Copyright Наталья Владимировна Резанова
OCR: Kimrum
Золотая голова
фантастический роман.
Кем только не была Нортия Скьольд по прозванию Золотая Голова - и
удачливой воровкой, и личной шпионкой могущественного аристократа, и
придворной дамой, и, наконец, преследуемой всеми беглянкой, а оказалась
наследницей таинственных изгнанников из иных миров Вернуться же на родину
предков она может только вместе с мужчиной - потомком тех же изгнанников,
пройдя через Арку.
Другой мир держу я в мыслях, мир, что соединяет в одном сердце горькую
свою сладость и желанное горе, сердечный восторг и боль тоски, желанную
смерть и скорбную жизнь В нашем мире позвольте мне иметь мир собственный,
чтобы быть проклятым или спасенным с ним вместе
Готфрид Страсбургский
Может, виселица была бы все-таки лучше? Разумеется, когда рубят голову,
все кончается быстрее. Но только при условии, что мастер опытный и способен
снести голову с одного удара. А это случается далеко не всегда. Видывала я.
Привычки мало, или рука дрогнула, или топор плохо заточен - и кромсают хуже,
чем на бойне. Пока перекинешься, сто смертей примешь. А когда вешают - это
дело верное. Ни мастерства, ни силы, ни сноровки не надобно, любой мозгляк
справится. С другой стороны, пока ломаются шейные позвонки, хватит времени
помучиться.
Я с самого начала не сомневалась в том, что мне вынесут смертный
приговор. Если в будущем и маячила какая-то неясность, это - как его
приведут в исполнение. Хуже всего были бы колесо и четвертование. Но у нас в
городе женщин так отроду не казнили. Не знаю почему Не сложилось обычая. И я
не видела, по какой такой причине ради меня обычай этот стали бы заводить.
Костер.. тоже плохо, особенно ежели вначале не удушат. Но поскольку я
проходила по уголовному трибуналу, костер вряд ли представлял собой реальную
угрозу. От сугубо варварских методов казни, вроде котла с кипящим маслом,
давно отказались даже в нашем захолустье. Может, потому что были прижимисты
и скупились на масло. Оставались топор и виселица.
Меня приговорили к отсечению головы. Благородная казнь. Возможно,
вспомнили про дедушку Скьольда, давшего мне право на подобный исход, хотя
официально от дворянства мы отрешены. А может, из сугубо эстетических
соображений. Повешенная женщина - это как-то некрасиво. И дает повод к
непристойным шуткам, оскорбляющим достоинство смерти.
Суда, как такового, не было. Все свершилось очень быстро и без моего
участия. Меня все время держали в каземате. Спасибо, хоть не пытали. Думаю,
из сочувствия. Я в некотором смысле была достопримечательностью нашего
города. А следовательно, его гордостью. Так же, как дедушка Скьольд, не к
ночи будь помянут. Впрочем, сочувствие ни в коей мере не помешало судьям
отправить меня на плаху. Ничего иного я и не ждала. Люди есть люди.
Казнь была назначена на день святой Урсулы Скельской. Утром. А накануне
вечером пришел священник - исповедать меня. Новичок-дилетант мог бы
предположить, что я долбанула патера по голове, натянула его сутану и
удрала. Тюремщики новичками не были и держали меня прикованной к стене.
Поэтому, освободившись от отягчавших мою молодую душу многочисленных грехов,
я могла проводить оставленную мне ночь в приятных и полезных размышлениях о
преимуществе одного рода казни над другим. И молила Господа нашего, чтоб
рука мастера не дрогнула и топор был наточен как следует. О том, что будет
после того, как топор завершит свое дело, я как-то не думала. Говорят,
равнодушие к загробной жизни - наша семейная черта. Не знаю, я слишком рано
осталась без семьи.
Под утро я все же задремала, и мне ничего не снилось.
Но выспаться мне не дали. На рассвете дверь каземата с пронзительным
визгом отворилась. Я проснулась до того, как ее отперли, но не открывала
глаз, пока стражники не принялись меня расталкивать. Нарочно.
Надо же доставить людям удовольствие после рассказать женам и деткам,
как "эта бесстыдница нагло дрыхла перед самой казнью. Вот совесть-то - ничем
не прошибешь! ". И жены будут креститься, и детишки распускать губы, и в
головы им будут приходить всякие незаконопослушные мысли.
Явившийся со стражей кузнец расклепал на мне цепь, но руки мне тут же
связали. Хорошо связали. Профессионально. Скрутили локти за спиной в лучшем
виде. И не веревкой, а сыромятным ремнем. И повели на Ратушную площадь.
Пока я сидела в каземате, уже наступила весна. И весьма дружная, если
судить по тому, как было тепло. День был яркий, солнечный, но ветреный. Это
хорошо, я люблю такую погоду. И вовсе не желаю, чтобы небо надо мной
плакало.
Народу на площади собралось много. Другого я не ожидала. В городе меня
знали. И еще раз повторю: я им нравилась, какая есть. Многие мною даже
восхищались. Спорю, что, если бы легендарные драконы и впрямь где-то
существовали, среди живших окрест их пещер человеков нашлись бы восторженные
почитатели точности их удара, дальности полыхания огнем, размаха кожистых
крыльев и расцветки чешуи. И никто во всем городе пальцем не пошевелил в мою
защиту (может, поэтому драконов и не осталось). Потому что я была
преступницей. А преступники должны умирать на плахе. Это представление
отвечало их внутренней потребности.
На помост меня сопровождали, кроме стражников, монах-исповедник и
присоединившийся к нему в последний миг городской герольд. Мастер палач уже
ждал возле плахи. Доски помоста не были застланы ничем, хоть меня и
приговорили к дворянской казни, и подошвы добротных козловых башмаков,
оставленных мне в тюрьме благосклонными судьями, цеплялись за деревянные
заусенцы. Вечно у нас экономят... Хотя их можно понять. Когда казнят
действительно важных господ, расходы можно окупить продажей одежды. А кто
польстится на мои обноски?
Герольд развернул свиток и начал зачитывать, что Нортия Скьольд,
именуемая также Золотой Головой, за многочисленные преступления против
закона, нравственности, общественного спокойствия, жизни и собственности
своих сограждан... список был длинный, и я прекратила слушать. Обвела
взглядом ряды голов в круглых черных шляпах и крахмальных белых чепцах
(спасибо, родные сограждане, принарядились, как к обедне, уважили... ),
потом посмотрела вверх, на гору Фену-Скьольд. Нежная весенняя зелень еще не
успела превратиться в темную вздыбленную шкуру горы, и на вершине хорошо
видны были устрашающие развалины. Серый гранит, выросший из скал и от скал
почти неотличимый - только скалы так не увечат. Коренной зуб великана,
который крошили с редкостной жестокостью. Родовой замок Скьольдов. Или, как
принято говорить у нас в Кинкаре, - гнездо. Пернатых или чешуйчатых - по
выбору.
Больше тысячи лет назад пришли на эту землю, гонимые голодом,
кровожадностью или другими завоевателями, эрды - свирепые варвары в звериных
шкурах, чья жестокость превосходила всякое понимание. И смешались с местными
жителями, и растворились в них, и стали ими. Они осели на земле, и принялись
пахать и строить дома, и освоили ремесла, и приняли нового Бога. Потомки
тех, кого называли карой Господней, стали мирными тружениками.
Но как выяснилось, не все.
Не знаю точно, когда в Кинкаре объявились Скьольды, эрды из эрдов,
называвшие себя потомками древних богов, хотя, конечно, были просто
разбойниками. Веками их замок нависал над городом, и, чувствуя себя не вне
закона, а над законом, Скьольды творили, что желали, убивали и миловали,
грабили и сорили деньгами, и кроткие горожане с мозолистыми руками и мягкими
сердцами ужасались, но и восхищались рыцарями с большой дороги. А самым
лихим из них был, как говорят, Бешеный Ранульф Скьольд. Мой дед. Он словно
спешил отгулять свое напоследок. Потому что времена изменились, и верховные
власти не желали оставлять беззаконие безнаказанным. И полсотни лет назад с
запада явились имперские отряды. Мощные пушки разнесли стены, которые
Скьольды мнили неприступными, и знамя с вороном пало, навеки сгинув в
пороховом дыму.
Но не сгинули Скьольды. Кровь странно дает знать о себе, говорили люди,
вспоминая моего миролюбивого отца, не иначе, дух разбойных Скьольдов
возродился через поколение, говорили они, потому что им снова было кем
ужасаться и восхищаться. Потому что я во всех деяниях уподобилась предкам.
За исключением одного.
Я предпочитала обходиться без убийств. Почему, черт возьми, мне не
развязывают руки? Я что, и умирать обязана связанной?
Глухой шум внизу смешался с перечислением моих преступлений. На площади
наблюдалось некоторое движение. Несколько вооруженных всадников пробивались
сквозь толпу к эшафоту. Странно, но стража не препятствовала им, как будто
они имели на это право. Хотя чего же странного? Какой-нибудь владетельный
господинчик прибыл поразвлечься в наше захолустье. Еще бы. Не каждый день
увидишь, как рубят голову женщине, к тому же пусть и сомнительной, но
дворянке. Я, кстати, сразу его вычислила - по росту, манере держаться в
седле, надменной роже. В другое время это бы меня разозлило. Но сейчас...
сейчас он был мне еще более безразличен, чем я ему.
- Приговаривается, - герольд набрал полную грудь воздуха, - к смертной
казни через отсечение головы от тела...
Пауза. Аминь. Мне развяжут руки или нет?
- ... но, учитывая ходатайство владетельного господина Тальви Гейрреда,
а также залог, внесенный им городской казне, в сумме, оной казной
оговоренной, отпущена на поруки под полную ответственность названного
Гейрреда из Тальви. Передача ему поднадзорной должна состояться немедленно
по зачтении приговора. Подписано: магистрат.
Гробовая тишина. Вытаращенные глаза. Отвисшие челюсти. Полное смятение.
И самый отупелый вид, должно быть, у меня.
Прежде чем все это взорвалось ором, визгом, воем и свистом, то ли
восторженным, то ли возмущенным, меня подхватили и повели вниз по дощатой
лестнице. Спускалась я с меньшей уверенностью, чем поднималась.
Рук мне так и не развязали. Городская стража теснила толпу. Меня вели
по проходу, где поместилось с десяток всадников. Теперь я видела, что один
из них держал в поводу пегую кобылу под седлом. Кто-то грубо подхватил меня
сзади и усадил в седло. Высокий человек, несомненно Гейрред из Тальви
самолично, посмотрел на этот не самый изящный маневр, но, едва мои ноги
оказались в стременах, отвернулся. Надо думать, он что-то сказал при этом
своим людям, потому что отряд сразу же тронулся с места.
Мою кобылу хлестнули по крупу, и я едва не свалилась на землю, но,
обхватив ногами лошадиные бока, удержалась в седле.
Я не чувствовала ни радости, ни облегчения. Возможно, я еще восплачу по
простым и честным топору и плахе.
Возможно.
Выбравшись за городскую черту, ехали не долго, около часу. Но мне со
скрученными руками и лиги было достаточно. Господин из Тальви бросил свой
отряд в галоп, и это было хорошо, потому что на рыси я бы не удержалась.
Хорошего вообще хватало. Например, тот болван, что взгромоздил меня на
лошадь, не догадался усадить меня по-дамски. Боком в седле, без опоры, да
еще не держась за поводья - для этого нужны привычки циркового гимнаста
(каковые у нас в Кинкаре сроду не водились), а всякий иной, не исключая
присутствующих, позорно свалился бы носом в грязь. А так, сидя по-мужски, с
опорой на колени и стремена, вытерпеть можно. Правда, одежда была на мне
самая что ни на есть женская, да еще порядком обветшалая, никаких вам
крахмальных юбок, вроде тех, что были на почтенных матронах, собравшихся
нынче поглазеть на мою казнь, и миткалевое платье непристойным образом
задралось выше колен. И поправить его не было никакой возможности, да и
проку тоже, если подумать, - еще больше бы мешало при верховой езде.
Возможно, так оно с самого начала и было задумано - чтоб мне было стыдно,
неловко и неудобно. Только, господин как-вас-там из Тальви, после того как
тщательно подготовишься встретить геройскую смерть, подобные мелочи
перестают обладать особым значением. Так, мусор.
Мы ехали по Свантерской дороге и, как я и предполагала, остановились у
постоялого двора "Белый олень". Почему-то во всех провинциальных городах или
возле них есть кабак или гостиница с таким названием - с чего бы? Я бывала
здесь редко - слишком близко к городу, слишком на виду, - но бывала. Не
самое худшее заведение в наших краях.
Брошенные поводья моей кобылы перехватили, лошадь резко стала, и от
подобного толчка тоже вполне можно было свалиться, но к этому фокусу я была
готова и удержалась, изогнувшись и упершись онемевшими пальцами в заднюю
луку седла. Вид в этакой позе, да еще с голыми коленками у меня, должно
быть, был замечательный. Во всяком случае, парень, державший лошадь под
уздцы, скалился от уха до уха. Милый такой юноша с россыпью веснушек и
сухими рыжеватыми волосами. Никаких поползновений помочь мне слезть он не
предпринимал. Уж не ты ли меня и в седло сажал, любезный? Ладно, сочтемся
позже, а пока... это сесть на лошадь со скрученными назад руками нет никакой
возможности, а вот слезть - сколько угодно. Он еще улыбался, а я уже
соскользнула вниз, причем так удачно, что приземлилась ему на ногу, башмаки
же у меня не бальные и весу во мне тоже прилично, даже после тюремного
рациона. Но тут главное - неожиданность и точность попадания, чтоб кости
хрустнули. Он взвыл от боли. Я ограничилась тем, что посмотрела ему в лицо
большими чистыми глазами. А не зевай, милый.
Ему явно хотелось навешать мне плюх, но он сдержался. Во-первых, ему не
приказывали. А во-вторых, он, наверное, вспомнил, кто я.
Некоторые люди не верят, что можно драться со связанными руками. Но
этого, кажется, убеждать не приходилось. Возможно, из мальчика с возрастом
выйдет толк... Хромая, он отвел лошадь в сторону, чтобы передать ее конюху.
Меня в это время вдруг шатнуло - голова закружилась, не знаю почему. Солнце
светило все так же ярко, а кровлю "Белого оленя" с тех пор, как я в
последний раз здесь побывала, покрыли новой черепицей - может, глаза
заломило? Кругом квохтали куры, пахло дымом, прелым сеном и навозом, и после
эшафота это было так дико...
Конопатый вернулся и, шугая домашнюю птицу, повел меня через двор в
помещение. Там мы, не сворачивая в зал, где уже собирались остальные
новоприбывшие, поднялись на второй этаж. Стало быть, будет иметь место
приватная беседа.
Он уже сидел там, на дубовом табурете, опершись локтем о стол. Комната
была приличная, имелся даже потертый ковер на полу, а на кровати (деревянные
козлы с сенником) - аж пара подушек. Большая роскошь, по местным понятиям.
Сидел и смотрел на меня. Очевидно, ждал, что я начну разговор первой,
примусь спрашивать, просить или благодарить. Всего этого он мог ждать от
меня до второго пришествия. А в гляделки играть я тоже умею.
Как его люди, он схватывал быстро. Потому молчание продолжалось не
долго.
- Ты неразговорчива, Золотая Голова.
Несмотря на столичный выговор, по виду он был явный северянин, так же,
как я. Только волосы у него были не желтые, как у меня, а русые, скорее даже
темно-русые, глаза же, наоборот, светлее моих.
- Руки, - ответила я.
- Что?
- Руки развяжи, тогда поговорим. - Я развернулась, чтоб он увидел
посиневшие пальцы. - На кой я тебе нужна без рук?
- Похоже, я ошибся насчет твоей неразговорчивости. Конопатый хохотнул
при хозяйской шутке и осмелел настолько, что брякнул:
- Кое на что баба и без рук сгодится... Хозяин посмотрел на него
холодно:
- Делай, что тебе приказали. И ступай отсюда. Парень сразу
призаткнулся, вытащил из ножен длинный нож (хороший нож, острый) и
сноровисто перерезал ремни.
Поначалу казалось, что руки отнялись вовсе. Невероятным усилием удалось
стиснуть кулаки, разжать и снова стиснуть. Только тогда по венам побежала
застоявшаяся кровь - будто иголками закололи. Разминая и растирая руки, я
села на кровать. "Делай, что тебе приказали". Любопытно. Он как бы дал
понять, что унижать меня имеет право только он, а его людям этого ни в коем
случае не полагается. И я вроде бы на верхней ступени в его свите.
- А почему ты решила, что мне понадобятся твои руки?
- Может, и не руки. Но что-то ты рассчитываешь от меня получить.
- А если я освободил тебя бескорыстно?
- Ты не похож на бескорыстного человека. И я не верю в
благотворительность.
- Во что же ты веришь?
- В то, что долги следует платить. Ты оказал мне услугу и вправе
потребовать услуги от меня.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг