как известно... от чего?
- От переживаний, - с готовностью подсказал я.
- Молодчинка! - потрепал профессор мои вихры. -
Американцы это давно уже поняли, поэтому они и не болеют. У
меня вот двоюродная сестра в Балтиморе: у нее муж совсем
состарился, дряхлый такой старикашка стал (он ее на тринадцать
лет старше), ворчал целый день, все жаловался не по делу. Так
она его в дом престарелых сдала, и ей спокойней, и ему там
среди подобных веселее. А сама попугайчика завела, назвала
Джорджем, как мужа. И очень прекрасно себя чувствует. Приходит
домой: "Honey, I'm home!" - а Жоржик ей в ответ: "Hello,
sweet-heart!" Главное не горевать, не переживать и не
убиваться, тогда жить будете долго и припеваюче, верьте мне, я
старше, а значит мудрей.
- Чем я могу помочь вам? - с готовностью спросил я,
проникаясь все большей любовью к этому доброму и мудрому
человеку.
- Видите ли, - доверительно сказал он, - я всегда был
гуманистом, но в наш жестокий демократический век невозможно
оставаться простофилей, как при коммунизме. Как это ни
прескорбно, человеческая жизнь потеряла свою абсолютную
ценность, а взамен приобрела цену, сопоставимую с ценой
продуктов питания или средств передвижения. Поэтому и убийств
сейчас так много. Людей, знаете ли, стали убивать из-за
квартир, из-за машин, из-за турпутевки... А что делать?
Сопротивляться нашему жестокому времени? И бесполезно, и вредно
для организма. Но я открыл способ, как сохранить человеку
жизнь, утилизировав его тело. Хотите знать?
- Конечно, мне ли не хотеть, - робко ответил я.
- Вы знаете, почему обесценилась человеческая жизнь?
Потому что человека нельзя продать! Те народы, у которых есть
рабство, очень даже ценят людей. Они знают людям цену. А у нас,
у русских? "Грош тебе цена!" - вот наше с вами расхожее
выражение. А тем временем, собак на рынке покупают по безумно
дорогим ценам. Улавливаете?
- Готов признаться, что не улавливаю, - сознался я.
- Ну вот посмотрите на эту женщину, - кивнул он на Анну.
- Какой с нее прок, кроме удовлетворения низменных
потребностей? Работать она вряд ли умеет, домашним хозяйством
наверняка заниматься не хочет, а внимания к себе требует как
царствующая особа, не иначе. А вот представьте, не лучше ли
было ей самой и окружающим, если бы она была, скажем, гончей
борзой? Да и ей самой это бы наверняка больше нравилось:
погоня, азарт, ощущение скорой добычи... Что может сравниться с
этим в ее настоящей жизни? Серые семейные будни? Пьяные
дискотеки? Охота за обновками по магазинам? Теперь понимаете?
- Не до конца, - вздохнул я.
- Ладно, не буду вас мучить философией, - пожалел меня
профессор. - Я изобрел способ, как превращать людей в собак. С
последующей продажей в надежные руки: мне все же не безразлична
судьба моих пациентов. Технические детали вам знать не
обязательно, но суть заключается в воздействии на подгрудную
железу. Вы готовы мне помогать?
- Конечно, док, - с радостью ответил я.
- Тогда подайте мне шприц - он как раз прокипятился и
остыл, пока я развлекал вас разговорами.
Я подал профессору шприц из железного корытца, и он втянул
в него жидкость из небольшой баночки.
- Маленький обезболивающий укольчик, - он вонзил шприц в
левую грудь Анны - она только слабо дернулась. - Теперь
возьмите со столика скальпель и подайте мне, - сказал
профессор. - Нет, не этот, тот, что побольше.
Я взял со стола скальпель: отблеск его зеркального лезвия
резанул мне по глазам, и тут вдруг произошло неожиданное... Я
остро почувствовал, как кровь ударила мне в голову, и у меня
зачесались руки. И вновь, как в коридоре, я ощутил
безысходность, но теперь это чувство толкало меня на действия,
заставляя искать выход из тупика.
- Давайте, давайте, - поторопил меня профессор.
- На! - резко обернувшись, я отрывистым движением руки
воткнул скальпель в печень профессора. (Где у человека
подгрудная железа, я не знаю, но где почки и печень я знал еще
с детского сада - там такая шутка была: "Удар по почкам
заменяет кружку морса!").
- Маму зачем? - удивился профессор бессмысленной фразой,
недоуменно разглядывая торчащую из халата ручку скальпеля.
Он сразу и теперь уже бесповоротно стал жалким скорбным
стариком, каким и был, когда открыл нам дверь. Из-под его
штанины закапали на ботинки крупные капли крови. Мне стало его
даже немного жаль, и я сказал:
- Козлина ты профессорская, дозу надо было правильно
рассчитывать!
Он упал. Похоже, он был теперь совсем не жилец, и я
потерял к нему всякий интерес. Взяв другой скальпель, я
перерезал ремни и освободил Анну.
- Какой же ты гад! - закричала она, разлепив себе рот.
- Конечно, гад, - согласился я, - он же мне в чай
какой-то гадости подсыпал. Хорошо, водка частично
нейтрализовала... Я из-за тебя сегодня знаешь, сколько трупов
наделал? По всем законам за такие подвиги "вышак" полагается! У
тебя дружки - один другого краше. Этот, похоже, жену свою уже
в виде Шарика загнал.
- Нет, что ты! Он мне ее фото показал, перед тем как. Она
метанием молота занималась, из нее такой волкодав вышел бы, что
остались бы от профессора рожки да ножки.
- Рожки, это ты славно подметила, а зачем ты ему сиськи
свои подсовывала, ведь не он же тебя сюда тащил, а ты его?
- А веришь ли, у меня как начали чай пить, всплыла из
памяти картинка, что меня здесь кто-то хватал за грудь.
- Ну, этот кто-то наверно сейчас хвостиком виляет, -
попытался пошутить я.
- Возможно, - с хрипотцой в голосе произнесла Анна К. и,
закрыв глаза, затихла.
11. Бонни и Клайд
Я сидел и глядел в одну точку уже с пол-часа, не меньше.
Точка была достойная - пупок обнаженной молодой почти
незнакомой мне женщины. Я детально, насколько это было
возможно, восстановил все события прошедшего дня и ночи. От
этого они не стали реальней. Все выглядело сплошным абсурдом,
чертовщиной и безумством. Ничто не поддавалось осмыслению.
Складывалось ощущение, что нормальные люди уже давно исчезли с
Земли, и меня окружают беглецы из чудом уцелевших дурдомов.
Итак... Ко мне пришла неизвестная особа, сказала, что не
помнит, как ее зовут, потом назвалась Анной, потом я ее
отправил в камеру, потом она позвала меня туда, потом я с ней
там занялся любовью, ненавижу это слово, любовь не работа, как
ею можно заниматься, заниматься можно онанизмом, но не любовью,
слово "секс" такое чужое, такое английское, что просто не
подходит, грубое и матерное, слишком грубо, вообще это
довольно-таки не типично - люди так любят ЭТО делать, и не
придумали ЭТОМУ названия, наверно придумали, но я спал не с
теми женщинами и поэтому мне не довелось узнать. Потом... что я
заладил "потом", да, "потом", давай нумеровать, итак: первое,
ко мне пришла женщина, назвалась Анной К.; второе, я составил
протокол, описал содержимое ее сумочки и посадил ее до
выяснения обстоятельств; третье, зачем-то пошел к ней сам, хотя
мог и пригласить к себе в кабинет; четвертое, она меня там
совратила, а может я ее совратил, стоп, кто к кому полез, она
просила чтобы я ей сделал так же, как и какой-то ее мужчина,
значит все же она меня совратила; пятое, мне показалось, что у
нее между ног дыра, проверить так и не довелось, похоже, сейчас
самое время!
Я осторожно раздвинул ее ноги и посмотрел между ними, и не
увидел там ничего родного и близкого, знакомого до боли. Между
ногами зияла черная дыра, уходящая в никуда. Меня вырвало, хотя
сколько себя помню, всегда славился твердостью желудка, вырвало
прямиком в зияющую прорву. Внезапно я пошатнулся и стал падать
вертикально вниз. Ее дырища стала меня засасывать, в ушах
послышался вой, какие-то собаки выли собачьими голосами
человеческие слова, они даже не выли, а пели, я даже успел
разобрать слова: "Издаляка тякет ряка, а по ряке плыветь баржа,
а на барже сядить мужик", - выводили они, по-украински
коверкая русские слова, и вдруг внезапно для меня закончили
песню: "Щакою дергаить - нервный тик!"
Я оказался в магазине, в очереди за леденцами, причем
сразу первым. Я протянул какое-то количество денег и сказал:
"Четыре килограмма, пожалуйста!"
Стоявшая за мной женщина спокойно произнесла, на
московский манер вытягивая букву "а": "Зачем вам столько?
Абса-асетесь!"
Я стал ей что-то объяснять и проснулся, причем проснулся,
отчетливо произнося фразу, делая это громко и с выражением, как
в детском саду на утреннике:
- Жизнь - дерьмо, моя, во всяком случае.
Потом повторил несколько раз, как молитву. На пятом разе я
вдруг понял, что всегда знал, почему жизнь-дерьмо.
Где-то на третьем курсе мы пошли в поход за город. Я пошел
с тогдашней подругой, а все мои друзья-собутыльники увязались
за компанию. Сели мы на электричку, выехали за город, разложили
еду-питье, стали костер разводить, и конечно сразу же повалил
дождь. Мы второпях что-то выпили, я разругался с подругой, да и
вообще под дождем на ветру сидеть радость невеликая. Я собрал
рюкзак, как и все, потом снял его, помог надеть рюкзак
подружке. И пошли мы обратно к станции. Иду и чувствую: от
кого-то несет дерьмом. Я не так, чтобы очень брезглив, но не
любитель острых ощущений. На половине пути я решил присесть,
как будто завязать шнурки: отстав от группы, я надеялся
избавится от тошнотворной вони. Не помогло. Жизнь не мила,
когда все вокруг пахнет дерьмом: и трава, и небо, и листочки, и
дождик, все воняет дерьмом. Электричка опоздала на час, и все
это время я приглядывался к друзьям, пытаясь выяснить, от кого
исходит вонизм. (Мою племянницу учила бабушка, что говорить:
Здесь воняет! - нехорошо, надо говорить: Здесь плохо пахнет! В
ответ девочка упрямо повторяла: "Здесь плохо воняет!").
Уже дома я понял, что ввиду врожденной невнимательности
поставил рюкзак на чью-то кучу, но ощущение безысходности
запомнилось, и фраза "жизнь-дерьмо" для меня не пустой звук.
Сейчас же она приобрела новые краски. Я вляпался глубоко и по
уши, обратной тропы не видно, и не видно даже намека на
обратную тропу.
Анна, или черт ее знает, как зовут, зашевелилась,
потянулась, открыла глаза, посмотрела на меня и пролепетала:
- Мы с тобой, как Бонни и Клайд!
Да, мое будущее перестало быть светлым, а приобрело
буро-коричневые тона, как на ранних картинах Ван Гога...
12. Донна Роза
Испания. Все называют меня Дон Хуан. Я иду по площади в
направлении к церкви. Там меня ждет незнакомая девушка, от нее
- перегар на гектар. На вскидку, вчера дамочка "Мадеру" с
пивом мешала в пропорции один к трем. Девчушка облачена в
длинное с блестявыми украшениями платье с грандиозным вырезом.
На голове красуется бескозырка, причем надписи на ленточке не
разобрать. Она говорит мне, что некая Донна Роза вызвала ее на
дуэль из-за меня.
Я спрашиваю:
- А неужели бывают дуэли между женщинами?
- Глупенький, мне же надо отстоять твою честь, - говорит
мне девушка.
- Ну раз честь, тогда иди, - сразу соглашаюсь я, - семь
футов под килем и удачи в бою.
Моя суженая закусывает ленточки от бескозырки и
целеустремленно выдвигается в церковь. Слышны женские крики,
итальянская речь, причем преобладают лишенные смысла фразы из
серии: "лашантами кантана", "кам виз ми то Пасадинас", "байло
байла" и "хафанана", куранты на церквухе играют "Загорелся
кошкин дом", вдруг все разом стихает, всплывает фраза:
"советико облико морале", за ней дикий крик, несколько монахинь
выносят окровавленную девушку, которую я благословил на
поединок. Я пытаюсь плакать. Вообще я ее не знал толком, но
жалко, красивая девушка, такая нелепая смерть. Одна из манахинь
подходит ко мне и сует записку. Записка написана на английском,
понять, что в ней написано, я не могу, попросить перевести
некого. Вдруг слышится голос, как за кадром в советских
фильмах:
- Мой Дон Кихот, он же Дон Хуан, он же Дон Педро, он же
Дон Гвидон. Сегодня вечером, в девять пятнадцать утра, на
могиле твоей безвременно ушедшей жены, и чтобы без опозданий,
ты понял? Я ждать не буду, так и знай!
Посмотрел на подпись: Донна Роза.
- Анна? - переспрашиваю я.
Голос за текстом подтверждает: "Она, она, кому же еще".
Захожу в церковь, пытаюсь вспомнить, а где же могилка-то?
Всплыла фраза: "И никто не узнает, где могилка моя". Вдруг вижу
монумент, под ним знакомое лицо, похожа на ту женщину, с
которой меня свел случай.
Голос за кадром: "Какой такой случай?"
Отвечаю: "Застебал как Цеденбал!"
Голос бодро: "Так бы и сказал!"
Подхожу к даме, она меня обнимает, страстно целует,
чуствую, что при поцелуе прокусывает мне нижнюю губу.
- Потише, девонька, - лепечу я бабским тоненьким
голоском.
- Я ща тебе потише сделаю, ты у меня ща потише
допросишься, - говорит она, при этом улыбается и щупает меня
повсеместно. Я по глупому жеманюсь, смеюсь, как от щекотки,
вдруг статуя над нами начинает орать: "Скажи, кто в опера
стрелял?" И надвигается на меня с Анной.
Статуя - огромная каменная баба с квадратными кулаками -
идет на нас в боксерской стойке, я легко ухожу от ее ударов, а
вот Анне достается, она пропускает хук левой и уходит в
полнейший нокаут, кровь, слюни, зубы летят в сторону изо рта,
как при замедленной промотке. Статуя горделиво шипит: "Оба-еба!
Это тебе не в тапочки срать! Не нарзаном подмываться! Нудистка
гребаная!"
Я понимаю, что пришел мой черед, но не могу и двинуться,
статуя валит меня и начинает добросовестно душить, я бью руками
по земле, как по татами, мол все, схватку проиграл. Но каменная
глыба продолжает меня лишать жизни насильственным образом, при
этом неестественно громко орет. А что орет, я уже не могу
разобрать, сплошной гул.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг