ушел под навес, хотя под дождем это было бы куда как удобнее. Или им у себя
в управе благочиния плащи такие прочные выдают?
Почему такая вошь, как Ансу, вдруг выбилась в начальники, пусть и
мелкие, невзирая на провал своей шпионской карьеры, загадки не представляло.
Все разъясняла манера оглядывать согнанных к нему бродяг. Разумеется,
Пыльный доложился своему хозяину, что сумеет меня опознать.
Представителей воровской братии вряд ли можно назвать благородными
джентльменами, но среди них, мягко говоря, не принято закладывать своих.
Опять-таки не от высоких моральных принципов. Если об этом станет известно,
собратья по стенке размажут. Оправданием могут служить только пытки, и то не
всякие Своди счеты сам, а не с помощью властей - гласит воровской кодекс,
который, в сущности, так же бессмыслен и бесполезен в трудные времена, как
кодекс рыцарский. Но раз Ансу уже побывал в шпионах, все дальнейшее должно
было даваться ему гораздо легче. Впрочем, он мог оправдывать свои действия
тем, что я "начала первая" и к "своим" уже не принадлежала.
Однако, когда я прошла мимо него, он меня не узнал. А я шла спокойно,
не торопясь и не прячась. И сеющийся дождь вовсе не был помехой. Конечно, у
Ансу были преимущества перед теми, кто всего лишь слышал мое описание. Но он
не смог совместить облик, в котором видел меня в последний раз, - бархат и
кружева, низкий вырез и высокие каблуки, блеск драгоценностей и пресловутых
золотых волос - с нынешним, посконно-овчинным. Недостаток воображения,
свойственный большинству жителей Эрда и столько раз выручавший меня, помог и
теперь. ... А и в самом деле, считают ли меня своей прежние знакомые? Им
было не впервой слышать о том, что меня ловят и собираются казнить, но
причины, по которым по мне сызнова застрадала плаха, были им совершенно
чужды и непонятны. Живо представилось, как в зале "Оловянной кружки" Маддан
вещает посетителям - тем, что не из "племянников": "Вот тоже - Золотая
Голова. Говорил я ей - не лезь ты в это дело Не послушалась, дура баба, и
сгинула ни за грош. Вот что значит - связаться с благородными! " А
Оле-вышибала бубнит от дверей: "Неа, хозяин. Не такая она дура, чтобы просто
так взять и сгинуть".
Правильно, Оле. Я не собиралась сгинуть. А если и сгину, то не просто.
Вероятно, то, как нагло и безнаказанно прогулялась я на глазах Ансу,
подтолкнуло меня к решению двинуться в вотчинные владения Дагнальда. Тогда я
думала лишь о том, что лучшее укрытие чаще всего бывает под самым носом у
врага. Мы перешли Нантгалим, причем, поскольку часть пути нужно было
проделать по открытой местности, пришлось свести лошадей - мне повезло
больше, чем тем троим, что в недобрый час сидели в засаде у лесной тропы, -
а потом, на правобережье, избавиться от них, потому что предстояло
углубиться в чащу, да и прокормить их стало невозможно.
От спешки и от усилий рана Тальви, начавшая уже было подживать, снова
открылась, и у него сызнова началась лихорадка. Дней на пять пришлось
остановиться. Я соорудила какой-то шалаш, уложила Тальви там. Сама чуть не
подохла от голода, потому что не рисковала отходить далеко и помышлять об
охоте, а тем более о походе по деревням. Уж конечно, припомнились мне все
мои трапезы - и в "Коронованной треске", и в "Ландскнетте", и в "Раю
земном", об "Оловянной кружке" я и не говорю, и горько пожалела я о том, что
могла бы съесть и не съела - вот хотя бы с того подноса, что Берталь
притащила Ларкому. Да, Ларком... О нем я ничего не сказала Тальви. Он и без
того пережил довольно предательств. Но почему-то у меня было чувство, что он
и так знает. Короче, не только о еде были мои мысли в те дни и ночи, когда я
сидела возле горевшего в жару Тальви. Становилось все холоднее, но до
морозов было еще далеко, я украла теплую одежду, и мы скрылись в такой
глуши, что можно было разводить костер. Но это все - не спасение. Даже если
Тальви поправится - а я надеялась, что он поправится, зимовать под открытым
небом мы не сможем. Могли бы... но не в эту зиму. Я должна заботиться о
своем ребенке. Это значит: я должна найти безопасное убежище, где смогу
выносить его и родить. В этой части империи я не знала такого места. Да и
есть ли для нас вообще безопасное место в империи?
В те дни вынужденного лесного сидения я много размышляла о недавних
событиях, и постепенно стала мне мерещиться в них некая закономерность, и
все яснее вырисовывалась фигура, доселе возникавшая в происходящем лишь как
фигура умолчания. Карл-Эрвин II, император Эрда-и-Карнионы. Заговорщики были
уверены, что послание герцога Гарнего было перехвачено, что Вирс-Вердеру
удалось перехитрить Фрауэнбрейса. А собственно, почему? И кто здесь кого
обманул? Никто не мог понять, почему Дагнальд и Вирс-Вердер, ненавидевшие
друг друга, внезапно объединились и почему император не только признал
правомочность притязаний Дагнальда - самого непопулярного из претендентов,
но и оказал военную поддержку человеку, чьи действия наносили империи явный
вред.
Да потому и оказал, Господи помилуй! Не зря еще в замке я предположила,
что император не захочет в Эрде хорошего правителя. Но тогда я не решилась
довести эту мысль до логического конца. Теперь, когда верховная власть
Тримейна слабее, чем когда- либо за всю историю империи, Карл-Эрвин не
захочет у себя под боком не только хорошего, но и сильного правителя. Не
важно, Тальви это или Дагнальд. И не был ли союз Дагнальда с Вирс-Вердером
условием, на котором предоставлялась военная помощь? Далеко, однако, глядел
наш Карл-Эрвин. Ибо такой союз не может быть ни долгим, ни прочным. И правы
те, кто не мог даже мысленно представить их в одном стане. Нантгалимского
Быка, словно вынырнувшего из глуби Темных веков, и графа Виллибальда,
придворного интригана. К тому же Вирс-Вердер не сможет забыть, что он и сам
претендовал на герцогский титул, а не просто звание генерального судьи
(судейская мантия, как бы роскошна она ни была, - неподобающее одеяние для
знатного дворянина), и к тому же - единственный претендент, состоящий в
отдаленном родстве с Йосселингами. Что же из этого следует? Крысы откусывают
головы голубям, как говорила одна маленькая девочка. Ну а покончив с
голубями, примутся благополучно жрать друг друга. Кто победит в этой
схватке, значения не имеет. Точнее, победит заинтересованный зритель,
которому выгодна анархия в Эрде. И не выдаст император Фрауэнбрейса, можно
не беспокоиться, ему такой свидетель всех закулисных игр в Эрде и Тримейне
будет полезен самому. Но не Тальви, не тот, кто притязал быть больше чем
свидетелем. Он уже отыграл свой ход и должен убраться с доски. А партия
продолжится, пока северные земли не будут полностью обескровлены и его
императорское величество не останется последней надеждой страждущих. Вот
тогда и можно будет навести порядок. И даже большого труда для этого не
потребуется, хоть крепостное право вводи. Относительной самостоятельности
Эрда придет конец, как не так давно пришел конец разбойной свободе
Скьольдов. Герцогство Эрдское исчезнет с карты империи. Останется просто
Эрдская провинция, управляемая каким-нибудь генерал-губернатором,
назначаемым из Тримейна...
А уж непредвиденная потеря герцогских регалий как должна была прийтись
на руку его величеству! Он ради такой удачи должен каждый день поминать
Тальви в своих молитвах. Что не помешает ему распорядиться прикончить Тальви
на месте, буде тот объявится в любой части империи. Без всякой
мстительности. Просто чтобы тот не успел сообщить никому, где эти самые
регалии находятся, или перехватить их, если Тальви имеет глупость таскать их
с собой.
Понимал ли все это Тальви? Очень может, что и понимал. И не исключено,
что именно это было последней соломинкой, способной переломить хребет.
Тяжко, должно быть, тому, кто жизнь воспринимал как игру, осознать, что все
время он был не игроком, а всего лишь пешкой.
Что Тальви - я сама в те дни от голода ли, от размышлений о большой
политике была ближе к отчаянию, чем когда-либо. Но на гербе Скьольдов
изображен ворон, а не голубь, и сама я не голубиной породы. Мне так просто
голову не откусишь.
Тогда-то впервые и почудился мне выход из ловушки, куда загнали нас
судьба и собственная глупость. Но я поначалу решила, что это просто голодный
бред или разновидность тех безумных капризов, что посещают, как говорят,
беременных женщин.
Лихорадка оставила Тальви, но положение наше от этого улучшилось не
намного. Нантгалимский край и без того беден и неплодороден, а если что
здесь и было в прошлые года, то выгреб во время своих военных приготовлений
Дагнальд - дочиста, как пьяница, жаждущий опохмелиться, выгребает медяки из
карманов. Тут нам меньше грозила опасность угодить в облаву, но мы могли с
равным успехом умереть с голоду. А я сейчас не могла позволить себе подобной
роскоши, как не могла разрешить заколоть себя вилами, как воровку.
Между тем неумолимо надвигалась зима. А я с каждым днем все меньше буду
способна вечно находиться на ногах, добывать пропитание, защищать ребенка,
себя и Тальви. А я обязана это делать. Иначе нельзя. И поставленная перед
выбором: голодная смерть на снегу в Нантгалимском крае или плаха за его
пределами, я все чаще стала задумываться о том единственном выходе, каким бы
безумным он ни был.
Неподалеку от нас находилось аббатство Тройнт, славное гробницей
святого Эадварда, одного из просветителей Севера, а также знаменитым
собранием рукописей. Именно здесь, если верить шифрованному документу,
который нашел отец Тальви, а сам Тальви и я вслед за ним сумели прочитать с
помощью книги Арнарсона, находилось собрание записей, касаемое изгнанников.
Нужно было решаться, пока я еще легка на подъем.
Я сообщила Тальви о своих намерениях. Он не ответил ни да, ни нет.
Стало быть, ему и это было безразлично. Но по крайней мере, он не собирался
меня останавливать. Это уже была уступка с его стороны. "Поиграла и хватит",
- сказал он мне однажды. Но это он играл в игры. И доигрался. А я просто
жила и намерена была жить дальше. Если же все-таки считать это игрой... В
любой пьесе ведь пять действий?
Ну так я начинаю шестое.
И вот теперь я стояла у ворот аббатства, в толпе таких же женщин - со
стертыми, невыразительными лицами под спущенными до бровей платками.
Слышались угрюмые жалобы на все на свете - войну, голод, бедность, хвори и
то, что ворота долго не открывают. Ворота здесь были мощные, в окружении
машикулей, способные выдержать приступ целой армии - да и выдерживали,
наверное. Аббатство Тройнт было одним из старейших и почитаемых в Эрде, но
за столетия своего существования оно не раз перестраивалось и наверняка
изменило облик со времен святого Эадварда, который поставил здесь простую
деревянную церковь, жилища для братии из глины и камыша и обнес все это
палисадом. Потом постройки оделись камнем, доставленным с гор, потом стали
по возможности укрепляться, а потом - украшаться.
Над восьмигранной звонницей, возвышавшейся над сумрачными стенами,
ударили в колокол. Звонница также свидетельствовала об изменениях. В
"Хронике утерянных лет" я вычитала, что в первых эрдских монастырях были не
колокола, а большие бронзовые била. Хронист утверждал, что такой обычай
пришел из Карнионы, где языческие монастыри древности тоже не знали
колоколов, но, добавлял он, теперь традиция сия отмерла и на Юге.
После этого ворота с чудовищным скрипом, напоминающим о стенаниях
грешных душ, распахнулись, и наше смиренное стадо протопало через створы во
внешний двор.
Церковь аббатства была прямо перед нами. Галерея с колоннадой скрывала
от взора пришлецов клуатр, где братия могла прогуливаться, не смешиваясь с
мирянами, трапезную и дормиторий. Все они, разумеется, располагались по
правую руку от входа. По левую были странноприимные дома, для мужчин и
женщин отдельно (устав аббатства, в отличие от многих иных, дозволял
женщинам-паломницам ночевать под защитой монастырских стен), и поварня, где
благочестивые бедняки могли получить по ломтю хлеба и миске похлебки - во
всяком случае, так полагалось, не знаю, как сейчас, но многие на это
рассчитывали. Я в том числе. Ведь мне предстояло провести в аббатстве
остаток дня и ночь, если повезет.
Во дворе тоже были солдаты. Четверо. Не исключено, что они прибыли
искать нас с Тальви, но скорее всего их прислали защищать аббатство на
случай, если под видом паломников сюда рискнут пробраться грабители. Это
было бы вполне разумно, если разумные поступки возможны в смутные времена.
На паломников, состоящих по большей части из женщин и стариков, солдаты
взирали лениво. Очевидно, они думали, что воры- разбойники такими не бывают.
Зря.
Но расслабляться не стоило. Я чуть повела рукой, дабы почувствовать,
что в любой миг могу высвободить кинжал из рукава. Кинжал оставался сейчас
моим единственным оружием. Пистолеты и "сплетницу" я оставила Тальви. Своей
тяжелой шпаги он лишился - то ли сломал в последнем бою, то ли в болоте
утопил, я не заметила, а спрашивать не стала - зачем лишний раз напоминать
человеку о том, что он потерял? Придется ему довольствоваться "сплетницей",
хоть она ему и не по руке.
Что-то не спешат, однако, пропустить страждущих поклониться гробнице.
Такое впечатление, будто и братия и солдаты ждут, пока во дворе соберется
побольше народу. Зачем? Не дергайся, сказала я себе, не считай их глупее
себя, но не считай и умнее.
Из украшенных чеканкой, изображавшей изгнание из рая, врат вышел
маленький сухонький старичок в рясе, с огорченным лицом. Судя по добротному
теплому плащу и дорогому кресту, по старинному обычаю заключенному в круг,
не простой монах. Может, и сам аббат. Неуместно вспомнилась старинная
песенка клириков, которую Фризбю подхватил во время своей богословской
карьеры, - он любил певать ее, когда был пьян, а пьян он бывал более чем
часто:
Лишь аббат и приор, двое, Пьют винцо, и недурное, Но иное, но худое
Грустно тянет братия
Песня явно была сложена не про этого священнослужителя. Хотя его плащ и
был подбит лисьим мехом, он ежился от холода и долго откашливался. Глоток
подогретого вина ему бы совсем не помешал. Впрочем, как и всем здесь. В руке
аббат (или приор? ) держал какой-то свиток Проповедь он, что ли, хочет
сказать? Тогда почему не в церкви? Нам с детства внушали, что проповеди под
открытым небом, на апостольский манер - это ересь. И по нынешней погоде я
была склонна согласиться с этим утверждением.
В ожидании я озиралась по сторонам. Над воротами висел штандарт с
единорогом. В доме Божием, можно сказать! Если я еще где-нибудь увижу эту
рогоносную лошадь, меня вырвет. Без всяких скидок на беременность. Правда,
единорог, как таковой, ни в чем не виноват. Хотя бы потому, что его выдумали
люди.
Тут я вздрогнула, потому что за душеспасительными размышлениями
пропустила миг, когда монах перестал кашлять и наконец заговорил. И осознала
это, когда услышала имя Гейрреда Тальви и, кажется, собственное. Неужто и в
святых обителях выкликают наши приметы?
Но я ошиблась. Монах зачитывал совсем другое. Капитул епископов под
водительством архиепископа Эрдского отлучил преступного самозванца Гейрреда
Тальви от церкви и предавал его анафеме.
- "Да ниспошлет на него Господь слепоту и безумие, - читал старец на
лестнице, - да разверзнутся небеса и поразят его громами и молниями. Да
проклянет его всяк входящий и выходящий. Да будут прокляты пища его, и все
его добро, и псы, охраняющие его, и петухи, для него поющие Пусть ад
поглотит его живым. Пусть вся Вселенная встанет на него войной. Пусть
разверзнется и поглотит его земля и даже имя его исчезнет с лица Вселенной.
Пусть все и вся объявят ему войну, пусть стихия и люди встанут против него и
уничтожат. Пусть жилище его превратится в пустыню. Пусть святые при жизни
помутят ему разум, пусть ангелы после смерти препроводят его черную душу во
владения Сатаны".
Откуда, со дна каких архивных сундуков выскребли это скопище древних
проклятий? Я не могла припомнить, когда в Эрде, да и во всей империи в
последний раз кого-то отлучали. Лед двести назад, наверное. Даже Святые
Трибуналы, тысячами отправлявшие на костры еретиков и ведьм, не слишком
стремились отторгнуть их от лона церкви. Но это было еще не все. Далеко не
все.
- "Пусть погибнут все сторонники и присные его, из них же первая -
Нортия Скьольд, блудница и человекоубийца, извращавшая образ человеческий.
("Это как? " - не поняла я. Потом смутно догадалась, что имеется в виду
ношение мужской одежды. ) Да будут сочтены их дни и достойны сожаления.
Пусть обрушатся на них невзгоды и голод, пусть поразит их проказа и другие
болезни. Да будет проклят их род, да не поможет им молитва, не снизойдет на
них благословение. Пусть будет проклято любое место, где они живут, и то,
куда они переедут. Пусть преследует их проклятие днем и ночью, всечасно,
едят ли они или переваривают пищу, бодрствуют или спят, разговаривают или
молчат. Проклятие их плоти от темени до ногтей на ногах. Пусть оглохнут они
и ослепнут, пусть поразит их немота, пусть отнимутся у них руки и ноги.
Пусть преследует их проклятие, сидят ли они, стоят или лежат. Прокляты они
отныне и во веки веков, до второго пришествия. Пусть сдохнут они, как собаки
или ослы, и волки пусть разрывают их смрадные трупы. И пусть вечно
сопутствует им Сатана и его черные ангелы". Аминь! - с явным облегчением
завершил он.
- Аминь, - нестройно откликнулась толпа. Для выражения энтузиазма все
слишком замерзли.
Странно - чем дальше он читал, чем больше множились проклятия, чем
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг