дожидается много писем, сообщил некий сутулый, лысеющий мужчина в темном
кафтане хорошего сукна. Наверное, секретарь. А может, и управитель. Я
слишком многого еще не знала здесь, проводя большую часть своей службы вне
замка. И возможно, не узнаю.
Восвоясях ничего не изменилось. Я швырнула сумку с пожитками на стул,
отстегнула шпагу. Что, каждое новое оружие, взятое мною в дорогу, придется
пускать в ход? По крайности, "сплетница", в отличие от "миротворца",
уцелела. Сплетницам вообще больше везет, чем миротворцам. И пользы от них
больше, во всяком случае, в нашем ремесле... Я сняла шляпу, повесила ее на
спинку стула. Распустила платок, которым в дороге стягивала на затылке
волосы, чтобы не лезли в глаза. Встряхнула головой. Посмотрела на себя в
зеркало. Ну, что тут пугаться? Обычная я...
Тихо постучали, и вошла госпожа Риллент, влача поднос с едой. Поставила
его и, бросив неприязненный взгляд на авантюрный натюрморт на стуле,
осведомилась, что еще, кроме ужина, мне будет угодно с дороги.
Мне было угодно, естественно, вымыться. Только после этого я рискнула
бы переодеться. А от окружавших меня роскошей могла воспользоваться хотя бы
правом не таскать воду самой. Ради этого удовольствия я могла бы отказаться
и от ужина. Вообще-то на службе у Тальви особо не почревоугодничаешь, но
сегодня нас накормили вполне сносно. Хотя баранина, поданная нам в деревне,
была, на мой вкус, чересчур жирной и недосоленой.
Но госпожа Риллент удалилась, не дав мне времени высказаться, да к тому
же отказ был бы проявлением невежливости по отношению к ней. Я села за стол.
На подносе имели место быть отварная камбала в белом соусе, омлет с сыром,
ореховый хлебец и серебряная кружка с крышкой, в которой - в кружке, а не в
крышке - плескалось фораннанское вино. Не так уж густо, но на рыбе я и
сломалась, не притронувшись ко всему остальному. Только вина глотнула, чтобы
унять жажду. Я люблю южные вина, но сейчас я бы предпочла, чтоб это была
вода. Затем я расстегнула сумку, вызвавшую, вкупе со шляпой и шпагой,
неодобрительный взгляд домоправительницы, и принялась разгружаться. Первым
делом - вон "Хронику... ", на стол ее, болезную. На протяжении поездки я так
и не выбрала времени вернуть ее Тальви, тайно стремясь оттянуть неприятный
разговор. За ней последовала рубашка. Может, я ее сегодня же и надену, а ту,
что на мне, когда буду умываться, заодно и постираю... Тут меня снова
прервали. Я думала, что это будет госпожа Риллент с кувшином и тазом, но это
оказался Ренхид - без того и без другого.
- Тебя ждут, - сказал он. И, помявшись, добавил: - Сейчас.
Я повернулась к столу. Повинуясь какому-то порыву, сняла с пальца
перстень и положила рядом с зеркалом. Вряд ли кто посмеет его украсть. А
если посмеет - руки выдерну. А затем - больной зуб надо рвать, а гнойник
отсекать - схватила "Хронику... ", засунула ее за пояс, и двинулась за
Ренхидом.
Раньше Тальви сам приходил ко мне. Теперь решил не утруждаться. И
раньше он все же давал мне короткую передышку. Теперь с этим было покончено.
А что? Получил какое-то срочное известие и - вперед, подруга! Правда, зайти
к нему он велел до того, как разобрал почту. Но вероятно, он этого известия
ждал. Может, и помыться не успею. Это жаль. А ваши омлеты кушайте сами.
Ренхид погремел бронзовым кольцом, вделанным в ручку тяжелой дубовой
двери, открыл и отступил в сторону, пропуская меня. Я ступила через порог,
предполагая сразу увидеть Тальви. Но не увидела. Уже стемнело, и, хотя в
комнате горели свечи, Тальви удалось заметить не вдруг. Он стоял в самом
темном углу кабинета. Потому как это был кабинет и ничто иное. Стены, обитые
кожей тонкой выделки с серебряным тиснением до резных дубовых панелей. Вся
мебель в комнате - книжные полки, шкафы, секретер, кресло с высокой спинкой
- была из черного дерева. И большой письменный стол - тоже. Ни картин, ни
статуй, ни трофеев войны и охоты. Штофные занавеси были задернуты неплотно,
и сквозняк колебал пламя свечей в серебряных шандалах, тяжелых, старомодных.
Тальви стоял между конторкой и секретером, его лицо было скрыто в тени.
- Кстати, - сказала я от порога нахально-бодряческим голосом, - я все
время забываю вернуть тебе книгу... - и вытащила "Хронику... ".
- Положи на стол, - отозвался он. Я повернулась к столу. Там стояла
костяная шкатулка, лежали бумаги, еще какие-то безделушки...
У меня внезапно закружилась голова. И все поплыло перед глазами. Я
помнила это ощущение, там, на площади... И попыталась отвернуться.
Не смогла.
Я сделала шаг. Другой.
Это были не бумаги, а листы пергамента, исчерканного словами на
непонятном мне языке. А может, это был шифр. Истинные сокровища Севера...
Поверх серебрилась цепь с крупным синим восьмиугольным камнем диковинной
огранки. Четыре металлических цилиндра (какой-то сплав? ) разной длины и
толщины, однако способные все вместе уместиться на моей ладони. И еще резная
фигурка с мизинец вышиной - то ли кошка, то ли лиса. Забавная такая
зверушка. Если не смотреть на ее морду. Иначе подобный оскал мог бы и
напугать.
Я смотрела и смотрела, как смотрят дети в колодец, знают, что упадут и
утонут, а все равно не в силах оторваться, зачарованные гибельной глубиной.
Все во мне кричало: "Отвернись! Отвернись! ", однако ноги тяжело ступали по
ковру.
По направлению к столу.
А затем словно мощная волна подхватила меня, вознесла, швырнула назад и
со всплеском отхлынула. ... Я лежу в постели и гляжу на темные балки под
высоким беленым потолком. Все вокруг огромное - и эти балки, и окно с белой
занавеской, и подушка, с которой сползает моя голова. Женский голос
откуда-то из выси и дали напевает:
"Все, о чем ты мечтала, получишь сполна,
И о чем не мечтала.
Назови свое имя", - сказал сатана
Но я промолчала.
Перебивая этот голос, слышатся другие, мужские. Они что-то бубнят о
таможенных пошлинах, мостовом сборе и о главной годовой ярмарке - той, что
на Воздвиженье...
Женщина наклоняется, чтобы поправить подушку, и я вижу прекрасное лицо
с темными глазами, так не похожими на мои... Глаза матери.
Это не все огромное - это я совсем мала! Это наш, пока еще наш
городской дом в Кинкаре!
Всплеск!
Меня несут на руках, и не потому, что я так уж мала - мне лет шесть или
семь, а потому что в пути я стерла ноги и не могу идти. А нам нельзя
останавливаться. Но я - это не я. Кто- то другой цепляется за шею отца. Не
моего отца. Ночь холодна, такие нередко сменяют собой изнуряюще жаркие
дни... откуда я это знаю? Песок хрустел под ногами. Родители то и дело
оглядывались назад, где черное небо лизали языки пожара, отсвет которого
превращал окружавших нас людей в призрачные тени. Их было немало, таких, как
мы, беженцев. Все они молчали, никто даже не плакал, слышалось только тяжкое
затрудненное дыхание. И тем пронзительней прозвучал в тишине визг,
опередивший топот копыт.
Чернобородые всадники, вылетевшие из-за холмов, страшно вопили и
свистели, их кривые клинки сверкали в пламени пожара. Они настигали бегущих,
и отставшие уже падали от их ударов. Отец передал меня матери, что-то
крикнул, в общем шуме я не разобрала что, и тяжелым, усталым движением
потянул меч из ножен. Я спрыгнула на землю, мать схватила меня за руку, и
мы, спотыкаясь, побежали прочь. Затем надвинулся хохочущий всадник -
сахарные зубы белели в черной курчавой бороде, и нас с матерью отбросило
друг от друга. Каким-то чудом я устояла. Сколько-то времени я топталась
среди мечущихся теней. Ни отца, ни матери не было видно. Всадники
схватывались с теми беженцами, кто был еще в силах сопротивляться, на песке
валялись недвижные тела. Внезапно какое-то дикое вдохновение охватило меня.
Не чувствуя ни страха, ни боли в сбитых ногах, я бросилась к лежавшему рядом
мужчине - кровь на его плаще с зеленым крестом казалась черной - и вырвала
саблю, торчавшую из его груди.
Я не допрыгнула бы даже до седла любого из всадников, но я и не
собиралась этого делать. Я резала сухожилия лошадям, рубила их по ногам,
если удавалось, каждый раз выскальзывая из-под копыт бесившихся и встававших
на дыбы животных. Один конь упал вместе с седоком, голова последнего
оказалась у моих ног. Мне показалось, что это именно тот, что разлучил меня
с матерью, хотя, возможно, он был просто похож в темноте. И так же
ухмыльнулся, увидев над собой ребенка с саблей. Я не сумела занести клинок
высоко, но подняла его насколько смогла. Усмешка на лице поверженного
всадника сменилась гримасой недоумения, а потом...
Всплеск!
Мы стоим на дне воронки - там, где, должно быть, пламя вырвалось
наружу. От адского жара камни плавились и превратились в подобие стекла. Это
было давно, годы назад, может быть, многие десятилетия, но ни мох, ни
лишайник не покрыли камней, ни травинки не пробилось на опаленной земле. И
чудовищный черный мост, порождение бреда, висит над бездной. Хаос и пустота.
Но там, на другой стороне пропасти, за пустошью, вдалеке, шумит дубрава и
дорога ведет из предгорий прочь, к городам людей...
Всплеск! ... Огненная дверь в воздухе захлопнулась, но за ней - я все
еще вижу... снопы света, и блеск хрустальных граней, и купол, сомкнувшийся
над головой, сияет так, что ломит глаза, и голос кричит:
- Рикасен гарим веркен-са эви тиннит Астарени!
Это кричу я. Кричу и больше ничего не вижу, кроме красно-белых пятен,
бегущих перед глазами, сливаясь в причудливую надпись. Красную и белую.
Словно мой перстень. Словно камни на фасаде замка Тальви. Словно... Именно
это было написано на медальоне здания на площади Розы. "Рикасен гарим
веркен-са эви тиннит Астарени". Но я по- прежнему не знала, что это значит.
Очнулась я, еще слыша собственный вопль. Я лежала на полу, Тальви,
опустившись рядом со мной на колени, придерживал меня за плечи. Оттого, что
четкость зрения вернулась очень резко, глазам было больно. И слабость
уходила медленно.
"При падучей главное - язык не проглотить", - тупо подумалось мне.
Но я не страдала падучей.
- Ты в себе? - спросил Тальви.
Я кивнула без особой уверенности.
Он приподнял меня и усадил в кресло. После мгновенного размышления
развернул кресло спинкой к столу. Поднял валявшуюся на ковре "Хронику... " и
поставил на полку. Отошел. Слышно было, как он убирает то, что лежало на
столе, в ларец. Я рискнула выглянуть изза спинки и увидела, что он делает
это закрыв глаза - четкими, отработанными движениями. Я выпрямилась в
кресле, уперлась в подлокотники, пытаясь встать. Это не слишком получалось.
Тогда я перевела взгляд на полку с проклятой рукописью. По крайней мере,
голос у меня наконец прорезался.
- Это все... - я не очень понимала, какой смысл вкладываю в слово
"все", - связано с "Хроникой... "?
Тальви отпер дверцу секретера и поставил ларец внутрь.
- Отчасти, - сказал он.
Почему-то мне показалось, что припадок продолжался считанные мгновения,
как тогда, на площади. Но, поглядев на свечи, я поняла, что прошло не меньше
получаса. Может, даже больше. И я разозлилась. Чтобы я да настолько
раскисла, чтоб кашей по полу расползаться и пластаться так неизвестно
сколько времени? А меня, может, еще и по щекам хлопали, и водичкой прыскали,
а я не чувствовала? Хотя водичкой - вряд ли, лицо и одежда сухие. Все равно
не дождешься, чтоб я помощи просила, встану сама...
И встала. Правда, с первого захода мне удалось добраться только до
стола - слава Богу, он был теперь пустой. Я оперлась об его край, чувствуя,
как Тальви наблюдает за мной.
И тогда, на площади, он наблюдал.
С удовольствием? С издевкой? Или мне мерещится и ему, как всегда, все
безразлично?
Он подошел к своему креслу, вновь вернул его в обычное положение и сел,
глядя мне в лицо.
- Много ли ты вспомнила? - спросил он.
Вспомнила? Да, конечно, первое видение было воспоминанием из раннего
детства. Но остальные, все более дикие по мере удаления - разве их можно
назвать воспоминаниями? А если это и воспоминания, то не мои.
Не мои.
И еще...
- Откуда ты знаешь, что я вообще что-то вспоминала? Я что, кричала?
Последний вопрос Тальви оставил без внимания.
- Со мной было то же самое. Почти то же. На пол я не падал. И сознания
не терял.
- Подожди, - я отцепилась от стола, - ты намекаешь... мы что, с тобой в
родстве?
- В некотором роде. - Он вдруг усмехнулся, словно понял, будто произнес
нечто чрезвычайно остроумное. И, смеясь, повторил: - В некотором роде!
И я впервые за много лет, может быть впервые с детства, испугалась.
У дверей меня поджидала, взамен Ренхида, госпожа Риллент. Как и зачем
она оказалась здесь, я не понимала. Я вообще плохо что понимала. Меня все
еще шатало, и я безропотно позволила взять себя за локоть и повести по
коридору. В моем затуманенном мозгу находилось место только для двух мыслей.
Первое и главное. Чудес не бывает. И второе. Я не страдаю припадками!
Точнее, не страдала. Ни припадками, ни кошмарами. До встречи с Тальви.
"Ты все еще думаешь, что меня интересуют Скьольды? " Не хочу, не могу,
не желаю об этом думать! Я встрепенулась, как собака, и только сейчас
обратила внимание, что домоправительница ведет меня отнюдь не в направлении
моей комнаты.
- В чем дело, госпожа Риллент? Разве мы не возвращаемся?
- Нет, но вы же хотели умыться. Вашу одежду я взяла с собой.
Я заметила сверток у нее под мышкой.
- Так куда мы идем?
- В купальню, конечно.
Мысли мои снова куда-то поплыли, поэтому я плохо уловила последние
слова и очнулась лишь перед мраморной ванной, наполненной горячей водой. В
тумане, застлавшем купальню - настоящем тумане, не метафизическом, -
мелькала одна из замковых служанок, крепенькая и коренастая девица с
носом-пуговкой. Не исключено, правда, что девица сопровождала нас от дверей
кабинета, а я ее не заметила. Но тут я несколько оживилась. Ванна! Такую
развратную роскошь я видывала только у мадам Рагнхильд, в ее прежнем доме,
разумеется, - в новом, на Епископской, муж ей вряд ли такое позволит.
Приходилось слышать, что в некоторых патрицианских домах Эрденона и Свантера
тоже появилось подобное нововведение на южный манер, но в те дома меня
почему-то не приглашали. Пока.
Служанка помогла мне раздеться и влезть в ванну. После чего принялась с
усердием, достойным лучшего применения, мылить мою золотую голову, а у меня
даже не было сил сопротивляться. К счастью - как немного нам надо для
счастья! - ополоснув мои волосы и обмотав их полотенцем, она от меня
отступила, и я вытянулась, лежа в тепле и неге и глядя в потолок, на котором
была изображена какая-то мифологическая сцена. Надеюсь, что мифология была
не эрдская... потому что предназначена была будить отнюдь не патриотические
чувства. Я закрыла глаза, силясь поймать кончик мысли, шаставшей по
закоулкам сознания. И чем уютней было сейчас моему телу, тем душе -
наоборот. Я не страдала припадками, я была на редкость здорова, но припадок
произошел, и то, что случилось, походило на какой-то странный недуг. Вся
жизнь, в которую меня втолкнули после несостоявшейся казни в Кинкаре, со
всеми этими заговорами, интригами, покушениями, была хоть и не мила мне, но
все же доступна пониманию, и я неплохо в нее вписалась. Но сегодня мне
приоткрылся край чего-то, названия чему я не знала. И не хотела узнавать. Я
хотела вернуться туда, к моим будням, где есть судьи и палачи, шпионы и
контрабандисты, торговцы и уличные девки. И никаких чудес.
Я села в ванне, держась за края, и увидела госпожу Риллент, выступившую
из тумана с какой-то тряпицей в руках.
- Бедная, - прошептала она, переводя взгляд с этой тряпицы на меня, -
бедная девочка...
Я чуть было не окрысилась. Какая я, к бесу, девочка! И почему это я
бедная? Присмотревшись к тому, что держала домоправительница, я увидела, что
это была не тряпка, а моя рубашка. Та самая, что я стирала в ручье. Но
отстирала, как оказалась, плохо - все же ночью было дело, и пятна крови,
пусть изрядно побледневшие, все еще бурели на грубом полотне.
Внезапно мне стал ясен ход мыслей госпожи Риллент, и я чуть было не
сползла обратно в воду. Но что она могла подумать? Вот я приезжаю с битой
мордой. Вот я приезжаю с окровавленной рубашкой в сумке. Вот я выползаю из
кабинета Тальви еле живая и на негнущихся ногах... еще и крики мои,
наверное, слышны были в коридоре! Идиотское положение, а? Но у меня не было
сил объяснять госпоже Риллент, что ее хозяин вовсе не такой мерзавец, как
она думает. Может, и мерзавец - но другой. Мне здесь никто и ничего не
объяснял, почему я должна это делать?
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг