Владислав Романов
ДОЖДЬ
Й_________________________________________________________________________»
є Сб. Поиск-89 - Свердловск, Средне-Уральское кн. изд-во, 1989, 336 с. є
є ISBN 5-7529-0126-Х є
є OCR and spellcheck by Andy Kay, 17 November 2001 є
И_________________________________________________________________________ј
В то лето жара в Копьевске выдалась нестерпимая. Старожилы уверяли, что
сто три года такой жары не наблюдалось. Красный столбик градусника точно
приклеился к отметке 33 и, хоть лопни, не спускался вниз. Уже в конце мая в
лесах начались пожары, и дым навалился на город. Выезд в лесную зону
запретили, и все по воскресеньям стали ходить в картинную галерею,
расположенную в старом соборе: толстые стены еще хранили прохладу и не
пропускали дым.
В связи с пожарами пришлось ввести ограничения и службе водопровода.
Жителям разъясняли, конечно, временность и необходимость таких мер, призывая
блюсти строжайшую экономию воды. Повсеместно создали Комитеты Водного
Режима, сокращенно КВР, куда входили лучшие люди подъездов. "Доживем до
дождей!" (ДДД) - этот призыв кэвээровцев вселял в копьевцев бодрость и
оптимизм.
В эти нелегкие дни главбух Кировского райпищекомбината Петр Иванович
Неверующий торопился закончить методическую записку о перспективном и
текущем планировании, которую он составлял для бухгалтерских курсов. Жена с
дочкой спали в соседней комнате, а стрелки старинных бабушкиных часов с
римскими вместо цифр загогулинами подходили к двенадцати. Сидя за столом в
майке и трусах, Петр Иванович еле успевал вытирать пот, меняя за вечер уже
третий платок. Это еще хорошо, что окно выходит в садик, яблонька
распустилась, и тянет прохладцей, а у Льва Игнатьевича Шилова на пятом
этаже, небось, одуреть можно от духоты.
Часы пробили двенадцать. Неверующий решился уже поставить точку, как
вдруг что-то зашумело в яблонях и очень знакомое почудилось в этом шуме.
Петр Иванович сдвинул на нос очки и, всмотревшись, с удивлением обнаружил
серебристое мельканье у фонаря. Поначалу он подумал, что это серебрится
мошкара, но тут уж и пахнуло, да таким удивительно знакомым, что Петр
Иванович вскочил из-за стола. Пахло свежеприбитой пылью. Да- да, той самой
свежеприбитой пылью, когда идет дождь. И, вглядевшись, Неверующий обнаружил
у фонаря не мошкару, а самые натуральные капельки! Он даже перевесился через
подоконник - ив глаз, в нос, в рот залетели настоящие дождинки!
Петр Иванович хотел было разбудить жену и дочь, но тут вдруг ему в голову
пришло: а не разбазаривает ли кто-нибудь с верхних этажей таким хулиганским
образом воду?!. Он уже хотел было снова перевеситься через подоконник,
взглянуть вверх, но, посмотрев на фонарь, обомлел: во всю ширину переулка
шел дождь. Теперь это уже было видно и слепому! Дождь, дождь шумел в листве,
бежал в водосточных трубах, и пузыри вскипали на лужах. Причем все
свершалось как-то тихо и обыкновенно - никто не хлопал окнами, форточками,
точно все спали и ничего не слышали.
Откуда-то издалека донеслась странная мелодия, и Петр Иванович вспомнил,
как он сам мальчишкой выделывал такие рулады на травинке. Травинка нужна
тонкая, широкая, и стоит ее поднести к губам, как она задрожит, завибрирует
и зазвучит нежная мелодия. Петр Иванович был мастак выдувать всякие песни,
но мелодия, которую он услышал сейчас, поразила его своей необычайностью:
точно все вокруг вплеталось в нее - и тиканье часов, и шорохи, и скрипы,
и свет фонарей. И так вдруг что-то защемило в сердце, что Неверующий готов
был, кажется, выскочить из окна.
- Куда все ушло-то? - вдруг выпалил он и удивился своему вопросу. С чего
это он такое спросил?
- Куда, куда?! - сердито проворчала жена в соседней комнате.
Неверующий заглянул туда, увидел Катерину Ивановну, спящую, разметавшуюся
на тахте от жары, и покачал головой. Быть врачом-стоматологом - дело
нелегкое... Дочь же спала тихо под простыней, и, взглянув на нее, Петр
Иванович улыбнулся: чистое, нежное, точно освещенное изнутри, лицо казалось
таким прекрасным, что Неверующий даже засомневался: а его ли Ленка спит на
соседней полуторке? Но после некоторых размышлений он все же согласился со
своим отцовством, хотя легкая ревнивая тучка залетела в сердце. Было, было
что-то у жены с тем настройщиком, который доставал ей контрамарки в
филармонию. Верить бабам нельзя!
Минуту поколебавшись, Неверующий выскочил на улицу. Дождь к тому времени
уже не шел, мелодия исчезла, а вместо нее на третьем этаже стрекотала
Дуськина швейная машинка. Дуська обшивала пол-Копьевска, все про это знали,
хотя Неверующий из принципа у нее ничего не шил. Баратынский, Дуськин
супруг, игравший в народном театре ДК им. Горького, о чем всем докладывал,
учил, видать, очередную роль, и обоим было наплевать на то, что делается за
окном.
Мокрый асфальт блестел как надраенный. В воздухе пахло морем и прибитой
пылью, а маленькие лужицы горели, как осколки огромного, разбитого на
множество частей зеркала.
"Чудеса!" - радостно хмыкнул Петр Иванович, оглянулся на дом, желая найти
хоть одного свидетеля этого казуса природы - никакой тучки над головой и в
помине не было, - но все, за исключением Баратынского, спали или не желали
из окон высовываться.
Даже если представить себе, что какой-то шутник набрал в лейку воды и
решил полить переулок, то все равно он бы не захватил его во всю ширину, а
тем более в длину, размышлял Петр Иванович, блаженно втягивая носом
прямо-таки натуральный морской запах, - значит, это возможно при условии,
что разом из всех окон станут поливать переулок из леек, что вообразить
нельзя, ибо все спят, а потом на пятом этаже живет отставной майор Лев
Игнатьевич Шилов, председатель КВРа двух пятиэтажек, и его бдительности
жильцы откровенно побаиваются...
Мысли Неверующего неожиданно прервал Баратынский, выскочивший в
буквальном смысле слова как Тень Отца Гамлета. Такую роль слесарь Митька
Баратынский в свое время играл в ДК Горького, где Дуська вела кружок кройки
и шитья. Там они и познакомились, и Дуська быстро прибрала Митьку к рукам,
вырвала его из рук шаромыг, запретила пить и стала приобщать к культуре
модного костюма. Баратынский выскочил в театральной шляпе, плаще и с
собачонкой.
- Привет! - обрадовался Петр Иванович. - Видал? - Он показал на лужицы.
Баратынский взглянул на небо и, лихо запахнув плащ, прошипел, выпучив
глаза:
- Дождемся ночи здесь. Ах, наконец, достигли мы ворот Мадрита! Скоро я
полечу по улицам знакомым, усы плащом закрыв, а брови шляпой. Как думаешь?
Узнать меня нельзя?..
- Кто ж тебя не знает? - не поняв ничего, хмыкнул Неверующий.
Баратынский огорченно покачал головой.
- Вид ваш, Петр Иванович, не соответствует вашему авторитету на
производстве, - высокомерно заметил он, взглянув сверху вниз на низенького
Неверующего. - Чао!
И Баратынский, напевая что-то челентановское, гордо удалился, а Петр
Иванович неожиданно для себя обнаружил, что он... в трусах! Насмерть
перепугавшись, а больше устыдившись такого своего положения (боже, главный
бухгалтер!), он как ошпаренный заскочил в квартиру и долго не мог перевести
дух в передней. "Это ведь что могут подумать! - ужаснулся он. - Что я..." От
последней мысли его бросило в жар. Да еще Дуська! Неверующий знал, что она
по ночам плещется в ванне. Набирает днем до отвала воды (ночью водопровод
отключают) и часа в три ночи плещется в свое удовольствие. Неверующий сам
слышал, но, будучи человеком тихим и не ябедой, Льву Игнатьевичу о сем не
сообщал. Однако если Дуська посмеет разносить теперь сплетни про него, то
Петр Иванович не преминет рассказать и о ее привычках.
Повздыхав, Петр Иванович вернулся к себе в комнату и, не успев затворить
дверь, застыл как вкопанный. Горло пересохло, и звук - а он хотел уж
завопить благим матом - пропал. За его столом, внимательно изучая методичку,
сидел высокий незнакомец с шапкой темных кудрей, рассыпанных по плечам. На
нем была белая блуза с широким отложным воротником и черные бархатные штаны,
подвязанные на коленках бантами, а далее белые носки и старинные с острыми
загибающимися носами башмаки. Весь этот театральный костюм живо напомнил
Неверующему Баратынского. Незнакомец уже стоял перед ним, и его узкое белое
лицо с огромными горящими глазами и большим ртом говорило о смущении и
робости.
Но не это сковало страхом Петра Ивановича. Не само появление среди ночи,
не странный костюм, не горящие глаза. Незнакомец светился. Да-да, светился,
точно вместо тела был причудливой формы длинный фонарь, на который надели
рубашку и штаны. И что самое удивительное - часть туловища, от лица и до
пояса, где начинались штаны, просвечивала... Сквозь грудь и живот
просматривалась часть стены и угол подоконника, словно незнакомец был
наполовину из стекла.
- Я прошу извинить меня за столь поздний визит, - зашептал гость, и голос
его тотчас обезоружил и покорил Петра Ивановича своей неизъяснимой
прелестью, будто листва зашептала или ветерок в душный час обласкал лицо. -
Приличнее всего следовало бы явиться завтра, моя душа уже начнет
затягиваться кожей, а сейчас она горит, точно светлый фонарь, вы угадали,
мессер, но вам ли не знать это нетерпение молодости, когда "как в чей-то
глаз, прервав игривый лет, на блеск взлетает бабочка шальная и падает уже
полуживая, а человек сердито веки трет - так взор прекрасный в плен меня
берет. И в нем такая нежность роковая, что, разум и рассудок забывая, их
слушаться любовь перестает..." - незнакомец заулыбался. - Да, что делать,
коли сам сражен, как тот двадцатидвухлетний монах, поэтому не судите строго,
все мы теряем рассудок, даже вы, выскочив в таком виде на улицу, забыли о
приличиях, что делать, они нас всегда сковывали... Впрочем, я, наверное, и
вправду некстати, речь пролилась, и я счастлив, я заговорил, могу
объясниться, а это уже чудо, это уже подтверждение того, что я нашел ее!..
Простите великодушно...
- Кто вы?.. - прохрипел Петр Иванович.
- Я Дождь, - незнакомец улыбнулся и, повернувшись, легко оттолкнулся от
пола и выпорхнул, как птица, в окно. Он плавно взлетел, набирая высоту, и
вскоре лишь странная яркая звездочка горела на том месте, куда он улетел.
Петр Иванович как стоял, так без звука рухнул на пол, сраженный сей
чертечтовиной.
Началась эта история так давно, что никто, пожалуй, точно и не может
назвать ни год, ни число; подлинное имя Дождя встречается в двух хрониках,
связанных с Лоренцо Великолепным, да один раз о его исчезновении упоминает
Марсилио Фичино в письме к Джиованни Кавальканти: "Я думал, что я люблю его
в такой степени, что не мог бы любить себя более; Андреа Веротти, один звук
его имени лишал меня земной опоры, и я бежал туда, где находился он. Видеть,
наблюдать, слышать его голос становилось с каждым днем все потребнее, я
мучился, если не видел его более часа, это превращалось в болезнь, точно сам
демон небесной Венеры поджигал мою плоть. Блеск его божественного лица по
ночам горел во тьме, его голос звал так настойчиво и призывно, что я верил:
Андреа - ангел, спустившийся с неба, то недосягаемое, что отделяет нас от
Бога..."
Восхищение это, пожалуй, разделял и Кавальканти, и сам Лоренцо
Великолепный, и его дед Козимо Медичи, который отыскал Андреа мальчиком у
пастухов. Ни отца, ни матери у Андреа не было, младенца подбросили, и
пастухи воспитывали его до семи лет, пока его не забрал Козимо на свою виллу
в Кареджи. Почти два года они прожили вместе. В 1464 году Козимо скончался в
возрасте пятидесяти пяти лет. Лоренцо шел в ту пору пятнадцатый год,
Марсилио Фичино исполнился уже тридцать один, Андреа - только девять.
По завещанию, свою виллу в Кареджи Козимо завещал Марсилио, особо
оговорив и долю маленького Андреа Веротти. Так его воспитанием занялся
Фичино, так они стали неразлучны.
Сейчас трудно сказать, как проходило это воспитание, однако взгляды
Фичино достаточно изучены, чтобы понять, что впитал Андреа от своего
наставника.
"Послушай меня, я хочу научить тебя в немногих словах и без всякого
вознаграждения красноречию, музыке и геометрии. Убедись в том, что честно, и
ты станешь прекрасным оратором; умерь свои душевные волнения, и ты будешь
знать музыку; измерь свои силы, и ты сделаешься настоящим геометром..." Это
отрывок из письма к одному из тех прекрасных юношей, к кому питал любовь
Марсилио до взросления Андреа. Думается, те же слова мог слышать и сам
Веротти. "Красота тела состоит не в материальной тени, но в свете и в
грациозности формы, не в темной массе тела, но в ясной пропорции, не в
ленивой тяжеловесности этого тела, но в числе и мере".
Вскоре всех покорил голос Андреа, создававший свой неповторимый земной и
в то же время неземной мир звуков. Изредка он подыгрывал себе на флейте,
прерываясь, потрясая всех мощной силой звуков, исторгнутых из слабого, еще
юношеского тела. Лоренцо не мог сдержать слез, Марсилио впадал в экстаз,
обожествляя своего воспитанника. Его музыкальная поэма дождя настолько
поразила всех, что с тех пор Андреа иначе и не звали, забыв его настоящее
имя. Прошло еще три года, Дождю исполнилось двадцать лет, голос его набрал
такую силу, что в доме при его вскрике вылетали стекла. Он пел в горах, и
его слушала вся долина.
И вдруг он исчез. Фичино, Полициано, Кавальканти, сам Лоренцо Медичи
искали его семь дней и ночей, но, так и не найдя, вернулись обратно. Фичино
еще месяц не мог без слез вспоминать об исчезновении Андреа, но постепенно
боль притупилась, и удивительный голос стал забываться. Лишь изредка
ветерок, залетев в дом, своим дыханием напоминал о юноше да дождь снова
рисовал его облик, и лицо постаревшего философа накрывала тень... Что это
было? Действительно ли ангельское пришествие, имеющее целью доказать, сколь
летуч и зыбок человек, или же то, что только гений являет нам истинную
красоту природы и окружающего мира? Кто знает теперь?..
Марсилио Фичино не в силах был разгадать эту загадку, а между тем история
эта имела продолжение. Новое лицо вступило в тот миг на подмостки. Монна
Мадалена была дочерью богатого венецианского негоцианта Джованоццо ди Томазо
Эспиньи. Он часто бывал в разъездах, особенно после смерти жены. За домом
присматривал младший брат Джованоццо - Бартоломео. Человек он был желчный,
тщеславный, как и все бездельники, к тому же пожар, случившийся однажды,
обезобразил его лицо, покрыв его красными рубцами, которые время от времени
гноились. Слуги старались не смотреть в лицо Бартоломео, который вдобавок
еще чуть раскачивался при ходьбе, клоня голову вправо: в детстве его
нечаянно уронила кормилица и позвонки срослись неправильно.
Одна Мадалена не боялась уродства дяди, становилась необычайно ласкова
при его появлении и с такой нежностью заглядывала ему в глаза, что угрюмый
Бартоломео краснел, как роза, и тайный огонь любви сам собою вспыхнул
однажды в его душе, и никто не в силах был теперь его погасить. Все
притягивало Бартоломео к племяннице: и голос, и красивое гибкое тело,
скрытое в шуршащих складках платья, и глаза, нежные и ласковые... О, какие
только сцены не возникали в воображении Бартоломео, ему казалось, что один
лишь ее поцелуй в силах прогнать страшную болезнь, да и разве не говорят
поэты и философы, что только любовь в состоянии исцелить проказу, разве не о
том вещают сказания?!. Но пока был жив старший брат Джованоццо, этой мечте
не суждено было сбыться. Лишь однажды заикнулся об этом Бартоломео, но
Джованоццо лишь недоуменно взглянул на брата, объявив через день, что по
возвращении из Англии немедленно подыщет для Мадалены жениха и сыграет
свадьбу.
Через неделю Джованоццо уезжал в Англию. Бартоломео призвал своего слугу
Луку Сакетти и, не таясь, поведал обо всем. Выложил на стол четыреста
золотых флоринов, двести - после того, как Джованоццо не вернется. Сакетти
попросил еще четыреста. Бартоломео согласился. За двести Лука нанял матроса,
некого Христофора, пообещав двести по возвращении. Все и случилось, как
заказывал Бартоломео. Фрегат "Медуза" привез вместе с товарами мертвое тело
Джованоццо.
Опекуном Мадалены и хозяином дома стал Бартоломео. Управляющим - кривой
Лука Сакетти, умевший неслышно появляться в любом месте, знавший все, о чем
говорят в лавке, на кухне, в гостиной у хозяев. Теперь оставалось лишь
завоевать любовь Мадалены и найти для отвода глаз мужа-дурачка, дабы не
приводить в волнение церковь.
Но первое же объяснение Бартоломео в любви вызвало у Мадалены смех,
попытка объясниться повторно встретила резкий отказ. С тех пор Мадалена
стала избегать встреч с дядюшкой, один вид его приводил ее в раздражение,
глухая ненависть поселилась в сердце. Ей пошел шестнадцатый год, и соседние
почтенные семейства стали засылать сватов, но Бартоломео отказывал всем
подряд.
Дождь встретил ее у моря. Мадалена всегда ездила с толстым Бальдонофри на
песчаную косу, где никого не было и можно не думать ни о странной смерти
отца, ни о притязаниях Бартоломео. Толстяк Бальдо любил Мадалену и, конечно
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг