сражаются только с ее извращениями. Они /и мы/ еще не знали, что система
называется административно-командной, что ее необходимо разрушить до
основания, дабы в нашей стране могло начаться какое-нибудь "затем", что
"мероприятие" это окажется невероятно трудным и что при жизни, по крайней
мере, одного из авторов оно не завершится. Что ж до реакции партийных
органов на публикацию "Сказки...", то она представляется мне, если можно
так выразиться, адекватной. Товарищи из иркутского обкома без труда
распознали в кривых зеркалах собственные отражения и всполошились. Думаю,
редакторы "Ангары" понимали, какие оргвыводы будут сделаны в "инстанциях".
И остается только отдать должное их мужеству.
Я уже говорил, что "Сказка о Тройке" не прошла для авторов даром. На
долгие годы за Стругацкими закрепилась репутация неблагонадежных.
Предвзятое мнение всячески раздувалось и поддерживалось, и его не могли
поколебать даже международные успехи Стругацких. За рубежом в них, кстати,
видели прежде всего советских авторов. Искусствоведы в штатском не
стеснялись в выражениях. "Две фантастические повести "настрогали" и братья
Борис и Аркадий Стругацкие... Если в первой части повести братья
Стругацкие "строгали" еще рубанком, то во второй, поплевав на ладони,
стали тесать еще зазубренным топором" /И.Краснобрыжий, неизвестно кто,
1969 г./.
Но все же времена уже были не булгаковские - замолчать Стругацких не
удалось, подорвать читательскую любовь к ним тоже. В отличие от Булгакова
авторам удалось дожить до того дня, когда гонимая некогда повесть была
напечатана - в молодежном журнале "Смена" с полуторамиллионным тиражом.
/Тираж "Ангары", между прочим, был всего 3000 экземпляров/. А вот дожить
до выхода хотя бы первого тома собрания сочинений у себя на родине Аркадию
Стругацкому не довелось.
Конечно, умные люди сделали бы вид, что сказка написана вовсе не про них,
и сперва бы заявили, что КПСС в целом и Иркутский обком в частности тоже
против бюрократизма и именно партия возглавляет эту борьбу. /Могла ли
тогда партия чего-либо не возглавлять?/ Но умные - когда они и попадались
в идеологических отделах - тщательно это скрывали. Составители докладной
не стали утруждать себя обходными маневрами. Нет, пару фраз в духе
обязательной демагогии тех лет они все-таки написали /"записки" сейчас
опубликованы/: "Авторы придали злу самодовлеющий характер, отделили
недостатки от прогрессивных общественных сил, успешно /конечно же! - В.Р./
преодолевающих их. В результате частное и преходящее зло приобрело
всеобщность, вечность, фатальную неизбежность. Повесть стала пасквилем". А
дальше пошло без церемоний: "идейно ущербная", "антинародна и аполитична",
"глумятся", "охаивание", "Прячась за складки пышной мантии фантастики,
авторы представляют советский народ, утратившим коммунистические
идеалы"... Если уж говорить серьезно, то самые резкие сатирические выпады
в "Тройке..." рождены, разумеется, не шизофреническим стремлением "охаять"
и "очернить", словечками-кастетами, смастеренными в тиши парткабинетов для
борьбы нашей родной партии с нашей /и ее/ родной интеллигенцией, а самыми
положительными намерениями, болью за родную страну.
Я думаю, даже знаю, что иные из "докладных записок", к счастью,
составлялись достаточно формально, как обязательный отклик на "сигналы"
"писательской общественности", и благополучно укладывались под сукно. Но
не меньше было и "указов прямого действия", за их появлением следовали
выговоры, снятия и исключения... И те, и другие служили, с позволения
сказать, правовой базой для идеологических экзекуций. Иногда - в
непосредственной форме, например, путем снятия стружки с главных
редакторов - грубой плотницкой операции, регулярно и публично
проводившихся в кабинетах на Старой площади. Иногда - подспудно, ведь
документы не обнародовались. И часто оставалось только гадать, почему
книги вылетали из планов, почему запрещались и даже прерывались публикации
в периодике, почему те или иные немилости обрушивались на головы авторов и
издателей. Помню, Аркадий рассказывал мне, как, устав жить в обстановке
открытого и скрытого недоброжелательства, он, может быть, с изрядной долей
наивности, напросился на разговор к секретарю ЦК КПСС П.Н.Демичеву, был
вежливо принят и внимательно выслушан. "Аркадий Натанович, - было сказано
ему, - ищите врагов пониже, в Центральном Комитете их нет". Теперь, когда
документы ЦК опубликованы, можно судить об искренности этих слов воочию.
Да и тогда... Не помню уж точно, в каком году, где-то в 70-х, в Японии
состоялся Всемирный конгресс фантастов, куда Стругацкие получили
персональное приглашение. Не забудем, что Аркадий в совершенстве знал
японский, он был офицером-переводчиком, участникам войны на Дальнем
Востоке. Но поехал на конгресс "наш" человек, главный редактор
популярно-технического журнала, не написавший в фантастике ни слова.
Да, писателям, и редакторам, и даже иным работникам идеологических отделов
приходилось быть осмотрительными, произносить ритуальные речи на
партсобраниях, порою жертвовать второстепенным, чтобы сохранить главное -
очаги культуры, очаги разума, чтобы спасти людей от расправ. Если угодно,
совсем, как посланники Земли на Арканаре. За эти компромиссы платили
дорого, иногда жизнью. Тех же Стругацких настоятельно выставляли за бугор,
многих их отъезд крайне устраивал.
Я ничего не имею против уехавших, каждый волен жить там, где ему лучше.
Пусть живут. Пусть приезжают в гости. Но я отрицаю их право учить нас, как
надо жить. Напротив, я думая, что те, кто остался, как Стругацкие, как
Юрий Трифонов, как Алесь Адамович, как Василь Быков, кто сохранил,
несмотря на все чинимые препятствия, своих издателей, своих читателей,
принес народу, стране гораздо больше пользы, больше способствовал
разрушению той системы, под обломками которой мы задыхаемся и поныне.
После мрачной, почти кафкианской "Улитки...", вызывающей "Сказки...",
насквозь политизированного "Обитаемого острова", Стругацкие в "Отеле "У
погибшего альпиниста" /1970 г./, похоже, решили дать небольшую передышку
себе и своим недоброжелателям, выпустив в свет непритязательный, изящный
водевиль. Кажется, новейшие веяния критической моды гласят: хватит, мол,
нам талдычить об идейности, нравственности, воспитательном воздействии
литературы и о прочих замшелых обломках старины. Это, мол, нас бесы -
Белинский с Добролюбовым попутали; произведения надо оценивать по тому
эстетическому впечатлению, которое они производят на читателя. Ночной
зефир струит эфир... В предлагаемой системе ценностей "Отель..." вполне
может быть объявлен лучшей вещью Стругацких. Приглядитесь: с каким тщанием
воссоздана обстановка внутри и вокруг маленькой высокогорной гостиницы. На
первый взгляд, полная абстракция - страна не названа, персонажи
неопределенной национальности... Но мы видим и снежную долину, и интерьеры
гостиницы, и каждого ее обитателя с фотографической четкостью, словно под
тем самым режущим глаза горным солнцем, которое освещало заключительную
сцену драмы, разыгравшейся с инопланетянами, не сумевшими вовремя
сориентироваться в земных неурядицах. Даже носящий несколько неподходящее
для этих мест древнерусское имя сенбернар Лель - и тот личность. /Открою
семейную тайну: так звали собаку Аркадия. Только то был пудель/. Из
забавной и странной компании, собравшейся на курорте, больше всего удался
образ молоденького "чада", пол которого многоопытный полицейский как ни
может определить.
Но я должен разочаровать упомянутых эстетических критиков. Стругацкие не
были бы Стругацкими, если бы не заложили в подтекст, казалось бы,
развлекательной безделушки серьезную мысль. Жизнь гораздо сложнее любых
утвердившихся представлений о ней, она порой выкидывает такие коленца,
которые не укладываются в привычные рамки. Люди же чаще всего оказываются
неготовыми к неожиданностям, и лишь немногие в состоянии посмотреть на
происходящее непредвзято. Приверженность к стереотипам порой приводит к
трагедиям. Невинный всходит на эшафот, преступник становится героем,
стремление как можно старательнее выполнить свой долг оборачивается
подлостью.
Как оценить поведение инспектора Глебски? Нашлись же люди, которые смогли
осознать вероятность невероятного. К правильному выводу пришел талантливый
ученый Симонэ, даже умный хозяин отеля сумел не только понять, в чем дело,
но и выработать нужную линию поведения. И все их старания разбились о
тупую добросовестность полицейского служаки. А ведь он не дурак и не
мерзавец, честнейший Петер Глебски, хотя именно из-за него погибли
щепетильные заатмосферные гости. Вероятно, мы, как физик Симонэ, станем
презирать недалекого чинушу. Но ведь и Глебски прав. Что будет, если
каждый полицейский начнет рассуждать, надо ли применять закон,
встретившись с преступником? Сила таких, как Глебски, как раз в
нерассуждающем следовании законам. И, между прочим, огромная сила, на ней
держится правопорядок в цивилизованных странах. Отбрось закон, поступай по
совести - опасный призыв. Но иногда только перешагивание знаменует высшую
справедливость.
Но долго развлекаться на слепящих альпийских снегах или даже на других
планетах /например, в "Малыше"/ Стругацкие себе не позволили. В "Пикнике
на обочине" они вновь удивили способностью находить в фантастике
непроторенные тропы среди, казалось бы, хорошо знакомых перепутий.
Зачем пожаловали на грешную Землю очередные пришельцы, которые, впрочем,
перед читателями и вообще перед людьми не появляются, оставив лишь
материальные следы на местах приземления? Эти места стали называть Зонами
Посещения. Около одной из таких Зон, вблизи несуществующего города
Хармонта и происходит действие "Пикника на обочине". Человеческое общество
столкнулось с чрезвычайными обстоятельствами и в меру сил, в соответствии
со своей моралью и философией пытается осмыслить происходящее и
приспособиться к нему.
И хотя в повести действуют крупные ученые, мелькают государственные мужи,
приспосабливание идет главным образом "снизу". С галактической бездной, с
головокружительными предположениями вступает в непосредственный контакт не
академик, не герой, не разведчик-исследователь, а "простой",
необразованный парень по имени Рэдрик Шухарт. Рэд - сталкер, профессию
эту, как и само слово, изобрели Стругацкие. "Так у нас в Хармонте называют
отчаянных парней, которые на свой страх и риск проникают в Зону и тащат
оттуда все, что им удается найти", - объясняет корреспондент Хармонтского
радио.
Дело в том, что в Зоне понакидано множество диковин; до поры, до времени
их не в состоянии прибрать к рукам земная наука. Проникновение в Зону
строжайше запрещено и грозит смертельным исходом. У
волонтеров-исследователей дети рождаются отличными от других детей.
Понятно, что риск такого уровня оплачивается высоко, но нет такой вершины,
такого безумия, такой опасности, побороться с которыми не нашлось бы
добровольцев; дело тут не только в корысти, азарт состязательности присущ
человеческой натуре.
Но кто же оплачивает дорогие игрушки, кто провоцирует "отчаянных" парней?
Тогда, в начале семидесятых, сомнений по этому поводу у нас не возникало.
В мире наличествовали недобрые силы, которые игнорировали международные
нормы и где-то в подполье вынашивали зловещие планы, направленные против
мира и социализма. Существование таких сил было аксиомой, и даже
аполитичный Шухарт прекрасно понимал, на кого работает. "Шухарт, -
обращается он сам к себе, - что же ты, зараза, делаешь? Они же этой штукой
нас всех передушат..." Но сейчас мы, пожалуй, поинтересуемся, кто это
"они"? Гангстерские кланы, имеющие в своем распоряжении тайные
лаборатории? Могут быть такие? Подпольные военно-промышленные комплексы,
не подвластные государственному контролю? Бывают такие? Террористы?
Пожалуй, они проявляют больше интереса к дешевой пластиковой взрывчатке,
чем к дорогим и опасным инопланетным диковинам...
В существование "любительских" образований верили в те времена и по другую
сторону железного занавеса. Вспомните, скажем, зловещую организацию
СПЕКТР, в равной мере враждебную и СССР, и США, с которой ведет в
кинофильмах о себе смертельную схватку агент 007, прославленный Джеймс
Бонд. Беда только в том, что СПЕКТРы, как наши, так и ихние, были всего
лишь фантомами холодной войны.
Однако это сиюминутный политический подход. Зона в повести Стругацких
имеет более широкий, обобщенный, может быть, даже символический смысл. Мы
снова здесь встречаемся со столкновением цивилизаций, только на этот раз в
отсталых ходим мы, земляне, ведь о большинстве из небрежно брошенных
объедков космического пикника земная наука не только не имеет
представления: ученые не в состоянии понять их устройства, даже положив на
лабораторный стол. Сталкеры дали всем этим концентраторам гравитации,
коллоидным газам, магнитным ловушкам образные прозвища, в которых
отразился их суеверный страх перед непознаваемым - "комариная плешь",
"ведьмин студень", "гремучая салфетка"... Зона представляется чем-то
жутким, загадочным и активно враждебным человеку. На самом же деле она,
Зона, никакая - ни хорошая, ни плохая. Как ядерная реакция - она тоже сама
по себе никакая, и сжигающий луч лазера - тоже никакой.
Появление мародеров-сталкеров свидетельствует о том, что человеческое
общество еще не готово занять свое место в ефремовском Великом Кольце. Его
трагедия состоит в том, что и неплохие парни, вроде рыжего Шухарта,
прекрасно понимая предосудительность своих действий, тем не менее,
продолжают опасный не только для них бизнес. Разве браконьеры, добивающие
в африканских саваннах последних носорогов, - не те же сталкеры? Далеко не
все они люди темные, многие отлично соображают, что делают. Еще ближе к
этому типу похитители радиоактивных материалов, какой-нибудь "красной
ртути". Зазевайся "секъюрити", они и ядерную бомбу упрут за сходную цену.
Слово "сталкер" вошло уже в публицистический оборот. Никто не лезет в
словарь, чтобы понять заголовок, например, в газете - "Сталкеры из
Чебоксар".
Психология подобных людей должна быть предметом изучения художественными
средствами, чем и заняты Стругацкие. Фигура Рэда вообще выламывается из
фантастики, фантастика не привыкла к подробным психологическим
разработкам.
Мы испытываем симпатии к этому парню, но симпатии горькие. Ведь из Шухарта
мог получится толк - он не только смел и умен, он добр, в нем живет
чувство справедливости, на него можно положиться, и вовсе не врожденной
порочностью объясняется тот путь, по которому он идет к последнему,
жестокому преступлению.
С каждым витком сюжетной спирали авторы делают образ Зоны все обобщенней,
она приобретает почти мифологические очертания. Как крайнее выражение
надежд, разочарований, радостей, печалей, откровений и мечтаний о лучшей
жизни в легендах сталкеров возникает Золотой шар, который исполняет любые
желания. Но высказать ему свое ходатайство можно, лишь преодолев множество
жутких препятствий, среди которых "мясорубка", требующая принести в жертву
одного человека, чтобы мог пройти второй.
Шухарт идет на этот раз не за наживой. Цель его возвышена и эгоистична
одновременно - он хочет спасти дочь. И ради ее спасения он берет с собой
романтически настроенного юношу, который ни о чем не подозревает. Шухарт
против мальчика ничего не имеет, но он затаптывает в себе человеческие
побуждения, он заранее положил на одну чашу весов судьбу дочери, на другую
- жизнь Артура. К тому же он не сомневается, что и Артур идет к шару,
чтобы попросить у него столь же личное. Но, делая последний шаг, молодой
человек успевает выкрикнуть то, ради чего он пошел на смерть: "Счастья для
всех!.. Даром!.. Сколько угодно счастья!.."
Эти же слова, став лицом к лицу с Золотым шаром и как бы выполняя
последнюю волю погибшего, произнесет потрясенный, сломленный, слишком
поздно прозревший Шухарт. Но, даже и прозрев, он останется сыном
современного земного общества. И погибший мальчик тоже. Их и нас долго
приучали к вере в различных идолов, и разве в своей молитве они не
напоминают первобытных охотников, которые просят у каменного истукана
удачной охоты для всего племени? Может быть, в личном плане для данного
охотника это принципиальная победа над эгоистическими стремлениями
захватить всю добычу себе одному, но почему, собственно, мы должны
выпрашивать счастье у добрых дядей из космоса? Да и добрых ли, со своими
"мясорубками"?
Именно здесь, в финальной части "Пикника..." усмотрел свою тему великий
режиссер нашего времени Андрей Тарковский, поставивший по сценарию
Стругацких, по-моему, лучший свой фильм "Сталкер", главный герой которого,
кроме профессии, ничего общего с Рыжим Шухартом не имеет.
Несколько слов об "Обитаемом острове" /1971 г./. Страною, в которую
свалился после космической катастрофы земной парень Максим, правит военная
директория, претенциозно называющая себя Неизвестными Отцами, захватившая
власть после долгих лет войны, голода и разрухи. Примерно как на
ефремовском Тормансе. А может быть, Стругацкие попробовали проиграть и
более близкий вариант. Он, к счастью, у нас не осуществился, но я не стал
бы биться об заклад, что он был невозможен.
Как и на Тормансе, власть поддерживается жестоким насилием - главным
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг