тяжелее становился груз обещанных нам страданий, тем больше я успокаивалась.
Может быть, потому, что значительная часть проклятий уже запоздала. Жилище
Тальви уже превратилось в пустыню, невзгоды и голод тоже нас не миновали. И
если на нас ополчилась не вся Вселенная, то ее часть, запертая в границах
герцогства Эрдского, - точно. И я не находила в своей душе никакого зла
против тех, кто призывал на нас анафему. Ни на приора (аббата? ), который,
несомненно, был расстроен тем, что приходится читать все это паломникам, да
еще на холоде (единственном из зол, не упомянутом в проклятии, - наверное, у
того, кто это сочинял, была очень толстая шкура), когда ломит кости и
садится голос. Ни на архиепископа, столь резво переместившегося на сторону
победивших и отыскавшего в своих анналах сей перл церковного красноречия. Он
старый и, видимо, больной, а ему угрожали, может, даже пытками стращали,
ведь Нантгалимский Бык никакого почтения к святому сану не испытывает. И уж
конечно, я не могла гневаться на Сверре Дагнальда за то, что он таков, каков
есть. На Дагнальда, которого я так ни разу и не увидела, а если повезет, то
и не увижу, - чудовище, сотворенное всеми нами совместно - Тальви,
императором, даже мною, точнее моим бездействием. Он поступает сообразно
своей природе. Любой другой на его месте объявил бы награду за наши головы,
или, по крайности, за голову государственного преступника Тальви. Но зачем
тратить деньги на тех, кто все равно обречен, когда проще добиться желаемого
угрозами? А заодно застращать тех, кто слишком мягкосердечен или слишком
глуп - хотя Дагнальд, безусловно, не видит разницы между этими понятиями, -
чтобы осмелиться помочь беглецам. Удивительно, правда, что оба
союзника-соперника - и Дагнальд и Вирс-Вердер - прибегают к тем методам
запугивания, от которых и сама церковь отошла. И зачем, к примеру, было
называть Альдрика еретиком, да еще затевать эту омерзительную церемонию с
похоронами в бочке? Придумали бы что другое, не столь заумное. А так
добились полностью обратного результата - сотворили святого. Конечно, святые
и еретики и получаются в основном из одного материала, но Альдрик-то как раз
еретиком не был.
Не менее удивительно, что я способна размышлять об этом в подобную
минуту и с таким благодушием. Возможно, это влияние беременности, но я
ничего не могла с собой поделать, потому что все понимала и никого ни в чем
не винила. Но это не значило, будто я готова была сдаться на милость врагов
и смириться с судьбой. Непостижимым образом уравновешенность и всепонимание
уживались с решимостью выжить любой ценой. И если для этого нужно было
совершить убийство, я бы убила без колебаний. Хоть аббата, хоть Дагнальда,
хоть архиепископа.
Наверное, поэтому госпожа Риллент меня и возненавидела. Ждала, что я
добровольно пожертвую собой ради обитателей замка, сдамся кирасирам, а я
смылась. Я поступила так, считая, что мое самопожертвование ровно ничего не
изменит, и это чистая правда, но вся ли правда? Тогда я еще не знала, что
беременна, но тело мое об этом знало.
Так или иначе, я не имела желания вдаваться в природу этих противоречий
и тем более их решать. Они не замутняли моей душевной ясности. И когда я,
отлученная и проклятая, вслед за другими женщинами вошла в церковь, я вовсе
не чувствовала, будто совершаю кощунство.
Там было очень красиво, в церкви. Или так казалось, после того как
холодный и хмурый осенний день остался за стенами, а сияние свечей
отразилось в ярких витражных окнах, из которых главное - роза -
располагались фигуры в охристых и голубых одеждах словно исполняли некий
сложный танец. Над алтарем возносились витые колонны - не то диковинные
деревья, не то застывшие струи фонтана. Пол был выложен мозаикой, не
многоцветной, как в Тальви, а ровного золотистого оттенка. Но главным была
гробница. Ее розовый в прожилках мрамор за века был истерт прикосновениями и
поцелуями паломников, и черты лица у статуи святого Эадварда, возлежавшего,
сложив руки, на крышке, были почти неразличимы. Теперь гробницу заключили в
позолоченную решетку сложного плетения, и паломники прикладывались уже к
ней, так что решетка тоже местами потускнела.
Я поклонилась святому Эадварду и, отойдя в тень колонны, опустилась на
колени. Это было не лицемерие и не желание слиться с толпой, дабы не
привлекать к себе досужих взглядов. Вру. Отчасти было. Тальви, кажется,
как-то говорил нечто подобное, но по другому поводу. А также усталость. До
вечера еще оставалось порядком времени, а мне нужны были силы. И все же вот
что довлело над остальным - я знала: пришел конец моим хождениям по святым
местам герцогства Эрдского. Если нынче ночью мне удастся свершить то, что я
задумала, я уже больше никогда не войду в церковь. Если не удастся - тоже.
И сознание того, что я в последний - последний! - раз стою под
церковными сводами, было сродни тому чувству, словно бы меня отпевали
заживо. Хотя, кажется, именно так в прежние времена и поступали с
отлученными.
Что ж, можно вынести и это.
Не прислушиваясь ни к хору, ни к проповеди, звучавшей с кафедры, я
стала молиться, долго и истово.
За упокой души:
Малхиры, Альдрика, Эгира, Ренхида, Каллиста, Мальмгрена, Буна Фризбю и
Дайре. И за здравие:
Мойры и отца Нивена (если они еще живы), мадам Рагнхильд, Соркеса с
семейством (хотя им мои молитвы вроде бы и ни к чему) и госпожи Риллент
(пусть живет, стерва старая).
Господи, опять мертвых получается больше, чем живых...
Я не молилась за своих родителей, потому что Тальви сбил все-таки меня
с толку и я не знала, среди живых или мертвых мне их числить.
За себя с Тальви я тоже не молилась.
Потому что это было бесполезно.
Мне не пришлось долго ждать, пока заснут мои товарки по
странноприимному дому. Молва не солгала - даже теперь в обители за медный
эртог можно было получить не только ночлег, но хлеб и похлебку. Конечно, в
муку подмешивали кору, и вкус у похлебки был отвратительный, но я не стала
привередничать и даже попросила бы добавки, да только ее не полагалось. (О,
белые хрустящие скатерти в "Ландскнетте"! Коронное блюдо "Рая земного" -
телятина с грибами, сыром и базиликом, на блюдах из фораннанской майолики! И
южные легкие вина, которые Маддан выписывал только для меня... Решительно
это становится навязчивой идеей. Еще немного, и я начну сожалеть, почему мы
отпустили лошадей, вместо того чтобы забить их и съесть. А это ведь уже
почти людоедство. )
Кое-кто из мужчин, пусть и были они старыми и беззубыми, роптали и
брюзжали, будто похлебку здесь варят на кошачьем мясе, чтоб не сказать хуже.
Но женщины схлебали это варево не жалуясь, даже если оно действительно было
из кошатины. Вот кошек я еще не ела. А змей и ящериц - в детстве, когда
впервые пряталась по лесам возле Кинкара и у подножия Фену-Скьольд,
приходилось. Ладно, один черт, снова - с чего начинала, к тому и пришла. Да
и разборчивые старички не видать чтоб отказывались от предложенного обеда,
который заодно был и ужином.
А Тальви в лесу без обеда и без ужина сидит...
После горячего всех быстро разморило, и богомолки, растянувшись на
соломе, засопели и захрапели, короткое время перед этим потолкавшись и
побранившись, выбирая, где теплее. Однако на место у самого порога, где
устроилась я, никто не претендовал - там сильно дуло. Поэтому мне удалось
выбраться, никого не потревожив. Никто ночью за странноприимным домом не
надзирал. Красть здесь было нечего, что же до всего остального - у
паломников обоего пола был столь заморенный вид, что, похоже, нравственность
их не вызывала опасений (может быть, и зря). И при выходе не пришлось врать
- что, мол, по нужде, и прочее.
Пусть не топили в странноприимном доме, опасаясь пожаров, и гуляли там
сквозняки из множества щелей, но женщины притерлись друг к дружке и
надышали, так что за порогом от холода пробирал озноб, а после вони от
свежего колючего воздуха можно было опьянеть. И еще одну неприятность
приберегла для меня эта ночь - она была удивительно звездной, небо словно
усеяли алмазной крошкой, и казалось, будто светло как днем. Только днем не
бывает таких густых теней, я бы даже сказала - ярких теней, если такое
возможно.
Хуже всего, что я не знала распорядка ночных служб. И, огибая северный
портал, едва не налетела на процессию, пересекавшую двор. Я метнулась в
сторону кирпичного здания напротив и укрылась в благодатной тени.
Благодарение святому Эадварду, что устав обязывает чернецов ходить опустивши
глаза да еще надвинув капюшон. Правда, сейчас они кутались в капюшоны не
столь из благочестия, сколь от холода. Меня они не заметили, но я решила не
искушать судьбу сверх меры и не выскакивать из укрытия тотчас же, а
переждать несколько мгновений, пока монахи не скроются. Прижимаясь к стене,
я смотрела на пустынный двор и на возвышавшуюся против меня статую из серого
песчаника. А статуя на меня не смотрела. Это была фигура женщины, высокой и
худой, с повязкой на глазах. Фемида? Но тогда почему языческая богиня стоит
на портале церкви? И почему в руках у нее не меч и весы, а копье, вдобавок
сломанное, и какая-то книга? Женщина стояла отвернув в сторону лицо, узкое и
презрительное, словно не желала видеть то, что ее окружало. На миг мне
показалось, будто она похожа на меня. Или это была игра теней? Потому что
тени на плиты двора отбрасывали теперь не только монастырские постройки.
Мощная туча поглощала звездную россыпь. Но она не была сплошной, и в
разрывах проглядывали дрожащие огоньки. Задрожишь в такой холод...
Я побежала дальше, мимо бокового нефа и капелл, туда, где впритык к
колоннаде клуатра высилось здание без дверей, с неправильно сгруппированными
окнами под самой крышей. Так оно и было описано в документе. Единственный
кирпичный пристрой к церкви, сложенной из темного камня. Наверное, его
построили уже в те времена, когда обжигать кирпич стало дешевле, чем возить
камень по Белой дороге... оттуда, где погибли или исчезли мои родители. Что
входа нет - понятно, сюда ходят только через церковь. Что ж, отсутствие
дверей для нас не преграда...
Мои ноги сами собой замедлили ход. Днем, в церкви, я не верила, что
совершаю кощунство. Но сейчас мне предстояло именно оно. Нет чтобы сделать
архив и книгохранилище отдельным зданием, как, слышала я, принято в
Карнионе, - они пристроили его к церкви. А взлом церкви... В моей изобильной
грехами жизни бывало всякое, но сакрилегии я никогда не совершала.
И не потому что за это отрубают руки. Мне и так многое причиталось - по
совокупности. Но даже в Камби, где церковь сделалась прикрытием для
заговорщиков и убийц, я туда не полезла. Положим, для этого были другие
причины, прежде всего - забота о собственной безопасности. Но не только. И
пусть я не собиралась проникать внутрь самой церкви, пусть мной руководили
не побуждения корысти, все равно это будет ограбление церковного здания.
Что ж, сказала я себе, пусть ты не считаешь себя проклятой, для других
ты проклята и отлучена. И самое пребывание мое в этих стенах уже есть
смертный, непростительный грех. Даже если бы я мирно провалялась всю ночь на
вонючей соломе странноприимного дома, это было бы точно такое же
святотатство, как если б я вломилась в алтарь и украла золотой реликварий.
Вместе с реликвиями.
И даже не это главное. Днем я подумала о том, что, если для спасения
жизни моего ребенка, а следовательно, и моей, нужно будет пойти на убийство,
- я совершу убийство. Значит, если нельзя обойтись без кощунства - придется
совершить кощунство...
Я вынула из рукава кинжал и пристроила за пазуху - чтоб не выпал.
Подоткнула юбку - чтоб не мешала. Сбросила с плеч котомку и достала "кошку".
Подъем в общем-то не был таким уж сложным. У меня была столь богатая
практика, что я привыкла ходить по стенам как муха. И все же было в этом
нечто бредовое. Наверное, потому что я впервые в жизни боялась сорваться.
Или надорваться, все равно последствия могли быть одинаково гибельными. Ну
что ж это делается, жаловалась я неизвестно кому, мне сейчас лежать надо, в
тепле и покое, а не по стенкам отвесным лазать... И лезла дальше.
Когда-то, давным-давно, мне снилось, что я вот так же ползу по веревке
вдоль стены и подъем этот бесконечен. Виноваты в этом были мой визит в
Тайную палату и чтение "Хроники... ". "Но нет будущего, и прошлого нет", -
сказал блаженный Августин. Если сегодня я не добуду то, зачем пришла в
аббатство, будущего у меня точно не будет. И если б только у меня...
Но эта стена, к счастью, была не сновиденной, а кирпичной, а стало
быть, ограниченной. До окна я добралась. И тут же стало еще труднее, потому
что предстояло его открыть. Окно было узкое, высокое, похожее на бойницу, к
тому же запертое мощной дубовой ставней, в которую вонзились кошачьи когти.
Правда, тут имелся хоть небольшой, но карниз, и я закрепилась на нем. Можно
было начинать работать. Ставня запиралась изнутри на простой засов. Не
потребовалось даже доставать отмычку, обошлась кинжалом. За ставней меня
ожидала новая радость. Там не было решетки. Точно такое же окно, как у меня
в замке. Свинцовый переплет с множеством мелких круглых стекол. Святые отцы,
верно, считали, что это свинцовое плетение способно с успехом заменить
решетку. Напрасно они так думали. С подобными окнами даже удобнее работать,
чем с новомодными, где стекла сплошняком. Там иногда звона бывает многовато.
А это круглое стеклышко очень легко вырезать или просто выдавить, а потом
просунуть руку, ежели, конечно, она у вас достаточно худая и длинная, и
открыть задвижку. Разумеется, неудобство состоит в том, что такие старинные
окна порой задвижек не имеют и вообще не открываются. Тогда и впрямь решетка
решеткой. Правда, можно взять ее тесаком или топориком, но опять же шуму,
шуму... Это окно, само собой, открывалось. Иначе как бы они могли запирать
ставни?
Я сделала все, как обычно, отперла окно и боком протиснулась внутрь.
Убрала за собой "кошку", прикрыла ставню, на случай, если еще какая-нибудь
неприкаянная душа вздумает шататься по монастырским дворам в неурочный час
или грянет очередная ночная служба. И только тогда, прочно встав на ноги,
вдохнула сладковатый запах книжных корешков и оглянулась.
Передо мной и вокруг меня тянулись ряды полок высотой почти до потолка,
то есть примерно в два моих роста. Здесь книги и манускрипты, в отличие от
Тайной палаты, где их запирали в ящики, были на виду. И никаких тебе цепей,
которыми будто бы особо ценные книги прикованы к полкам, о чем нередко
приходится слышать от недоучившихся студиозусов. Подходи и бери. Но это
отнюдь не облегчало дела. Я насчитала до пятнадцати рядов, хотя во мраке
могла и ошибиться. И каждый ряд заставлен с двух сторон. Это, почитай, уже
тридцать. Все просмотреть - года не хватит. А у меня в запасе час, от силы -
два. Да, это уж точно не Черная камора, где меня провели прямиком куда надо
и вручили искомое. Но чтобы разработать сторожа Черной каморы, у меня были
время, деньги и свобода действий. Теперь мне не дано ни первого, ни второго,
разве что свобода действий осталась, но без денег и времени она мало что
значит. И единственным моим проводником был зашифрованный документ, а там
было сказано просто: "Отмечено знаком или надписью".
Я снова вперилась взглядом в полки. Кроме узкого луча лунного света,
проникавшего сквозь неплотно прикрытую ставню, помещение ничем не
освещалось, но я не хотела доставать огниво из котомки, предпочитая
полагаться на свои привыкшие к темноте глаза. Знаки? Надписи? Я надеялась,
что это будет латынь, кое-что из латыни я с грехом пополам да вспомню. Вот
если монахи прибегли к греческому, или древнееврейскому, или - кто их,
книжных червей, знает? - какому-нибудь сирохалдейскому языку, это хуже.
Но не тут-то было. Чего-либо, пусть отдаленно напоминающего надпись, я
вообще не заметила. Не было и порядковых цифр, чего тоже можно было ожидать.
На каждой полке были вырезаны какие-то символы. Некоторые были знакомы мне
по книге Арнарсона, некоторые я знала и раньше, встречая их то в виде
оружейных клейм, то в виде алхимических символов, иные являли собой просто
геометрические фигуры - квадрат, треугольник, круг, но большинство было мне
неизвестно. Что есть тот же круг на тайном языке, козе понятно, но что
означает, скажем, тележное колесо? А то, что я видела перед собой,
напоминало тележное колесо и ничто иное. И ни намека на астрологические
символы, которые обожал упоминать в своих писаниях Арнарсон. А если так, то,
возможно, я и насчет алхимии ошибалась, и совсем иное имели в виду монахи.
Ладно, остается прибегнуть к способу, испробованному мною в замке
Тальви. Здесь я собиралась немного его усовершенствовать. И грустно будет,
если я просчиталась.
Я спустила с головы платок и зубами ослабила узел на одном из его
концов. В руку мне упала маленькая фигурка из убереженного мною костяного
ларца. (Другой, розового дерева, утонул вместе с Малхирой. )
Подобное лечат подобным, внушала я себе когда-то. Правильно. Но
подобное и притягивается к подобному.
Сжав в кулаке сразу потеплевшую фигурку, я закрыла глаза и протянула
руку перед собой. Не знаю, для чего я зажмурилась, и так ведь было темно, но
почему-то мне показалось, что так будет правильнее. И пошла туда, куда меня
вело, огибая книжные ряды, пронизывая проход за проходом. Вначале это было
чистое наитие, но потом уверенность стала нарастать. Я не проглотила компас,
я сама и была компасом, и магнитом в нем, и одновременно - моряком, который
следует курсом, что ему указан. И остановилась, едва не стукнувшись лбом о
полку.
Я находилась в самом дальнем и, кажется, самом пыльном углу
книгохранилища, у стены. Полки тут были заставлены неровно - одни просто
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг