очертаний, например, капиталистическому обществу, в котором совсем нет
классовой борьбы, не видно его социальной основы".
Рецензию никто не напечатал, хотя я в ней, разумеется, сваливал
изображаемые авторами пороки на проклятых капиталистов. Теперь я думаю,
что, может быть, так защищать Стругацких и не стоило. Они были не
обороняющейся, а наступающей стороной. Но это сейчас с удовлетворением
понимаешь, что стрелы попали в цель, а тогда нам было тяжело и трудно.
Фантастика всего лишь воспользовалась своими правами, создав гротескную,
сгущенную модель /написал это слово и вздрогнул/ определенного
общественного явления. И, конечно же, модель Стругацких захватывает
гораздо большие масштабы, чем отдельно взятый городок. И, конечно же,
невозможно себе представить, что такой выдающийся заповедник пороков
сохранился в окружении "хорошей" Земли. Но ведь, наверно, не случайно
Н.А.Бердяев назвал ХХ век новым средневековьем. Гуманистическая мораль,
которой гордились мыслители минувших веков, вдруг дала трещину как раз в
тот момент, когда ей самое время взять да и восторжествовать. Перечитывая
повесть, я нахожу в ней столько параллелей с днем сегодняшним, что
становится муторно на душе: неужели же Стругацкие уже тогда видели все,
что произойдет с нами через два-три десятилетия? Или это была интуиция,
загадочное свойство больших художников ощущать слабейшие прикосновения
ветерка или, может быть, тех самых "левоспиральных фотонов"? Каждый раз я
вспоминаю описанную Стругацкими в "Хищных вещах..." "дрожку", коллективное
безумие людских толп, когда вижу по телевизору, как седобородые чеченские
аксакалы кружатся в бесконечном боевом танце или на другом конце Земли
молодые зулуски из "Инкато" подпрыгивают часами в том же танце, а по
улицам Москвы движется шествие одряхлевших женщин под красными знаменами и
портретами величайшего палача всех времен и народов - они, правда, пока
еще не подпрыгивают, но за этим дело не станет. Скоро начнут - по закону
конвергенции.
Я не нахожу разницы между "меценатами" из повести, которые тайком,
сладострастно уничтожают произведения искусства, и теми артиллеристами в
Грозном, которые вели огонь по музею, где висели картины дивных русских
мастеров, разве что они всаживали снаряд за снарядом на виду у всех. Ах,
эхо давних выстрелов по Успенскому собору все еще докатывается до нас.
"Хищные вещи века" не стали центральной книгой Стругацких, они в ней все
же несколько упростили объяснение происходящего, сведя его большей частью
к зловредному изобилию, в чем другие критики, правда, увидели достоинство
повести: авторы, мол, дали в ней бой "потребительской утопии". Нет, не
потому жители города "с жиру бесятся", что у них все есть. Здесь действуют
более зловещие социальные силы и кроются они не в материальном
производстве, а в человеческих душах. Вдохновенный менестрель оптимизма
доктор философии Опир - не причина нравственной катастрофы, он лишь рупор
тех сил, которые лгут, чтобы скрыть истинные намерения. Хотя сам оратор,
может быть, вещает совершенно искренне, точно так же, как многие советские
ученые искренне полагали, что марксизм-ленинизм или то, что выдавалось за
него, действительно научная теория.
Создание материальных благ, или резкое повышение производительности труда,
или сплошная автоматизация, роботизация производства - грани одного и того
же явления. В повести Стругацких отношение к достатку выработано до начала
действия: у всех есть все. Но откуда взялось, например, такое количество
рабочих мест? И сколько бы я ни находил параллелей с современностью, я и
сейчас не стану утверждать, что Стругацкие в "Хищных вещах..." стремились
изобразить, пусть условно, наш отечественный град. Они воевали не с
городами, не со странами, а с общественными процессами. А все же
интересно, как бы решил досадную загвоздку более ортодоксальный фантаст,
чем Стругацкие, как бы он справился с гипотетическим изобилием в обществе,
в котором были бы исключены моральные извращения на почве переедания. Нам
незачем говорить в сослагательном наклонении, такое общество решил
показать Г.Гуревич в романе "Мы - из Солнечной системы" /1965 г./. В
отличие от Стругацких он показал нам, как /фантастическим путем, конечно/
было достигнуто изобилие, но в отличие от Стругацких он совсем не сумел
показать результаты, к которым оно приведет. Предположим, что не к таким
печальным, как в "Хищных вещах века". А к каким?
Итак, великий изобретатель Гхор создает аппарат, способный с абсолютной
точностью воспроизводить любой предмет, заложенный в него как образец.
Неважно, что это будет: машина, или шашлык, или книга. Идея проста: все,
что создано из атомов, может быть повторено из тех же атомов, стоит только
расположить их в нужном порядке.
Поскольку чудесные аппараты способны копировать и сами себя, становится
возможным в короткий срок обеспечить ими все население Земли. Достаточно
набрать шифр, чтобы немедленно получить все, чего ни пожелает душа. Бери
сколько хочешь - не жалко, расходуется только энергия, а она дешева.
Осуществилась мечта о золотом яблочке на серебряном блюдечке.
Много ли в этом современного? Какое отношение имеет, может быть, и дерзкая
выдумка к сегодняшнему миру, миру, в котором большая часть населения
элементарно голодает? И все же...
Ратомика /так назван этот процесс в романе/ сразу делает ненужным сельское
хозяйство, легкую промышленность и большую часть промышленности вообще.
Нужны только немногие мастера для разработки образцов, закладываемых в
программы ратоматоров. А остальных куда? Что должны делать и чувствовать
огромные массы людей, труд которых внезапно оказался ненужным? Какой
социальный и нравственный шок должно испытать общество, в котором
произошли такие события. Поистине это настоящая революция и в экономике, и
в умах. Даже не революция - катастрофа, обвал! То же самое могло случиться
в беляевском "Вечном хлебе". И без чудесных аппаратов приходится думать,
что делать с избыточным населением.
Что же предлагает фантаст? Тут нас постигает разочарование. Если задет
жизненно важный нерв, то поверхностность неуместна. Лучше совсем ничего не
предлагать. Правда, писатель приводит довольно наивные споры вокруг
изобретения Гхора; иные даже предлагают "закрыть" ратомику, дабы не
вводить умы в смятение. Но споры исчерпываются просто и демократично:
снова голосованием. Как комсомольцы у Давыдова. 92,7 % людей высказываются
"за", освободившимся от труда рекомендуется перейти к творческой работе.
Слушали - постановили - перешли. И все? И все. Да, сильно поднялась
сознательность в тамошнем обществе, порекомендуй сейчас безработным
перейти к творческой работе, они бы...
Предположим, такой аппарат изобретен в наше время. В романе М.Емцева и
Е.Парнова "Море Дирака" /1967 г./ дело так и обстоит. Не придем ли мы к
выводу, что изобретение было бы сейчас преждевременным? Вывод кажется
чудовищным: отказаться от аппарата, способного накормить всех голодных,
способного обеспечить необходимым всех людей. Однако все же не увиливайте:
что будут делать обеспеченные люди? Безработица, пусть даже и сытая,
становится питательной средой для роста преступности, наркомании,
психических расстройств, самоубийств, да и просто это жизнь без счастья и
смысла. Возможно, правы философы, утверждающие, что поиски смысла жизни -
занятие бесперспективное. Тут есть о чем поспорить. Но что этот смысл не
заключается в тарелке самого наваристого борща, тут спорить не о чем. Я
надеюсь, что человечество никогда не подведет себя к пропасти столь
экстравагантным способом. Но уж если ты коснулся этого предмета, будь
любезен...
При своем появлении повесть "Понедельник начинается в субботу" /1965 г./ в
отличие от большинства других вещей Стругацких политических обвинений не
вызвала. Были, правда, сетования: мол, связавшись с колдунами, Стругацкие
нарушили незыблемые правила НФ, неизвестно, правда, кем установленные и
для кого обязательные. Замечательно, если нарушили. Нашлись деятели,
которые повздыхали по судьбе "опошленного" фольклора. Но в общем ничего
серьезного. "Понедельник..." воспринимался как милый пустячок для детского
чтения. Однако в последние годы возникли разговоры, что герои в
"Понедельнике ..." не "те".
Что ж, говорить о героях приходится не в первый раз, и, как ни странно,
сказочный "Понедельник..." тоже дает такую возможность... Со всех концов
света и со всех веков в провинциальный северорусский городок собрались
чародеи и волшебники. При всем его разноличии шумный интернационал отмечен
заметными советскими чертами. О, это высококвалифицированные маги! Они
могут проходить сквозь стены и превращать окружающих в пауков, мокриц,
ящериц и других "тихих животных", они преуспели в дрессировке огнедышащих
драконов, ловко управляются аж с нелинейной трансгрессией, но их братство
оказывается беспомощным перед Административно-командной системой, которая,
правда, в те годы еще не знала, что она так называется. Я вовсе не
предполагаю, что персонажи Стругацких могли бы стать предвестниками
перестройки, это, конечно, не компетенция волшебников, речь идет всего
лишь об их взаимоотношениях с руководством Института чародейства и
волшебства, для которого Стругацкие придумали очаровательную аббревиатуру
- НИИЧАВО. Штатные маги покорно подчиняются замдиректору по АХЧ
Камнеедову, дураку и бюрократу, стоят в очереди за получкой, принимают как
должное неизбежность соблюдения множества нелепых инструкций и правил
внутреннего и внешнего распорядка, а - главное - вынуждены терпеть в своей
честной трудовой семье таких невежд, как профессор Выбегалло,
изъясняющийся на трогательной смеси французского с нижегородским, хотя
прекрасно знают цену этому деятелю отечественного просвещения. Видимо,
есть силы, перед которыми пасует и черная, и белая магия. Кель сетуасьен!
- как выражается профессор.
Отметим мимоходом, что образ лжеученого-демагога создавался Стругацкими
тогда, когда его отчетливо просматриваемые прототипы и в науке, и в
литературе еще котировались среди власть предержащих.
Неважно, что сотрудники института заняты магическими разработками, по сути
дела это обыкновенные "физики из ящика", которые настолько увлечены своим
делом, что именно им выходные дни кажутся досадной потерей времени. Даже в
предпраздничную ночь они рвутся к приборам. И в этом их личное счастье,
смысл их жизни. Если угодно - они "почти такие же", как герои
"Туманности..."
Мы уже упоминали о преследованиях, которым Стругацкие подвергались в
60-70-х годах, но вот пришли новые времена, появилась новая генерация
критиков, которые сочли первейшим долгом поставить неразумных
шестидесятничков на место, и в двух "толстых" и, кстати, прогрессивных
журналах - "Новом мире" и "Знамени", ранее в упор не замечавших
фантастики, одновременно появились статьи, в сущности сомкнувшиеся с
партийными разносами прошлых лет, хотя, на первый взгляд, они написаны с
других позиций. Но параллельные в очередной раз сходятся. Если раньше
писателей уличали в недостаточной, что ли, коммунистичности, то ныне
выясняется, что они были чрезмерно коммунистичны. Автор последнего
умозаключения исходил из предположения, что все их произведения - части
единой утопии, нечто вроде скопления небольших "Туманностей Андромеды" и,
понятно, был недоволен тем, что утопия получалась странной. Но как же ей
не быть странной, если она вовсе и не была утопией.
Мы уже говорили о том, что элементы утопии у Стругацких действительно
"имели место" и что книги с "элементами" мне не кажутся их удачами, но,
конечно, ни перед людьми, ни перед Богом Стругацкие не повинны в тех
грехах, которые пытались навесить им на шею нынешние юные торквемады и
торквемадши. Даже в массовом бегстве сотрудников НИИЧАВО с новогоднего
застолья критикесса из "Знамени" усмотрела нечто предосудительное. Нечего,
мол, восхищаться этими полоумными, лишенными нормальных человеческих
наклонностей. Они бездуховны, безжалостны в научном рвении, у них не может
быть ни друзей, ни любимых, они дошли до того, что - подумать только! -
потеряли всякое представление об осмысленном отдыхе.
А не я ли сам упрекал в научной одержимости героев Гора? Но, во-первых,
персонажей Стругацких в аморалке или бездушных поступках обвинить нельзя.
Улизнуть от выпивки - это совсем не одно и то же, что отказаться от
собственного сына. А во-вторых, все зависит от того, как подать своих
героев, какое у самого автора к ним отношение. Можно ли сказать, что Гор
любит своих питомцев? Может быть, и да, только сообщить нам он об этом
позабыл. Наверно, потому они и выглядят бездушными педантами. Стругацкие
же не скрывают, что влюблены в научных друзей, они откровенно любуются их
молодым задором, их увлеченностью, которая вовсе не мешает им быть и
веселыми, и остроумными, и общительными, несмотря на безраздельную
преданность науке.
Впрочем, если отбросить прокурорский тон критикессы, то некоторые из ее
характеристик нельзя не признать справедливыми. Да, царила тогда среди
научной интеллигенции эйфория от захвативших дух перспектив
научно-технической революции. В ее атмосфере гуманистические начала
оказались маленько потесненными. И все-таки не росли эти хлопцы
безнравственными и бездуховными; право же, это была не худшая советская
генерация. Да, их нельзя было клещами вытянуть из лабораторий и с
полигонов, но так ли уж это плохо - умение и желание самозабвенно
трудиться? Нынче им можно позавидовать. И, между прочим, там, где были
созданы подходящие условия, наши молодые и не совсем молодые люди кое-что
сумели сварганить. Было такое время, когда Соединенным Штатам приходилось
догонять Советский Союз, предположим, в космической области. Другой
разговор, как бездарно и преступно мы растеряли свой научный потенциал. О
да, в те времена в Америку можно было попасть, только сбежав из-под
конвоя, но важнее то, что "потенциал" не так уж и стремился сбегать. У
него еще сохранялись надежды, должно быть, иллюзорные. Можно, конечно,
считать, что ничего этого матушке Расее не нужно, ни космосов, ни Марсов,
ни серверов с плоттерами, а нужны только балясины, лад, русский дух и,
желательно, христианское милосердие. Вот только милосердие - это что?
Достаточное количество одноразовых шприцев или нежный уход возродившихся
монахинь за детьми, заболевшими СПИДом из-за отсутствия шприцев?
Повесть "Гадкие лебеди", написанная в 1967 году, не была опубликована на
родине авторов до конца 80-х годов. В собрании сочинений авторы объединили
"Лебедей" с романом "Хромая судьба". Повесть стала как бы тем сочинением,
которое пишет герой "Хромой судьбы" писатель Феликс Сорокин. Я не буду
возвращаться к "Хромой судьбе", это в общем-то не фантастика, лучше всего
в ней удалось описание нравов, царивших в тогдашнем Союзе писателей. Но
что касается "Гадких лебедей", то это произведение типично
шестидесятническое, и есть известное противоречие между "внешней" и
"внутренней" оболочками романа, потому что в "Хромой судьбе", написанной в
самом начале перестройки, звучат современные настроения и явственно
ощущается ожидание скорых перемен, но одновременно и грустное понимание
того, что перемены в той среде, которую мы сами создали в своей стране,
будут проходить трудно.
В "Гадких лебедях" Стругацкие еще полны задора - "все или ничего".
"Лебеди..." - не самая легкая для расшифровки повесть Стругацких, хотя
есть и позамысловатей. Тем не менее, труднее всего ответить на вопрос:
почему именно она не была допущена до печатного станка? Впрочем,
придраться при желании можно к чему угодно. Например. В вымышленной стране
льет непрерывный дождь - художественный образ, с помощью которого авторы
хотят передать ощущение промозглости, обреченности, гниения. Не намекают
ли авторы, что данное состояние присуще и нашей стране? Тогда, в 60-х, я
всячески отрицал подобные подозрения, чтобы спасти повесть. Сегодня я
расхрабрился: да, конечно, присуще, и если вам угодно было принять
климатические особенности выдуманной страны на свой счет - принимайте.
Центральная фигура повести - писатель Виктор Банев отчасти списан с
Владимира Высоцкого. Стругацких привлекла фигура человека, стоящего, как
всегда, перед распутьем: направо пойдешь... налево пойдешь... Банев
честен, порядочен, он не может закрывать глаза на то, что творится вокруг,
однако на конкретную борьбу с общественным злом не способен, что приводит
его к мучительному душевному разладу, к нелепым выходкам, к пьянству.
Типичная фигура раздираемого комплексами интеллигента. Лучшая глава книги
- встреча Банева с гимназистами, на которой известный литератор позорно
проваливается, загнанный в угол трезвыми, не допускающими уверток и совсем
недетскими вопросами.
Дети поданы в повести как радостный символ грядущего. Разлагающийся мир
приговорен самым страшным для него судом - судом собственных детей. Они
отреклись от него, отряхнули его прах со своих ног. В фантастике такое
действо можно осуществить буквально - мальчики и девочки построились в
колонны и ушли. Здесь были предвосхищены схватки в Сорбонне в "красном"
мае 1968 года, баррикады у американских университетов... Конечно, в
реальном мире не все идет гладко и накатано, молодежный протест может
принимать уродливые формы, но в конце концов фантастика тем и отличается
от газетного отчета, что может позволить себе рисовать романтизированные
картины и образы.
А вот кто такие "очкарики", своенравная интеллектуальная элита, которая
может управлять климатом, прорезать квадраты в тучах и переманивать
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг