воды ее огорчило, но она знала, что аварию ликвидируют и воду дадут попозже.
В чайнике вода есть, и они смогут попить чаю. Она думала, что он снова
примчится на мотоцикле, поэтому вздрагивала от каждого приближающегося шума
мотора, бежала к окну и, краснея, выглядывала из-за занавесок.
В одиннадцать вечера она не выдержала и пошла звонить. Долго не решалась
набрать его номер, наконец набрала, но трубку снял не он, а Крупенников. В
доме было шумно; слышались женские голоса, и от этих голосов она онемела и
не смогла выговорить ни слова. На другом конце бросили трубку.
"Может быть, кто-то из класса или помирились с Леной, - подумала она. - А
может быть, шумел телевизор, они все любят запускать на полную мощность..."
Ей почему-то сделалось зябко. Она вернулась домой. Ее била дрожь, и она
долго не могла согреться. Выпила чаю, и ее тотчас бросило в жар. Градусник
показал 38,5.
Старик читал Петрарку: "В юности страдал я жгучей, но единой и пристойной
любовью и еще дольше страдал бы ею, если бы жестокая, но полезная смерть не
погасила уже гаснущее пламя. Я хотел бы иметь право сказать, что был вполне
чужд плотских страстей, но, сказав так, я солгал бы, однако скажу уверенно,
что, хотя пыл молодости и темперамента увлекал меня к этой низости, в душе я
всегда проклинал ее. Притом, приближаясь к сороковому году, когда еще было
во мне и жара и сил довольно, я совершенно отрешился не только от мерзкого
этого дела, но и от всякого воспоминания о нем, как если бы никогда не
глядел на женщину; и считаю это едва ли не величайшим моим счастьем и
благодарю Господа, который избавил меня, еще во цвете здоровья и сил, от
столь презренного и всегда ненавистного мне рабства..."
Старик любил читать поэтов и мыслителей не столько даже за мысли, которые
те высказывали, чаще всего они неслись на поводу своих страстишек. И как ни
набрасывали изящное покрывало слов на сию разгоряченную склонность, как ни
украшали ее цитатами и примерами, собственными метафорами и сравнениями, она
все равно проглядывала, как уши из-под колпака. Старик любил их читать за
обмолвки, за те сорвавшиеся с языка невольные слова, которые, если их найти,
уже сами по себе являли гораздо большее значение, чем та общая мысль, на
каковую их заставляли работать. И вот Петрарка, всю жизнь только и писавший
о любви, о жаре чувств, расписывает свое отвращение к нему! Впрочем, если б
жар всерьез стал мучить его, возможно, не было бы стихов, каждому свое...
Старику понравилось его выражение: "Жестокая, но полезная смерть". Так
сказать о своей возлюбленной, да еще радоваться при этом, это уж совсем
любопытно и, пожалуй, более под стать закоренелому цинику, чем трепетному
поэту и лицу духовному.
Жестокая, но полезная смерть... Поэт мыслил шире, чем монах. Он умел
сопрягать светлое и черное, и вот формула, которую искал Старик. Боже, как
многие проигрывают оттого, что живут дольше, чем нужно, и уже настолько
надоедают человечеству, что оно не чает, как от них избавиться. Бывает и
другое. Но то, что смерть в иных случаях полезна, это несомненно, и, кто
знает, проживи Лаура дольше да еще выйди замуж за Петрарку, он бы, пожалуй,
строчки для человечества не написал, а кропал бы свои сонеты в альбом. Разве
мало было таких поэтишков?.. Вот действительно полезная смерть!
Из всех новых подопечных Старику больше всего понравился Неверующий. Не
ожидал он от него такой прыти. Впрочем, если честно, испытание Петру Иванычу
он подготовил из рук вон плохо. Ну, что это за фигура, Черных? Теперь вот и
сам поплыл, и в результате родится еще один грешник. А ведь Черныха готовили
в праведники. Взяток он не брал, на уговоры не шел, дачи не строил. Даже
мясо покупал у себя в буфете по государственным ценам. А воспитать
праведника, да еще в торговле, - это подвиг! И Старик очень этим гордился.
Праведники и без того все на учете, а тут такая редкость. И вот на тебе...
Поначалу Старик надеялся, что твердый праведнический характер Черныха
обрушит великий гнев на голову Неверующего и сам еще укрепится после этого,
а оказалось наоборот. И теперь эта Полина Матвеевна, уже давно выискивавшая
случай совратить бедного Черныха, сделает свое колдовское дело.
"Но черт с ними, с этими неприятностями, - вздохнул Старик. Феномен Петра
Иваныча полностью все искупает. Как он воспарил душой! Старик даже пошел
(сам!) в канцелярию и спросил, как у них с планом, он даже готов был взять к
себе Катерину Ивановну, даже придумал ей работу - пыльные бури, этот участок
захирел, а сил у Катерины Ивановны много, она быстро наведет здесь порядок,
а у Петра Ивановича не будет никаких хлопот с разводом, а то Неверующий стал
уже тосковать, подумывая о том, какой шум произведет его развод, вести же
двойную жизнь он не мог. Да и Катерину Ивановну было жалко. Куда она теперь,
кто ее возьмет?.. И Ленке переживания. Впрочем, Петр Иваныч все равно это
сделает, а Старику очень хотелось, чтобы Неверующему повезло, улыбнулось
счастье. Старик знал, что у них с Надеждой могут быть и дети... Но про то он
даже себе не смел признаваться. Чтобы не сглазить.
Итак, Старик посетил канцелярию, но, как и следовало ожидать, план был
выполнен давно, а сверхплановых жертв, безвинно убиенных, кои поступали к
нему на Участок Стихий, уже множество толпилось в предбаннике, и Старик не
знал, что с ними делать. Мест свободных у него почти не было, а человечество
до того озверело, что истребляло безвинных толпами. Из Африки, Азии шли
колоннами! Войны вроде большой не наблюдалось, а истребление шло полным
ходом. Между делом к Старику привели уже пятого претендента на место Дождя,
скрипача лондонского оркестра, которого нечаянно убили в уличной перестрелке
гангстеров с полицией. Скрипач даже внешне походил на Дождя, и Старик,
отметив это обстоятельство, недовольно хмыкнул.
- Что вы знаете о Козимо Медичи? - спросил Старик и тотчас пожалел о
своем вопросе. Ну, конечно же, претендента натаскали как следует, выболтав
все о жизни деда Лоренцо. Н-да. Тут и не узнаешь, что за фрукт.
- А кем вы хотели быть в детстве? - спросил Старик.
- Я? Я хотел быть пожарным!..
И здесь чувствовалась бдительная рука Первого Помощника. Уж не заговор ли
он готовит, вербуя своих людишек в аппарат? Вон какую продувную бестию
подсовывает... Да, но Старик тоже не может до бесконечности тянуть. После
девяти дней отсутствия новый Дождь должен быть назначен, а ведь надо
оформить еще тысячу справок, а сегодня уже седьмой день (шестой для Дождя).
Старик отдыхает, но обстоятельства поджимают. Куда деваться! И это уже
последний претендент, после чего Старик должен будет взять любого, кого
предложит Первый. А он, чего доброго, выберет такого головореза, что весь
участок будет лихорадить. Придется уж оставлять этого оболтуса, чего еще
расспрашивать?
И Старик его отпустил, приказав готовить документы. Первый облегченно
вздохнул. Но когда Старик дал понять, что хочет побыть один, Первый
обиделся. Он был шустрый, этот Первый. Слетел с откоса на машине. Старик
спросил его потом: "Куда ты мчался?" И Первый ответил:
"На свидание с девушкой..." И как-то незаметно он выдвинулся. А поначалу
гонял облака. Нудная работа. Но потом у Старика обнаружился ревматизм, и он
тут как тут. Старый любитель бани. Вылечил, и пошло-поехало. А работал
администратором в филармонии. Вообще-то Старик нетворческих людей не берет,
но при регистрации посчитали, что поскольку филармония, то это к Старику.
Так он и попал. Был Семнадцатым помощником, стал Первым. Старик сам
удивился. Но работает четко. Дождя невзлюбил. И Дождь его тоже. Но Дождь в
Совете старейшин, и Первому его не укусить. Теперь и старается. Ничего,
похоже, уже недолго осталось...
Старик вызвал Седьмого.
- Ну, что? - спросил Старик.
- Фактов много, - ответил Седьмой.
- Что значит много? - пробурчал недовольно Старик. - У тебя всегда на
всех есть улики! И на меня, уверен, тоже! Ну, есть же?!.
- Есть, - помолчав, вздохнул Седьмой.
- Ну и что это за улики?!
- Да несущественные... - отмахнулся Седьмой.
- Ну, хватит, хватит! - рассердился Старик. - Выкладывай!
- Во-первых, вы сами определили Дождю размер капель два миллиметра.
- Два-полтора, - поправил Старик.
- Записано: два.
- Ну, хорошо! Дальше!
- Вот, а он все время играет тоньше! По 0,5, а то и по 0,1, а то и вообще
по 0,05. А то вдруг сыплет по 6 - 7 миллиметров, то есть пользуется правами
всех Дождей, о чем они докладывают. И вы даже пошли на то, что не просто
разрешили ему это от себя, а объявили, что добились специального разрешения,
что, увы, совсем не так. Согласно же параграфу второго Небесного Устава, за
превышение полномочий вам грозит высылка на вечное поселение за пределы
Вселенной... - Седьмой замолчал, глядя на Старика. Губы его были плотно
сжаты. - Вы сами просили... Дождь путает все наши метеорологические карты и
расстраивает метеонауку на земле. А мы же обязались им не вредить, это даже
записано в Уставе. А получается, что вредим, ибо то там засуха, то заливает
сплошняком. А даже за неумышленное вредительство предусмотрено наказание...
- Знаю! - оборвал его Старик.
- Ну, вот... Старик задумался.
- А Первый знает?
- Да... - помолчав, ответил Седьмой.
- И он знает, что ты знаешь?..
- Да...
- И что?..
- Я перехватил его донос, но ждать больше нельзя. Мне все труднее его
контролировать, он повсюду запускает своих людей.
- А у меня есть нарушения и другого характера? - удивленно спросил Старик.
- Их немало, но дальше меня они не идут, а я джентльмен, вы это знаете, и
против вас работать никогда не буду...
- Знаю, знаю, - вздохнул Старик.
- А что с Первым?
- Отправить в ад огненных демонов за попытку переворота.
Седьмой кивнул.
- И когда ты предлагаешь? - помолчав, спросил Старик.
- Сейчас.
- Прямо сейчас?
- Я уже его задержал...
- Ну, ты, братец, того, параграф второй Устава гласит... - Старик
запнулся и, взглянув на Седьмого, рассмеялся. - Бедный Скотланд-Ярд, я
представляю теперь, почему они целых два дня пили на твоих поминках! Здорово
же ты им сидел в печенках! Ну что, зови.
- Да ему, собственно, уже вручено обвинительное заключение, и он его
подписал.
- Так сразу и подписал? - удивился Старик.
- Не сразу. Но я дал прочитать ему второе заключение, о том, что станет с
ним, если начнется расследование и его признают виновным...
- Я знаю, - Старик даже содрогнулся. Одно дело поддерживать огонь в
земном ядре, пусть и обгорать, работать, но привыкнуть можно, даже
выдвинуться, а стать космической пылью кому захочется, тем более такому
честолюбцу, как этот... - И когда ты думаешь его отправить? - спросил он.
- Я уже отправил, - сказал Седьмой.
- И не дал мне взглянуть ему в глаза?!. - Старик так возмутился, что даже
вскочил. - Нет, это уже наглость!
- Ну хорошо, я могу его вернуть, тем более что он сам просил свидание с
вами, но я сказал, что он даже этого не достоин. "После всего, что ты
сделал, - сказал я ему, - ты не достоин даже взглянуть Ему в глаза! Разве у
тебя хватит совести спокойно посмотреть Ему в лицо?!" - сказал я. Он вдруг
заплакал и согласился со мной.
- Ты правильно поступил, - вздохнул Старик и, спохватившись, нахмурился.
- Но все равно должен был согласовать со мной! А вдруг мне бы захотелось?!.
- Но вам же не захотелось, - улыбнулся Седьмой, и Старику нечего было
возразить.
- Ну хорошо, я ведь тебя вызвал совсем по другому делу, и ты знаешь по
какому! Что там-то?!.
- Фактов много, - сказал Седьмой.
- Ну, теперь излагай, - кивнул Старик.
Настал восьмой день, и Дождь с утра почувствовал странную тревогу, так
бывает, когда уж слишком все хорошо и не только нет никаких препятствий, но
если они и находятся, то устраняются как по мановению волшебной палочки.
У Петра Ивановича произошел откровенный разговор с Екатериной Ивановной.
Делать нечего, надо решать, а Неверующий влюбился не на шутку... Первая
любовь! И смех и слезы. Катерина Ивановна оказалась женщиной на редкость
энергичной и предприимчивой. Конечно, она поначалу и слышать ничего не
хотела, требуя прекратить все это немедленно, даже пригрозила мужу высшими
инстанциями, но потом смирилась и сказала, что отпускает его. Зато Дождь с
Леной получали в наследство комнату Петра Ивановича со старым кожаным
диваном, и, как только Дождь прописывался, Катерина Ивановна тотчас
требовала дополнительных метров, т. е. подавала на расширение. Она даже
предлагала и Петру Ивановичу пока не выписываться и самому подать на
расширение, но тот отказался.
Все у него на работе уже знали о случившемся и удивлялись Боборыкиной: не
могла помоложе найти?!. Одна Пуговицына ей завидовала и даже собралась раз
всерьез поговорить с Надеждой: ну, зачем ей Петр Иваныч? А вот она бы,
Серафима Павловна, она бы... Но духу не хватало у Пуговицыной завести такой
разговор. Уж слишком сияющей ходила Боборыкина.
Она похорошела так, что мужики даже в автобусах стали к ней приставать и
набиваться на знакомство. Но Надежда отшивала их с такой резвостью, что они
чернели от позора.
Перед уходом на новую работу - ревизором-бухгалтером в НИИсредмашбумпром
- Надежда устроила чаепитие для всей бухгалтерии. Пили чай, в голос жалели,
что она уходит, не понимая, зачем ей нужно менять работу. Неверующий тоже
жалел, отмечая некоторые достоинства Надежды Васильевны, которая, слыша его
слова, краснела, как майская роза, а Пуговицына наоборот, желтела и
грустно-грустно улыбалась.
- А когда свадьба-то?!. - не выдержав, брякнула Тамара Леонидовна.
Надежда вспыхнула, Пуговицына так саданула в бок Тамаре Леонидовне, что
та аж задохнулась от боли. Неверующий кашлянул.
- Ты что, очумела?.. - взвилась Тамара Леонидовна, продохнув боль. -
Теперь синяк будет, и муж скандал устроит. Прямо ведь у груди!.. Что я
такого спросила?..
- Скоро, Тамара Леонидовна, - ответил вдруг Неверующий. - Мы с женой уже
подали на развод, а я официально уже переехал к Надежде Васильевне...
В бухгалтерии стояла мертвая тишина. Было слышно, как муха жужжала над
тортом.
- Мы всех обязательно пригласим на наше скромное торжество, - объявил
Петр Иваныч. - И мы рады, что именно вы все являетесь свидетелями и в
какой-то мере организаторами нашего счастья. А мы счастливы, правда, Надя? -
улыбнувшись, спросил Неверующий.
- Правда, - тихо ответила Надя, и Серафима Павловна, не выдержав,
заплакала.
...Шел восьмой день, и с утра что-то странное творилось вокруг. Было так
тихо, что все недоуменно оглядывались, точно вот- вот должна была начаться
гроза, но небо сияло, как надраенный до блеска голубой самовар.
Дождь с утра чувствовал странную расслабленность, которую он, правда,
относил за счет физиологических перемен, начинающихся в его теле. Следовало
бы полежать, но Екатерина Ивановна, оставшись вдруг одна с дочерью и будущим
зятем, всю свою неукротимую энергию перенесла на них. Она заставила Дождя
немедля идти в филармонию и попросить, чтобы его прослушали, дабы начать
работать, зарабатывать деньги, коли он музыкант. И Дождь отправился. На его
счастье, заболел ведущий артист Кобозев, на котором держалась вся программа.
Через неделю уже должен был состояться первый концерт, и руководители
филармонии ломали голову, как выйти из положения. Подходило к концу
полугодие, и в планах стоял выпуск этой программы, да и сборы с нее должны
были покрыть дыры в финплане, то есть, куда ни посмотри, программу надо было
выпускать.
Когда секретарша доложила директору Хазину, что молодой певец просит его
прослушать, Хазин поначалу отмахнулся и велел сказать, что пусть приходит в
сентябре, но не успела секретарша выйти, как он одумался и велел впустить
просителя.
Дождь вошел. В кабинете Хазина сидело человек десять, в основном
участники новой программы, молчаливо ожидавшие своей участи. Тишина была
гробовая.
- Что вы поете-то? - вздохнул Хазин.
- Все, - Дождь улыбнулся.
- Что все? - устало спросил Хазин.
- А что вы хотите? - не понял Дождь.
- Я ничего не хочу! - разозлился Хазин. - Это вы что-то хотите от меня!
- От вас я ничего не хочу, - пожал плечами Дождь. У толстого с широким
двойным подбородком Хазина от такой наглости даже выступил пот.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг