Любовь Романчук
ЗАПАХ ТРИАСОВОГО ЛЕСА
В голове вертелась одна и та же фраза:
"воздух сыр и, как мышь, насторожен".
Фраза совершенно бессмысленная и, главное, без продолжения. Никакой
сырости на самом деле не было, туман, подымавшийся от речки, уже
развеялся, и утренняя обычная промозглость постепенно уходила из тела,
оставляя после себя лишь удивление, как это в такую жару можно было так
тепло одеться. Традиционная рыбная ловля на зорьке окончилась полным
фиаско, и Мать на скорую руку сооружала уху из привезенных с Города рыбных
консервов.
Эти дни семейных обязательных выездов в лес были для Саши настоящей
пыткой. Его коробило от неуемных восторгов Матери в отношении природы,
раздражал пафос декламируемых Дедом стихов. Что-то было в этом
неестественное. И если он объяснял эту неестественность в женщинах тем,
что они, как существа, стоящие на более низкой ступени развития, еще не
окончательно вырвались из первобытности, от темных звериных инстинктов, то
относительно мужчин он терялся. В их преклонении, восторге перед природой
усматривал либо обыкновенное вранье, либо набивание себе цены (вот,
дескать, какой я утонченный), либо просто ненормальность. Ну не может
тpезвый здравомыслящий человек испытывать счастье при виде заката, пусть и
самого необыкновенного, или семейства найденных случайно зверюг. Может,
все это действительно красиво, но ведь неинтересно же, неинтересно.
Человека должно трогать человеческое, потому что общение, а следовательно,
и контакт возможны только на равных.
"Воздух сыр и, как мышь, насторожен..." Надо же, прицепилась такая
гадость. Саша зевнул, глянул хмуро на часы. Еще целый день ни за что ни
про что мучаться, слушать бред про птичек, который сейчас начнет выдавать
всем Дед, смотреть в далекое пустое небо, на неровный частокол кривых
голых сосен, застывшими полусухими раскоряками перекрывших дорогу к речке,
на черные груды валежника, опутанного противной клейкой паутиной, колючую
рыжую хвою под ногами, нахальных, лезущих под рубашку муравьев. Да и речка
- одно название, полметра глубиной, полсажени шириной.
И все это - терпеть, терпеть, терпеть. Театрально взгромоздившись на пень,
раскинув широко руки, как бы обращаясь к колдующей у костра Матери, без
всякого предупреждения Дед начал:
"Я помню раненую птицу,
Что по воде крылами била,
И брызги падали в ресницы,
И ты ловила их, ловила".
Нет, слушать это было совершенно невозможно, и, осторожно приподнявшись,
Саша отполз в сторону. Что интересно, сам же и пристрелил ее тогда, в
прошлый выезд, пристрелил - и тут же состряпал стишок. Неплохо. Нет, лучше
уж так, как у него: полное безразличие. Никто никого не трогает, все как
бы само по себе.
"Вот еще одна идиотка, - подумал отрешенно, скашивая глаза на проползающую
мимо улитку. - И куда, интересно, приспичило ей ползти? Ну сидела бы,
жрала свою биомассу".
Совсем рассердившись, он поднялся и, чуть было не нарушив принятый
нейтралитет, шагнул в безжизненный неподвижный частокол.
Он никогда не мог понять, зачем все это? Теснота в палатке, грязь,
отсутствие теплой воды, закопченные кастрюли, пропахшая дымом пища, костер
- к чему все эти неудобства? Ради чего?
"И все в безумии простила, - долетало до него, -
Та птица стае отлюбившей.
Лишь по воде устало била
Крылом, безжизненно повисшим".
Саша прошел частокол, затем густой кустарник, вымазавший его паутиной, и
вышел на какой-то луг. Луг самый обычный, затрапезный, с цветочками,
названия которых Саша никогда не мог запомнить, и на нем услышал какие-то
всхлипы. Даже и не всхлипы, а то ли шорохи, то ли причитания. Он покрутил
головой туда-сюда, улавливая направление звуков, и заметил небольшое
колыхание, возню среди лопухов.
Осторожно, стараясь не дышать, Саша подошел ближе и, раздвинув лопухи,
увидел ползающего на карачках человека, который, принюхиваясь ко всему,
пришептывал:
- Надо же, потерять такую вещь. Ну куда она могла закатиться? Нет, нет,
запахи здесь для нее слишком резкие. Сюда бы мастодонта, а так -
бесполезно, бесполезно. Вот я разиня, упустить такую редкость.
Саше стало жаль безобидного, так сокрушающегося человека, и, присев на
корточки, он решительно произнес:
- Здравствуйте. Может, я вам чем-нибудь помогу? У меня зрение хорошее.
Человек поднял голову, и Саша увидел, что у него ярко-зеленые, как трава,
глаза, совеpшенно лишенные ресниц, круглые и навыкате. И все лицо его
чем-то смахивало на морду кузнечика - такое же вытянутое вперед, узкое, со
скошенным подбородком.
- Иди сюда, - позвал его человек, нисколько не удивившись, - тебя как
звать? Сашей?
- Сашей. А вы откуда знаете?
- Мысли читаю, - серьезно ответил человек, - а точнее, вижу образы,
порождаемые мозгом. Это совсем нетрудно. Я, честно говоря, и не думал, что
в эту глухомань кто-то заберется. Так что я рад, рад. Вообще-то мне
страшно некогда, меня уже давно ждут в Институте. И если бы я не свалился
здесь в эту яму и не рассыпал свою коллекцию - я бы был уже далеко. Но
самый главный экземпляр, тот, с которым меня ждут, я найти не могу. Вряд
ли ты мне, Саша, можешь помочь, хотя... хотя...
- Чего искать-то? - напрямик спросил Саша, заглядывая под лопухи.
- Осторожно, осторожно, - попросил человек, - да, зови меня Архимедом. Ты
вот что: ложись и нюхай, все подряд. Как только незнакомый для себя запах
обнаружишь на чем-то, ну совсем необычный - то и хватай.
- А что это? - А-а... ты все равно не знаешь. Это запах триасового леса.
Лучше бы я потерял что-то другое.
- Какого леса?
- Триасового. Его уже давно не существует, я едва успел застать.
Произрастал он за 200 миллионов лет до нашей эры. Изумительный был лес.
Между прочим, мой самый любимый пейзаж. Только не осталось от него ничего.
Так, какие-то гнилушки, отпечатки, пыльца цветочная - все это окаменевшее,
мертвое. А вот у меня был запах этого леса, настоящий, живой. Вот тебе
разве не интересно, как пах триасовый лес? Многим, ты знаешь, это не
только интересно, а просто необходимо: узнать, как он пах. А что мне,
жалко? Бери и нюхай. Многие запахи лечат человека, любую болезнь, только
люди разучились их различать, вот в чем наша беда. Потеряли
чувствительность к миру, то есть открытость своих систем; впрочем, все это
очень сложно. Для тебя.
- А вот мне, например, нравится запах машинного масла, - вспомнил Саша.
- Это ужасно, - всплеснул руками Архимед, - ты не представляешь, как это
ужасно. Просто катастрофа. Вот я, например, сейчас собираю запахи всех
систем, спешу, потому что случится так, все вымрет, основные природные
ландшафты исчезнут, и люди будут рады, когда им хоть запахи кто-то вернет.
Вот смотри, сколько их у меня, - человек развернул свою сумку, и Саша
увидел кучу каких-то аптекарских пузырьков, таблеток, обрывков бумаги,
коры или просто обыкновенных картонок. На всем этом барахле были аккуратно
расклеены этикетки с названием запаха, годом, указанием местности, номером
и штампом, среди которых Саша прочел: "сагновое болото", "кедровник",
"сосновый бор", "дикая степь", "моpская лагуна", "дыхание морской коровы",
"течка приматов" и т.д. и т.п.
- Для неспециалистов моя коллекция представляет, так сказать,
любознательную и моральную, эмоциональную ценность. Для специалистов же
она - просто клад. Ну ты ищи, ищи, или я обзову сам себя шарлатаном.
Саша приклонился к земле и послушно пополз на коленях; человек ему
понравился, и он искренне хотел ему помочь. Он уловил слабый запах болота,
степной травы и багульника. Желтые мелкие цветы бессмертника щекотали ему
лицо, перебивая своим запахом яркие сиреневые соцветия шалфея, скромно
мостилась между ними таволга, растопырив иссеченные фигурные листья, и
разлапистый древний папоротник гордо и отчужденно возвышался в этом
позднем буйстве цветов, как напоминание о бесцветковом растительном
прошлом.
- Все, время вышло, - неожиданно резко и обречено вымолвил вдруг человек,
поднимаясь, и Саша увидел, что он совсем небольшого роста, где-то около
метра шестидесяти.
Взглянув на него, Саша вдруг заприметил нечто блеснувшее за ним на солнце.
Приподнявшись, автоматически протянул к ветке руку, но на траву упал лишь
кусок бересты, обглоданной зайцами лет пять назад.
- Вот, вот он, запах моего триасового леса! - завопил мужчина,
переворачивая кусок бересты и с удовольствием принюхиваясь к нему. - А-ах!
Какой лес был, какой лес! На, понюхай и ты, хоть тебе это ни о чем и не
говорит.
Он, потерши, ткнул Саше бересту, и Саша осторожно вдохнул в себя какой-то
тягучий и подпрелый запах, который ни с чем из знакомого ему не
ассоциировался. Сладковатый душок гниения был даже ему неприятен, и он
поморщился.
- Не нравится, - подытожил человек. - Зато, представь, очень нравится
беременным женщинам в период, когда их зародыши проходят стадию
головоногих моллюсков. Ну, ты меня просто вернул к жизни. Какое чутье! Я и
не подозревал. Взамен я могу тебе подарить один из запахов. Это не так уж
мало, мой мальчик, - поспешил он добавить, заметив Сашину ухмылку. - Эти
запахи не только лечат. Выделяемые ими экстрагонные вещества возбуждают
определенные участки мозга, стимулируя творческую активность и вскрывая
потенциальные неограниченные возможности. Но запахи эти слышны лишь тем,
кто получает их из моих рук. Ты сможешь многого добиться, если захочешь:
стать, например, великим человеком или даже властелином природы.
Настоящим, не придуманным. Ведь ты хотел бы этого, да?
- Чего именно? - не понял Саша.
- Ну, полного слияния, - смутился человек, словно сказал что-то
неприличное, но тут же встряхнулся, подмигнул Саше весело. - Тебя
раз-дражает ведь, что его нет. А на разного рода уловки ты размениваться
не хочешь. Верно? - Он заглянул Саше в глаза, и Саша увидел себя в его
зрачках перевернутым, как при неверно выставленной кинопленке. "Так не
бывает", - успел подумать он и удивился, потому что понял: бывает все.
- Я подарю тебе образ леса, - продолжал человек, - через который ты
обретешь истинные связи с миром. Потому что в твоем мозгу, дружок, есть
все: все истины, знания и прошлое, в нем спрятана вся память, которую надо
только пробудить. Даже внешний облик исходит от мозга, это так, хотя все
вы совершенно не можете этим управлять, все происходит стихийно. А я вот
даю тебе концентрат, который поможет все упорядочить в твоей голове,
подчинить внешнее внутреннему. Однако... Однако, правда, при одном
условии, нарушив которое, ты перестанешь чувствовать мой концентрат.
Совсем. Условие вовсе не трудное. Ну? Так что ты хочешь? Какой запах?
- А вот этот, триасовый, - ни секунды не раздумывая, выпалил Саша, не
очень-то веря последнему предположению.
Но человек на полном серьезе достал кусок коры, потер его о свой эталон и
вручил Саше. Саша понюхал и вновь уловил тлетворный, подташнивающий запах.
- Да, условие не забудь, - напомнил человек, пряча свои вещи в портфель,
- условие существования канала связи между тобой и мной, то есть всем. Оно
одинаково для всех: не оставляйте... следов. Понял? Ну пока.
Человек произнес еще какое-то слово между этими словами, но как-то
невнятно, и Саша не расслышал.
- Каких следов? - переспросил он, но человек уже исчез среди лопухов, и
только обыкновенный кусочек коры в руках Саши остался напоминанием об этом
необычном знакомстве, которое то ли было, то ли привиделось...
И тут Саша услышал, что его, надрываясь, зовут родители. Он выпрямился,
обвел взглядом местность, вспоминая, откуда вышел и одновременно
воображая, как он, великий человек, стоит над миром, подчиненным ему.
Ничего не изменилось вокpуг, абсолютно. Розоватыми, светящимися исполинами
упирались в небо величавые сосны, нисколько не забирая света у раскидистых
тайнобрачных папоротников. Совсем близко, окутанная голубоватой мягкой
дымкой, подступала излучина реки, и в ее мелководье подымались огромных
размеров хвощовые с коричневатыми шишечками созвездий на концах.
Расколотые молнией толстые вековые стволы перегораживали пространство
леса, обрубками гигантских пней постоянно напоминая о бренности всего
этого великолепия. Возле них непривычно и скромно ютились низкие
малорослые представители саговниковых с короткими бочонковидными стволами,
покрытыми крупными разноокрашенными цветами. Некоторые из них,
какие-нибудь акселераты, вытянулись уже метра на три, распустив над собой
роскошную пальмовидную крону.
И небо, розоватое, прозрачное, ничем не подпорченное небо расстилалось над
всем этим необыкновенной красоты миром, в котором он был своим, он добился
этого, он был своим и, значит, великим.
Где-то над собой он услышал голос, доносящийся как бы сквозь какую-то
толщу:
- Куда ползешь, идиотка?
Улыбнулся в ответ снисходительно и странно - властелину природы это
позволительно. Какая-то цветистая, необыкновенных размеров бабочка,
медленно и неровно подрагивая полупрозрачными, в радужных разводах,
крыльями, пролетела над головой, искажая движением воздуха видимость. На
крыльях ее были изображены какие-то чеpные магические знаки, значение
которых Саша без труда расшифровал для себя, но, расшифровав, тут же
забыл. Избыточной информации и так было слишком много, и хранить ее
представлялось бессмысленно и расточительно. Покружив, гигантская бабочка
скрылась за лесом; пространство после нее колыхалось некоторое время, как
бы смазанное произведенным ею возмущением, а затем необыкновенно четко
прояснилось, улеглось.
Саша ощутил в себе новую, не ведомую ему ранее легкость, вызванную
чувством восхищения и радости. Он смутно чувствовал, что властелинов
природы должно быть много, и именно это было приятно (кому, интересно,
хочется одиночества?). И в этом был смысл. Им было подвластно многое, и
прежде всего они сами, они не боялись катаклизмов, смерти или вымирания,
они могли пережить все; сила, которая таилась в них, была слепой, упрямой,
неуничтожимой и совершенной, и таилась в том, что они могли ПРЕВРАЩАТЬСЯ.
Никто не обладал этим свойством и поэтому вымирал. А властелины (хотя
никто их так не называл, но они были настоящими властелинами), овладев
искусством Свертки (то есть превращения в почти неживое), могли выжидать -
десятки, сотни, тысячи лет, - пока условия не станут вновь подходящими для
развертывания генетической программы, позволяющей отвоевать все.
Большего им было просто не надо, но они могли и большее.
Саша оглянулся, обострившимся цепким взглядом охватывая дальнее, исконное,
свое пространство, в каком-то широком безгранично раздвинувшемся диапазоне
обзора. Оно было странным, как будто вытекающим откуда-то изнутри. А
может, просто непривычным.
Как здорово быть властелином, как приятно, оказывается, быть просто
НЕ-ОСТАВЛЯЮЩИМ-СЛЕДОВ. Потому что невозможно оставить следы (чужеродные,
несмываемые или еще какие-то?) в том, частью чего ты являешься. И следы
твои станут миром, и они нужны ему для саморегуляции, смычки и
осуществления. Лишь цепь выпавшая способна разорвать этот круг. Ее следы
становятся цепью шрамов и незаживающих ран, и наступает всеобщий сбой.
Значит, надо не выпадать. Значит - только в цепи, колечко за колечком.
Саша с огромным трудом поднял голову. Небо уже порыжело, заискрилось от
наплыва красок. Оранжевое солнце, от какого-то эффекта размазанное по небу
в овальный вытянутый блин, поднялось над макушками самых высоких деревьев,
по стволам которых большими зелеными змеями тянулись вверх лианоподобные
папоротники, развевая в влажном воздухе тонкое кружево больших
веерообразных листьев. Оно поднялось обыкновенно и просто, как поднималось
миллиарды лет, подчиняя весь мир ритму своего движения.
И, словно приветствуя это, яркая жгучая радуга засверкала справа над
хвощовым отцветшим лугом...
Саша очнулся: пора было включаться, тело его получило уже достаточно
энергии, разогревшей его окоченевшие, но не ведающие холода члены. Он
пошевелил ими, ощутив внизу чавканье и мокрость, и, высвободив тонкие ноги
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг