зерно это я видел совсем под другим углом, под углом своей
призванности. "Я призван нести добро и счастье в мир, - так
размышлял я, - но это неизбежно вызовет противодействие,
вольное или невольное, со стороны людей, ведь многие еще не
готовы стать по-настоящему счастливыми, потому что
довольствуются всевозможными суррогатами счастья: деньгами,
почестями, славой, властью... Итак, неминуемо противодействие,
неприятие, сопротивление, возможно даже, гонения, но я готов
взойти на Голгофу, потому что знаю, на что и зачем иду. Но как
быть с Олей-Аней? Я готов принести свою жизнь в жертву
счастливому будущему, но будет ли оправдана подобная жертва с
ее стороны? К тому же она по сути своей простая земная женщина
со всеми присущими ей слабостями, и имею ли я право, моральное
право, подвергать ее жесточайшим испытаниям, которые ждут меня
самого?"
- Хорошо, я поговорю с ней, - твердо сказал я.
- Вот и славненько! - откровенно обрадовался Владимир
Константинович.
Я вернулся в дом, а он остался дожидаться на дворе,
сосредоточенно ковыряя рантом лыжного ботинка льдистую корку на
сугробе возле крыльца. В комнате было тихо, только ходики сухо
разбивали время на секунды и еле слышно гудело пламя в печи.
Аня-Оля и Альбинка неподвижно сидели на сундуке, как в зале
ожидания, в одинаковых позах - заложив руки между колен.
- Ну что? - спросила Аня-Оля с кислым любопытством.
- Тебе нужно вернуться домой, - сказал я, стараясь не
отводить в сторону взгляд.
- Ты хочешь этого? - еще больше посерьезнела она, вставая и
подходя ко мне вплотную.
- Да, - ответил я сдавленным голосом. - Так будет лучше.
Для тебя же.
Она молча покраснела, а потом вдруг резко побелела и
процедила сквозь зубы:
- Ненавижу тебя, ничтожество!
Схватив в охапку лыжи, она выбежала из дома, и мы с
Альбиной остались одни. Вдвоем нам сразу стало как-то одиноко и
неуютно.
- Что же нам теперь делать? - спросила Альбина вслух, но
как бы про себя.
- Для начала позавтракаем, - ответил я, не глядя на нее.
Обрадовавшись подсказанному занятию, Альбина шустро
заварила чай и выставила на стол хрустальную вазочку с горкой
карамелевых конфет вперемешку с сушками.
- Как действительно пошел сдаваться?
- Кто его знает, - она опустила в чай половинку сушки, - он
ведь дурной: то ножиком пописать грозится, а то на краденые
иконы молится... А ты поживешь еще у меня? - она посмотрела на
меня поверх кружки, немного кося.
- Мне нужно уехать из этих мест, - сказал я, чтобы только
она отстала.
- Правда?
Я немного поразмыслил и решил, что мне на самом деле стоит
уехать куда-нибудь подальше, чтобы немного прийти в себя,
спокойно обдумать все происшедшее и наметить план дальнейших
действий - пора ведь и к настоящему делу приступать!
- У тебя не найдется взаймы полсотни? - спросил я
помрачневшую Альбинку.
- Только сторублевки... Но ты бери, мне не жалко, - она
достала откуда-то из-под матраса три радужно-дерьмового цвета
бумажки.
- Мне одной хватит. Спасибо. При первой же возможности
верну.
Я обнял на прощание Альбинку и, встав на проложенную ночью
лыжню, отправился обратно в город. В лесу было пасмурно и сыро,
и, должно быть от этого, в голове стоял туман. Первый день
"новейшей эры" явно не выдался... На полпути к Углову я вдруг
со всей для себя очевидностью почувствовал, что я в лесу не
один, что где-то рядом согревает продрогшие сквозь кору деревья
своими теплыми биотоками еще одно человеческое существо.
Оглянувшись, я увидел мелькающую меж рыжих сосновых стволов
голубую альбинину куртку. Она быстро подъехала и молча
остановилась, тяжело опираясь на лыжные палки. Я развернулся, и
мы еще с минуту постояли в тишине, обмениваясь взглядами, наши
лыжи - нос к носу. Наконец, я ей грустно улыбнулся уголками
глаз, а она тихонько вздохнула в ответ, как бы соглашаясь
остаться друзьями.
- Ты забыл, - протянула она мне перчатки, как будто только
за этим и гналась за мной по мрачно-жутковатому лесу.
- Спасибо, Аля, - я потянулся за своими перчатками и,
совсем забыв про лыжи на ногах, потерял равновесие.
Колени мои криво подкосились, и я рухнул боком в сугроб. В
следующую секунду я попытался встать, опираясь на палку, но у
меня ничего не получилось. Глядя на мои неуклюжие попытки
выбраться из сугроба, Альбинка залилась звонким смехом и, ловко
сбросив лыжи, кинулась засыпать меня снегом. "Сдаюсь!" - поднял
я руки вверх, отплевываясь холодным пухом, добытым Альбинкой
из-под шершавой коросты льдистого снежного пододеяльника. В
ответ она с еще пущим хохотом напрыгнула на меня и, нежно
сгребя с лица ладонью снежную маску, покрыла мои глаза, щеки,
нос и рот быстрыми поцелуйчиками с причмокиванием.
- Спасибо тебе за все, - прохрипел я, еле высвобождаясь.
- Пожалуйста, - ответила она с неожиданным безразличием,
как бы говоря интонацией: "За это не благодарят".
На том мы и расстались. Поднявшись, я продолжил свой путь,
стараясь уже не оглядываться... И не оглянулся .
Добравшись до выхода из Чугунка, я сел на трамвай и поехал
на вокзал, окончательно решив целиком положиться на звездное
предначертание и взять билет на первый отходящий поезд. "Небо
подскажет, что делать дальше", - сказал я себе, не имея в
голове четкого плана.
Битком набитый во время летних отпусков, вокзальный зал был
теперь полупустым, и совсем уж непривычно бросилась в глаза
карликовая очередь в кассу человек из двадцати, да к тому же
без номерочков, нарисованных шариковой ручкой на тыльной
стороне ладони. Не прошло и получаса, как я оказался у
заветного окошка.
- На какой ближайший поезд у вас есть билеты? - спросил я
полусонную билетершу с серым лицом, напоминающим свежевырытую
картофелину.
- 315-й скорый на Москву, - автоматически выдала она ответ,
даже не взглянув на меня из-под тяжелых век с фиолетовыми
краями.
- На Москву?! - я одновременно удивился и обрадовался
своему везению, восприняв его как хороший знак.
- Ты что, трехнутый?! - неожиданно взорвалась билетерша,
выстреливая в меня сферическими белками выпученных глаз. =
Будешь брать или нет? Сейчас милицию позову! Следующий!!!
Обрушив на меня сразу весь свой стандартный словесный
набор, она снова отключилась в сон, прикрывшись, как
покрывалом, толстыми ватными веками. Вежливо отстранив плечом
подскочившего "следующего", я, ни слова ни говоря, просунул в
окошко сторублевку, и билетерша также без единого слова выдала
мне билет до Москвы и сдачу, всю до единой копеечки... Нет, что
ни говори, а это было редкое везение!
До отправления поезда оставалось чуть больше часа, и я
подумал, что неплохо было бы перекусить в привокзальном
ресторане, но на дверях этого заведения меня ожидало
обескураживающее "меню": "Закусок нет. Пиво "Ячменный колос" в
разлив - 8 руб. 1 литр". Выпить на голодный желудок кружку пива
за 4 рубля мне не очень хотелось, и я собрался было уйти не
солоно хлебамши, но в последний момент заметил через стеклянную
дверь сидящего в дальнем углу почти пустого зала Грачилу. Я
подошел к его столику и без излишних приветствий уселся
напротив своего пьяно-печального вчерашнего знакомого.
- А-а, это ты, Шутник, - протянул он через силу. - Пивка
холодненького на холявку хочешь?
- Спасибо, не хочу, - честно ответил я.
- Командир, кружку! - рявкнул он, пропуская мимо ушей мой
отказ.
Официант на удивление быстро - видимо, Грачилу здесь
достаточно хорошо знали - принес полулитровую граненую кружку,
и Грачила плеснул в нее до краев из прозрачно-пенного
стеклянного кувшина.
- Я думал, ты в милиции, - сказал я, отсасывая верхний слой
пены.
В ответ Грачила резко мотнул головой, будто сбрасывая
запутавшийся в голове мусор, и весело-зло спросил,
осклабившись:
- Въебать тебе, что ли?
На всякий случай я ничего не ответил, а Грачила опрокинул в
свою по-собачьи черную пасть полкружки разом и, остыв, резонно
заметил:
- На нары я всегда успею, - вновь наполнив кружку, он
помолчал и спросил сипло. - Анька еще там?
Заглянув в его пьяные влажные глаза, я с удивлением увидел
в них тоскливый страх... Он боялся возвращаться в Египтовку,
из-за Ани боялся.
- Ее забрал домой отец, - успокоил я его.
- Ну и правильно, - вздохнул он. - Эта девочка не про нас,
Шутник, ей нужен серьезный человек.
"Интересно, что он понимает под серьезным?" - подумал я, но
вслух уточнять не стал, сочтябесполезным.
- Ладно, я пойду, - поднялся я. - Прощай, Грачила.
- А церковное барахло я обратно подложил, - сказал он мне
вместо прощания.
Мне захотелось тут же обнять его, но я побоялся, что он не
поймет моего восторга, и, хлопнув его по плечу, отправился на
посадку.
Разыскав свое купе, я увидел в нем еще двух пассажиров,
точнее, пассажирок: сухонькую старушку с
сосредоточенно-неприветливым лицом и цветущую девочку лет
тринадцати, которая выглядела, пожалуй, "на все 16" из-за
щедрого слоя алой помады на губах и нещадно размалеванных
тенями и тушью глаз.
- Добрый день, - поздоровался я с ними.
Старушка проскрипела с ответ нечто нечленораздельное, а
девочка совершенно неприлично для ее возраста заерзала на своем
сидении.
- До самой Москвы едете? - спросил я их, когда поезд
тронулся.
- Вы не могли бы выйти? - ответили старушка вопросом на
вопрос.
- Зачем? - не понял я, не ожидая подобной реакции на столь
невинный вопрос.
Девочка чуть слышно хрюкнула, подавляя смешок, а старушка
заявила раздраженно:
- Вам что не понятно?! Нам нужно переодеться!
- Ах, да, конечно, - поспешил я выйти за дверь.
"А девочка - ничего, уже можно..." - вкрадчивым бесовским
голоском прошептал мне на ухо Сизов, лишь только я очутился в
вагонном проходе, задвинув за собой громыхающую дверь купе. =
"Ты ее не получишь, старый развратник! - дал я ему достойный
отпор, отгоняя от себя непристойные картинки, которые он живо
рисовал в моем воображении. - Она совсем еще маленькая..." =
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг