средств.
В природе этих сказок много общего и с пресловутой голливудской "фабрикой
грез" и утешителем Лукой из некогда нашумевшей горьковской пьесы "На дне".
Но вопреки тому, чему нас учили в школе - утешительство не всегда скверное
занятие. Для отчаявшихся оно может стать спасением. Надо только отличать
сказку от лжи. Утешители бросали спасательные круги аутсайдерам, золушкам.
Те же утопии, о которых мы ведем речь, замахивались на большее, а по своей
природе были точно таким же сказками о кисельных берегах, ждущих людей в
не слишком далеких временн"х губерниях.
Только что произошла самая бескровная революция, которая быстро
превратилась в рекордно кровавую гражданскую резню. Во имя чего она
совершалась, во имя чего ее поддержали народные массы, примкнули многие
интеллигенты? Честно сказать, не было никаких основополагающих трудов
классиков марксизма-ленинизма о том светлом будущем, каковое рьяно взялись
строить большевики на совершенно неприспособленной площадке и при полном
отсутствии квалифицированных строительных кадров. Были случайные, либо
слишком общие, либо слишком частные замечания, из которых уже потом
прилежные научные сотрудники соорудили "марксистско-ленинское учение" о
коммунизме, изложенное в рамках "Краткого курса". Массам требовалось нечто
более понятное, более предметное. Я не имею в виду конкретные, сиюминутные
цели - Днепрогэс, Магнитка, позже целина, "великие стройки коммунизма".
Они-то как раз были осязаемы, понятны, потому и вызывали энтузиазм у
молодежи. Его, правда, вряд ли разделял основной рабочий контингент строек
- заключенные, как это пытался представить Николай Погодин в пьесе
"Аристократы", а потом и режиссер Евгений Червяков в кинофильме
"Заключенные". И пьеса, и фильм были сделаны не без таланта, а потому были
особенно вредны и лживы. И фильм, и пьеса были отголосками позорно
прославившейся поездки бригады писателей во главе с Горьким на
строительство Беломорско-Балтийского канала. Как это ни печально
признавать, не только Алексей Максимович, но и его спутники с
воодушевлением рассказывали о северном оазисе социалистического гуманизма
- всесоюзной кузнице по перевоспитанию заблудших в сатанинском троцкизме
душ. Не грех вспомнить некрасовскую "Железную дорогу", которую трудили
отнюдь не арестанты:
Прямо дороженька: насыпи узкие,
Столбики, рельсы, мосты.
А по бокам-то все косточки русские...
Сколько их! Ванечка, знаешь ли ты?
Ведомые буревестником гусляры и летописцы советской эпохи косточек "по
бокам" предпочли не заметить.
Закрывать бреши принялась и фантастика. Как мы увидим, она с этой ролью
справилась плохо - разнарядка была невыполнимой.
Если не считать небольшой повести репрессированного впоследствии
сибирского писателя Вивиана Итина "Страна Гонгури"/1920 г./, заслуживающей
к себе доброго отношения, но малоизвестной даже сейчас, после нескольких
переизданий, к тому же написанной в модной о ту пору стилизованной манере
и не совсем заслуженно поднятой на щит некоторыми фантастоведами, то
первой советской утопией был "Грядущий мир. 1923 - 2123" Якова Окунева.
Время создания книги обозначено в заголовке. Возможно, не все представляли
себе будущее так, как Окунев, но законно предположить, что в его книге
носящиеся в воздухе представления отразились.
Присвоив утопии Окунева номер один, нельзя не вспомнить, что за три года
до нее Евгений Замятин написал роман "Мы", в котором коллективистское
будущее изображено под несколько иным углом зрения. Сейчас мы называем
"Мы" антиутопией: в ней конструируется такое будущее, которого автор
боится, наступление которого он хотел бы предотвратить, в то время как
"грядущий мир" сочинитель хотел бы увидеть побыстрее воплощенным в жизнь.
Так что роман Окунева можно считать как бы ответом роману Замятина при
всей несравнимости художественного уровня произведений. Противостояние
романов возникло скорее всего помимо воли Окунева. Я не знаю, читал ли он
неизданного у нас Замятина. Предваряя детали, скажу, что сопоставление
книг подводит к неожиданному выводу: разница между ними непринципиальна.
Окунев тоже мог бы назвать свой роман "Мы", хотя не был в состоянии
понять, что в сущности изобразил в нем то же самое превращение людей в
восторженно мычащее стадо; разница только в том, что Замятин ужасался
дьявольской метаморфозе, а Окунев восторгался ею.
Основным, нет, не основным - единственным средством для ускоренной
переброски человечества в золотой век провозглашалась мировая
социалистическая или - как ее тогда именовали - пролетарская революция. У
многих не было сомнения в том, что она уже на дворе.
Завтра, завтра рухнут своды
Черных тюрем мировых,
И обнимутся народы
На гнилых обломках их! -
восклицал пролетарский поэт. А вот с какой речью обращается к
красноармейцам черноморец Хведин в одном из вариантов романа Алексея
Толстого "Восемнадцатый год": "Мы, рабочие и крестьяне, чего отчебучили, -
а? Шестую часть света забрали в свои мозолистые руки... Наши кровные
братья... Наши братья трудящиеся на обоих полушариях должны поднять
оружие... Троны и парламенты, оплоты кровавых эксплоататоров, полетят
кверху ногами... Может, еще месяц, ну недель шесть осталось до мировой
революции..."
Да что там полуграмотный матрос - Ленин был уверен в том же самом. В
октябре 1918 года он писал: "Международная революция приблизилась за
неделю на такое расстояние, что с нею надо считаться как с событием дней
ближайших".
Ну, а раз это путь единственный, то неудивительно, что почти все сочинения
о мире грядущего открывались картинами Страшного Суда, учиненного рабочим
классом над отчаянно сопротивляющимися, но обреченными угнетателями. Для
авторов это совершившийся исторический факт, а никакая не выдумка.
"Всем! Всем! Всем! В западных и южных штатах Америки пролетариат сбросил
капиталистическое ярмо. Тихоокеанская эскадра, после короткой борьбы,
которая вывела из строя один дредноут и два крейсера, перешла на сторону
революции. Капитализм корчится в последних судорогах, проливая моря крови
нью-йоркских рабочих".
Это воззвание взято из другого романа Окунева, который называется
"Завтрашний день"/1924 г./, но нечто подобное можно найти почти в любом
произведении. "Грядущий мир" тоже начинается с революционных катаклизмов,
более подробно и почти в тех же словах расписанных в "Завтрашнем дне".
Перепуганные очевидностью наступающего краха империалистические силы
устраивают спешное селекторное совещание. Подлинных властелинов мира
совсем немного, и они предпочитают уклоняться от нескромных взоров. Но от
зоркого ока советских авторов властелинам скрыться не удалось. Им
/авторам/ известно о магнатах все, причем всем одно и то же. Примерно
следующее:
Джон Хайг: "Тыквообразная лысина цвета старой слоновой кости - в круглой
рамке серебряного пуха. Крошечные ручки. Голубоватые ноготки... Две трети
мировой металлической промышленности..."
Вильям Прайс: "...Щекастое лицо с тремя подбородками - настоящий бульдог.
Каменноугольные копи и газовые заводы..."
И еще один такой же... И еще одна... Фигуру капиталиста по материалам
советской печати обобщил Маяковский:
Распознать буржуя
просто
/Знаем
ихнюю орду!/:
толстый,
низенького роста
и с сигарою во рту...
Тайное сборище в озабоченном раздумье - как бы отвадить рабочие массы от
"красных" вожаков. Особенно им досаждает некий Эдвард Хорн.
Посоветовавшись, акулы и бульдоги принимают решение, небезынтересное с
сегодняшней точки зрения: сделать рабочих акционерами своих предприятий.
"Рабочий, получающий дивиденд, негодный материал для идей Хорна".
Разумеется, подобные намерения трактуются автором как иезуитская хитрость.
Хотя - если задуматься - а что тут плохого? Поделились частью доходов,
стоит ли именно за это на них обрушиваться? Кстати, капитализм в мировом
масштабе так и поступил, чем и вправду ликвидировал угрозу мировой
революции, неслыханно увеличил производительность труда и в конце концов
существенно улучшил благосостояние народных масс, прежде всего тех, кого в
девичестве именовали пролетариатом. Да и мы сейчас заняты не тем ли самым?
Понятно, что живи я в 1923 году, когда "с очевидностью рельса два мира
делились чертой" /Б.Пастернак/, я был бы осторожнее в своих
умозаключениях.
Трудящиеся, понятно, не поддались на провокации и пустили классовых врагов
ко дну. Вместе с роскошными яхтами и системой. Теперь ворота в
коммунистический рай оказались открытыми, и мы попадаем туда вместе с
двумя нашими современниками.
Их история составляет другую сюжетную линию: в ней идет речь об открытии
профессора Морана, которое позволяет погрузить человеческий организм в
анабиоз, что профессор и проделывает над дочерью Евгенией и ее женихом
Викентьевым. В его поступке не было изуверства - оба были смертельно
больны и укладывались в саркофаг добровольно, в надежде, что медицина
будущего сумеет их излечить. Пробуждение состоялось через двести лет.
Воскресшие очутились в Мировом Городе. В буквальном смысле: "Земли, голой
земли так мало, ее почти нет нигде на земном шаре. Улицы, скверы, площади,
опять улицы - бескрайний всемирный город..." Через океаны, по насыпанным
островам протянулись навстречу друг другу улицы. Разумеется, в
мегаполисе-левиафане все благоустроенно и проозонено, кружевные мостики,
ряды деревьев, фонтаны, тем не менее, с матушкой-природой, как видим,
покончено. Отдельные ее признаки /скажем, еще несрытые горы/ сохранились
разве что на Горных Террасах, отведенных детям. Герои романа ни разу и не
вспоминают о существовании подобной субстанции. Чтобы кого-нибудь из них
на травку потянуло - ни-ни! В дореволюционной литературе уже встречались
подобные города от океана до океана, скажем, у В.Ф.Одоевского, у некоторых
мыслителей-космистов. И снова пропагандируется пейзаж после битвы. В те
десятилетия считалось, что у строителей новой жизни единственно достойная
позиция для диалога с природой - боксерская стойка. Противника надо
покорить, победить, распластать у ног, чтобы человечество могло наконец
вздохнуть свободно. Хотя как раз дышать-то будет нечем. К несчастью, не
одни литераторы призывали взять природу за глотку. Вспомним печально
известный мичуринский лозунг: "Мы не можем ждать милостей у природы -
взять их у нее наша задача". Редко какие откровения вызывали столь
сокрушительные результаты, ведь эту злобную чепуху, переносящую классовую
ненависть на отношения с окружающей средой, долгое время принимали за
истину и руководство к действию.
Сегодня вряд ли кто-нибудь придет в восторг от перспективы навечно
поселиться в сумрачных каменных ущельях, а тогда это подавалось как
заветная мечта человечества. Инженер М.П.Дроздов составил проект
дома-города на несколько миллионов человек. Проект, может быть, и
неосуществим технически, но показательно, в каком направлении движется
мысль технократов. Как бы прямо комментируя устремления
маньяков-урбанистов, Н.А.Бердяев писал: "Цивилизация - это мировой город.
Империализм и социализм одинаково цивилизация, а не культура. Философия,
искусство существуют лишь в культуре, в цивилизации они невозможны и не
нужны. В цивилизации возможно и нужно лишь инженерное искусство". В свою
очередь Окунев иллюстрирует тезис философа. Цивилизация у него самая
высокая, но об искусстве ни слова; не догадались поспрашивать про
возвышенное и наши пробужденные, видимо, для них, то есть для автора - это
дело десятое.
Как ни микроскопична доля книги Окунева и других упоминаемых здесь утопий
в общечеловеческой культуре, они занимают вполне определенный участок
фронта, прямо противостоящий фронту великой русской философии конца ХIХ -
начала ХХ веков, философии Бердяева, Соловьева, Франка, С.Булгакова и
многих других, для которых главным было - духовное развитие человечества.
В человеке они искали отблеск высокого Божественного промысла. На
противоположном фланге торжествовала идея научно-технического прогресса,
который казался бесконечным и сулящим людям райские блага. Трудно отрицать
успехи человечества на этом поприще. Нет оснований не гордиться ими. /Хотя
и далеко не всеми/. Но для Бога /объединяя под знаменем высшей духовной
субстанции как тех, кто искренне верит в существование верховного
существа, так и тех, кто склоняется к объединяющему души космическому
разуму или просто верит в величие человека/, следовательно, и для души, в
научно-технической вселенной места нет. Помните знаменитую фразу Лапласа о
том, что в гипотезе Бога он не нуждается. Мы еще поговорим, к чему ведет и
к чему уже привела человечество бездуховная научная гонка, я упоминаю о
ней лишь для того, чтобы подчеркнуть: большевики, претендовавшие на
кардинальную переделку мира, в главных перестроечных постулатах не только
не изобрели ничего нового, но и оказались на задворках восторженных
трубадуров капиталистического по своей сути прогресса, но никак не на
позициях первооткрывателей расцветающего коммунистического завтра. Первые
советские утопии лишь "пролетарской" лексикой отличаются от
утопий-предшественников, с которыми им по штату полагалось бы вести
непримиримую идейную борьбу. В сущности они, они так же, как и
"буржуазные" газеты начала века, восторгались поколением, "которое
перебросило мост в будущее, построило железную дорогу в Уганде, возвело
плотину на Ниле, проложило атлантический кабель... открыло последние /!/
тайны земной поверхности и научилось летать". В "Красной звезде" А.
Богданова /1908 г./ попытка затронуть духовную жизнь марсиан все-таки
была, пусть и не очень удачная. У Окунева нет даже и попытки. Несомненно,
этот пробел видел И.Ефремов; как он постарался его заполнить, мы еще
увидим.
Итак, возвращаемся к Окуневу... Достижения человечества сведены к науке и
технике, хотя они вряд ли могут поразить даже читателя той поры, не говоря
уже о нынешнем. "Сгущенная внутриатомная энергия", самолеты и автомобили
без "шоффера", светящиеся дома и улицы... Более интересны идеофоны -
аппараты для непосредственной передачи мыслей и саморегулирующиеся
механизмы для управления другими механизмами. Правда, конкретная
автоматика выглядит так: "Автоматические регуляторы управляют работой
машин. Вот соскочил передаточный ремень. Снизу поднимается трезубая вилка
и, подхватив ремень, надевает его на колеса, с которых он сорвался...
Стрекочут счетные машины..."
В общем серьезной попытки рассказать хотя бы о науке будущего, о
преодолении трудностей прогресса - некоторые из них проглядывали уже в
начале века - у Окунева не найти. Обратим внимание на другую сторону. В
любой утопии наиболее существенное - это социальные открытия, общественные
новинки. К черту науку и технику! Узнать бы, каких людей она будет
обслуживать. "Мужчины и женщины одеты одинаково" / не в маоцзедуновки
ли?/, головы без волос, лица бриты... В их внутренний мир автор на
протяжении всей книги так и не заглянет. Странный на первый взгляд факт
дружного нежелания утопистов всех времен и народов уделить толику внимания
человеческой психологии, повальное отсутствие попыток населить
благоуханные кущи грядущего более или менее живыми людьми. Перед нами, как
правило, возникают неразличимые толпы, пресловутые замятинские "нумера",
иногда носящие собственные имена, что не изменяет их "нумерной" природы.
Причину странных упущений искали в отсутствии литературного таланта у
авторов. Действительно, создание как индивидуализированных, так и
обобщенных человеческих типов - задача архисложная, справиться с ней не
всегда удавалось даже тем, кто сознательно ставил ее перед собой, как тот
же Ефремов в "Туманности Андромеды". Однако в наши дни, когда "вдруг стало
видимо далеко во все концы света", это объяснение представляется
недостаточным. Нет, мы не находим в утопиях живых характеров не только
потому, что авторы не умели их изображать. Окунев был опытным писателем,
сочинившим много книг. Сейчас нас вряд ли устроила бы идейная концепция
романа "Грань", рассказывающего о размежевании большевиков и меньшевиков
перед революцией 1905 года, но написан роман вполне профессионально...
Они и не хотели их там видеть. Не хотели потому, что живой человек -
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг