровел и, бросив ее на стол, заявил:
- Такие инструкции я и обсуждать не собираюсь! Инструкции не только не
утвердили, но по всему горжилкомхозу тут же заговорили о злоупотреблении
Шиловым служебным положением, что выразилось в распространении пасквилей на
советских граждан. В печати как раз остро дискутировали насчет анонимок.
- Но не я же писал, товарищи!.. - воскликнул в сердцах Шилов.
- А зачем копию сняли? - сурово спросила Римма Эммануиловна. - Хотели
бедную женщину шантажировать?!.
- Вы что, товарищи, я... - Лицо Шилова покрылось красными пятнами.
- Предлагаю освободить товарища Шилова от обязанностей председателя КВР
домов 10 и 12 по Тихому переулку, - предложила Римма Эммануиловна.
- Не будем спешить, - остановил ее глава горжилкомхоза. - Мы только что
вынесли Шилову благодарность за отличную работу, и нас не поймут с такими
поспешными выводами. Но чтобы не быть уж совсем беспринципными, мы,
во-первых, попросим Льва Игнатьевича извиниться перед Любовь Сергеевной за
распространение подобной мерзости, а вам, Римма Эммануиловна, я поручаю
обстоятельно проанализировать работу КВРа 10 - 12 по Тихому переулку и
доложить нам на следующем заседании. Все, спасибо, товарищи!
"Джонни, ты меня не знаешь..." - ехидно пропел голос внутри Шилова, и
бывший майор покорно кивнул.
Вот так все обернулось. Лев Игнатьич возвращался домой разбитым. Валидол
не помогал, сердце щемило, и он, зайдя в аптеку, купил нитроглицерин.
Подойдя к дому © 12, он остановился и, помедлив, решил зайти в квартиру 18
извиниться, чтобы разом свалить все обиды, опрокинувшиеся на него в этот
день.
Пока он взбирался на пятый этаж, взмок до нитки. Не пойдешь ведь на
ответственное заседание в одной рубашке да без галстука... Взмокший,
обмахиваясь шляпой, предстал Шилов перед ослепительно красивой женщиной в
ярко-красном халате с пионами.
Любовь Сергеевна была всегда верной женой. Шилов узнал это из надежных
источников и, сделав копию письма, наоборот, хотел найти хулиганского
анонимщика, дабы наказать его так, чтобы и глаз больше не смел поднять на
вдову полковника. Узнав о трагической гибели ее мужа, Лев Игнатьевич даже
скрепя сердце закрыл глаза на то злополучное ведро, которое Любовь Сергеевна
по нечаянности (как сразу же решил Шилов) опрокинула на Неверующую. Просто
зайти, предупредить, думал он, а тут вон как все повернулось, ну, да делать
нечего...
- Проходите, Лев Игнатьич! - увидев Шилова, весело проговорила Любовь
Сергеевна. Улыбка явила целый ряд белоснежных зубов, и Шилов совсем смутился.
- Откуда вы меня знаете? - удивился он.
- Кто же вас не знает, да и, говорят, вы интересовались мной. Я еще вчера
ждала вас...
- Вчера?.. - У Шилова пересохло в горле.
- Проходите! Что это вы в пиджаке? Жара, как в Гаграх! Снимайте пиджак!
Галстук!..
Он и опомниться не успел, как оказался в одной рубашке без галстука и на
столе перед ним стоял запотевший бокал с апельсиновым соком.
- Пейте! Только сок очень холодный. Может быть, минеральной воды, она на
полу в комнате стоит?..
- Да, - промычал Лев Игнатьич.
Шипучая минералка разорвала сухость во рту, и в глазах даже потемнело.
- Садитесь в кресло! - послышался голос.
Шилов сел в кресло. Хозяйка включила вентилятор, и прохладный ветерок
коснулся лица.
- У вас совсем замученный вид, Лев Игнатьич! - улыбнулась Любовь
Сергеевна. - Нельзя себя так перетруждать!.. Я вас слушаю, что вас привело
ко мне?
- Меня к вам? - переспросил Шилов.
- Ну да... - неуверенно проговорила Любовь Сергеевна. - Вы пришли ко мне,
потому что ходят разговоры, будто я облила эту девочку, Лену, по-моему из
соседнего дома, то есть вылила на нее ведро воды. А сейчас с этими
затруднениями, когда все экономят... вы ведь поэтому пришли?
- Нет, - вдруг сказал Лев Игнатьевич и часто заморгал. - Я... - Шилов
поднялся. - Я хочу выразить соболезнование по случаю... Я только узнал...
Жил, знаете, за глухой стеной неведения, словом, располагайте мной, как вам
заблагорассудится!
Эта неожиданная речь Шилова смутила Любовь Сергеевну. Румянец тронул ее
смуглую кожу, и Лев Игнатьич, как мальчик, влюбленно, завороженно взглянул
на женщину. Восхищение уже открыто сияло на лице.
- Я счастлив, что увидел вас, вы такая... Я не понимаю, почему из-за вас
не стреляются на дуэлях! - выпалил одним духом Шилов. - Стойте так и не
двигайтесь, а я убью его! Одну минутку!..
Любовь Сергеевна не успела и вскрикнуть: "Ах, куда вы?!" - как Шилов без
тапочек, в одних носках вышел из квартиры 18 и позвонил в квартиру 19.
Дело в том, что по некоторым нцзр Шилов догадывался, кто автор анонимного
письма. В квартире 19 проживал некий Гриша Анисимов, работающий мясником в
гастрономе номер три. Гриша жил с женой и ребенком, стоял на расширение, но
квартирная проблема в Копьевске, лишенном большой промышленности, решалась
очень туго, поэтому Гриша решился на анонимку.
Шилов ворвался к Грише как разъяренный вепрь. Он схватил Анисимова за
майку и заорал, что выведет клеветника на чистую воду.
- Ты знаешь, что есть статья?!. - закричал Шилов.
- А ты докажи сначала, - дожевывая мясо, спокойно сказал Анисимов.
- Я докажу! Я так докажу, что жители все, как один, выйдут на улицу и
выгонят тебя из города!
- Чево?.. - не понял Анисимов.
- Гриша, что ты сделал?!. - вскричала в испуге жена Лида.
- Тебя забросают камнями и будут показывать пальцами, как на урода. На
колени перед ней, извиняйся немедленно! - вскричал Шилов, указывая на
вбежавшую Любовь Сергеевну.
- Ты ее обидел?!. - в страхе прошептала Лида.
- Ты чево это?.. - Анисимов забегал глазенками. - А ну брысь!
- На колени! - взревел Шилов. - Не заставляй меня превратиться в ураган,
который испепелит твой дом, подумай о дочери!
Пятилетняя дочь Анисимова, напуганная криками, заплакала.
- Извиняюсь... - выдавил Анисимов.
- Что случилось? - не поняла Любовь Сергеевна.
- Вот! - указывая пальцем на Анисимова, вскричал Шилов. - Подлость
наказуема!.. Пойдемте, Любовь Сергеевна! - И он вывел ее из квартиры 19.
Когда Лев Игнатьич вкратце рассказал Любовь Сергеевне суть дела, опуская
грубые подробности, она по достоинству оценила этот поступок, тем более что,
встречаясь иногда вечерами со своим соседом, выходившим в майке покурить на
лестничную клетку, она стала его бояться. Его откровенные разглядывания (а
последний раз он попросту попытался ее обнять), его намеки на одинокую
кровать приводили Любовь Сергеевну в содрогание. Она не знала, как ей
поступить, к кому обратиться за помощью, и вдруг спаситель явился сам собой,
да еще какой спаситель!
Выслушав сбивчивый рассказ Шилова, Любовь Сергеевна вдруг выговорила:
- Можно, я вас поцелую?..
- Меня?!. - Лев Игнатьич опешил, но не успел и опомниться, как ее губы
нежно коснулись его щеки. Шилов превратился в соляной столб.
Пока он так стоит, заметим, что Лев Игнатьич уже три года жил один.
Единственная дочь, закончив институт в Москве, вышла замуж и уехала с мужем
в Эфиопию на три года.
- Можно, и я вас поцелую? - вдруг придя в себя, несмело попросил Шилов.
Любовь Сергеевна ничего не ответила, она только смутилась, и Лев
Игнатьич, посчитав сие за согласие, поцеловал ее. Так они еще долго и
легкомысленно целовались, пока солнце не зашло за дома и тень не легла на
окна.
- "Джонни, ты меня не знаешь!.." - вдруг пропел Шилов.
- "Ты мне встреч не назначаешь..." - отозвалась Любовь Сергеевна. Потом
они пили чай, а проголодавшись, готовили ужин, и напрасно беспрерывно звонил
телефон в квартире Шилова. Он самолично уволил себя с поста председателя
КВР, о чем в тот же вечер и доложил Римме Эммануиловне.
"Первый звон - чертям разгон", - любил средь бухгалтерской тишины
изрекать Неверующий. И все знали, что Петр Иванович обнаружил у кого-то
ошибку в подсчетах, что означало минус пять процентов квартальной премии.
Оттого все затихали и боязливо поглядывали на него, а он не торопился
объявить виновного, тянул, похмыкивал, накаляя без того жаркую атмосферу.
Так случилось и в этот раз. Прошло двадцать минут, все попритихли - а сидели
в одной комнате, даже отдельного кабинета не имел Петр Иваныч, - как вдруг
Боборыкина не выдержала:
- Может, хватит, Петр Иваныч, издеваться над коллективом?!.
- Что?!. - У Неверующего даже очки слетели с переносицы. - Вы что,
Боборыкина, чертей всю - ночь гоняли?!. Вы как разговариваете с главным
бухгалтером?!.
- Вы для нас в первую очередь мужчина, а не главный бухгалтер и ведите
себя как мужчина, а не как баба! - она так брякнула это слово "баба", с
таким чувством, что вздох замирания пробежал по столам. В воздухе запахло
электричеством. До обеда оставалось десять минут, и Пуговицына, старший
кассир и старейший член бухгалтерии, неожиданно поднялась и, взяв кошелек,
вышла. За Пуговицыной моментально выскочили остальные, оставив Боборыкину
наедине с Неверующим.
"Прекрасно!" - заулыбалась Боборыкина, расценив этот уход как негласную
поддержку подруг. Наедине можно не бояться, все высказать, свидетелей нет.
- Ну-ка, подойдите сюда! - Неверующий поманил ее пальчиком.
- Нет, это вы подойдите! - усмехнулась Боборыкина и, поманив Петра
Иваныча пальчиком, указала на стул перед собой.
Неверующий даже оглянулся, точно это не его звали, а кого- то другого. Но
в комнате, кроме них, никого не было. Он, конечно, мог возмутиться,
закричать, но вместо этого Петр Иваныч поднялся, переместил резинки на
рукавах, подошел к указанному стулу и сел. И Боборыкина сразу же растерялась.
Да, глянув на Петра Иваныча вблизи, она растерялась, но совсем по другому
поводу. Та красавица, на которую заглядывался вчера в кафе Дождь, была
дочерью Неверующего! Как она сразу-то не сообразила! Те же чистые голубые
глаза, то же красивое лицо, вылепленное природой с таким тщанием, что даже
изгиб ноздрей сделан на особый манер. И этот чистый высокий лоб... "Ему бы
очень пошли усы, - вдруг подумала она. - Да он просто красавец!.. И если
бабы не кидаются, то только потому, что невысокий. А разве имеет значение
рост?.."
- Ну что ж, Надежда Васильевна, - прервав ее молчание, заговорил
Неверующий. - Я вас слушаю! Я, как мужчина, вы это верно заметили, даю вам
право первой высказать свои претензии ко мне. Я вас внимательно слушаю!.. -
И Петр Иваныч скрестил руки на груди.
Боборыкина помолчала, потом вдруг улыбнулась.
- Он вчера проводил меня до дома, а потом взял и улетел к вашей дочери, -
проговорила она. - Он любит ее, Петр Иваныч, да еще как любит! А вы любили
когда-нибудь?
Петр Иваныч, приготовившись выслушивать град попреков; опешил. До него не
сразу все это дошло. Он долго соображал, глядя на Боборыкину. И увидел
вдруг, что перед ним сидит красивая женщина и как-то странно, непривычно
смотрит на него.
- Я? Ну, знаете, это... При чем здесь любовь?!. Мы остались, надеюсь,
объясниться совсем по другому поводу...
- Когда мужчина с женщиной остаются одни, другие поводы просто смешны, -
мудро сказала Надежда и улыбнулась.
- Как это смешны?!. - упорствовал Неверующий. - Нет уж, давайте
разберемся сначала в наших служебных отношениях! То, что вы мне сказали...
- Никогда не надо воспринимать так серьезно слова женщины. Она говорит
одно, а думает другое. И, кроме того, сейчас уже перерыв...
Петр Иваныч взглянул на часы. Они показывали" две минуты второго.
- Вас ведь волнует судьба дочери?..
- А при чем тут дочь?! - пробурчал он.
- А о своей судьбе вы задумывались?
- При чем здесь моя судьба?! Вы мне сказали весьма обидные слова, и это
слышали все! Вы отдаете себе отчет в том, что говорите?!
- Нет, - вздохнула Боборыкина. - Я говорю одно, а чувствую другое...
Неверующий помолчал.
- Я не понимаю, что вы имеете в виду, - неуверенно проговорил он. - Вы
изъясняетесь более чем странно!..
- Скажите честно, я вам не нравлюсь? - вдруг спросила она.
Вопрос застал Петра Иваныча врасплох. Он уже чувствовал, что такой вопрос
последует, и страшился его, ибо правду сказать совсем было невозможно:
Боборыкина ему нравилась! А она ждала от него только правды, ибо ложь тотчас
бы открылась, да и Неверующий не умел лгать, он был родом из другого
поколения.
- Да, вы мне нравитесь, - дотянув паузу до последнего, пробормотал он. -
Но я бы хотел закончить служебный разговор...
Когда Пуговицына привела за две минуты до конца перерыва верный отряд
бухгалтеров в их тесную комнату, надеясь узреть следы битвы титанов, ни
Неверующего, ни Боборыкиной там уже не было.
Шел четвертый день его возвращения. Дождь снимал отдельный номер в
гостинице "Центральная", значился там под именем Андрея Ивановича Веротина,
хотя в паспорт, выданный ему Стариком, он так и не удосужился заглянуть.
С утра он побродил по городу. Зашел в краеведческий музей, посмотрел на
бивень мамонта, полюбовался старыми доспехами русского воина. Старушка в
белой панамке, сидевшая в углу, лизала мороженое.
- За углом продают, - заметив, что Дождь ее рассматривает, сообщила она.
- Пятнадцать копеек с кофейным наполнителем...
В картинной галерее было тоже пустынно. Переходя от одной картины к
другой, Дождь вдруг наткнулся на небольшую копию "Поклонения волхвов"
Боттичелли. Его так и ожгло, когда он всмотрелся пристальнее в эту подробно
выписанную картину. Здесь были все те, кого он хорошо знал. Старый волхв,
протягивающий руки к младенцу, - сам Козимо Медичи. На переднем плане в
красном плаще, преклонив колена, его сын Пьеро: в паже, стоящем с левого
края, можно узнать Лоренцо, а справа, в толпе, закрыв глаза и чуть склонив
голову, - его брат Джулиано. С правого края стоит белокурый Боттичелли...
Дождь почти носом воткнулся в картину и чуть не вскрикнул. Чуть выше
Боттичелли стояли трое юношей. Первый в шляпе с пером ему был незнаком, а
вторым, тоже в шляпе, обрамленной полоской орнамента, стоял... он! Художник
выписал не все лицо, был виден лишь левый глаз, угол рта и рука, прижатая к
груди. Рядом с Дождем в круглой шапочке Микеле Верино, за ним в профиль -
Марсилио Фичино.
Дождь не видел это "Поклонение..." у Боттичелли. Фичино показывал ему
совсем другую картину, тоже "Поклонение волхвов". Здесь все происходит возле
лачуги, а там высокие стены, какие-то руины и пейзаж с деревьями и холмами.
Значит, Марсилио нарочно не показал ему эту картину?.. Почувствовав на себе
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг