кликушескими заклинаниями: "Золушка! Падчерица!", а конкретными
произведениями. Читатели оказались зорче литературоведов. Они быстро
выделили братьев-соавторов и стали расхватывать их книги.
Аркадий рассказывал мне о начале их творческой деятельности так:
"Фантастику мы с братом любили с раннего детства. Сначала втянулся я, а
потом соблазнил и Бориса. Наш отец в юности тоже увлекался Жюль Верном,
Уэллсом, и эта любовь перешла к нам. Жюль Верна я проглатывал уже лет в
семь и принялся сам рисовать комиксы на фантастические темы, Но хороших
книг в те годы выпускалось мало, дома были подшивки старых журналов,
читались они с жадностью, многое нравилось.
Потом началась война. С февраля 1943 до середины 1955 - тринадцать лет я
послужил в армии, большей частью на Дальнем Востоке как переводчик с
японского. Обстановка тех мест описана в повести "Извне". Когда я вернулся
к родным в Ленинград, я уже был автором, вернее соавтором с ныне покойным
Петровым, повести "Пепел Бикини"; это была не фантастика, а о чем книга,
понятно из ее названия. Согласно семейному преданию первую фантастическую
повесть мы с братом сочиняли на спор, подзадоренные моей женой, которая
выразила сомнение, в состоянии ли мы написать интересно про путешествие на
Венеру. Как человек военный я поставил жесткие сроки - так родилась
"Страна багровых туч". Конечно, нас очень вдохновило, что первая же наша
книга получила премию Министерства просвещения. Вот с той поры и пошло.
Хотя мы с самого начала ставили перед собой задачу оживить героя в
фантастике, сделать его человечным, наделить истинно человеческими
качествами, тем не менее, большое место в "Стране багровых туч" занимает
научно-техническая идея, можно даже сказать, что она и была главным
героем. Масса мест там отведено бессмысленному, как нам теперь кажется,
обоснованию возможности полета на Венеру: фотонная тяга, спектролитовые
колпаки... Мы собрали все известные сведения о Венере, стараясь описать
планету такой, какой ее представляла в те времена наука. А если и были
фантастические допущения, то и они отвечали тогдашней моде - трансурановые
элементы, след удара метеорита из антивещества и тому подобная чепуха..."
Готовя свое первое отечественное собрание сочинений, Стругацкие не хотели
вставлять в него "Страну..." Но мы можем расценить авторскую оценку
первого романа слишком суровой. "Страна багровых туч" и сейчас читается
как добротный приключенческий роман, в котором, конечно, привлекает
поведение героев, а не избыток научных сведений.
Но от науки в романе все же никуда не денешься. Вот что говорил по этому
поводу старший из соавторов: "Хотя в нашем дальнейшем творчестве наука
играет чисто вспомогательную роль, тем не менее, она у нас присутствует в
каждом произведении. Действие наших повестей, как правило, происходит в
достаточно отдаленном будущем, а там научно-технические чудеса станут
обыденным явлением. К проблеме, которую мы затрагиваем, все это никакого
отношения не имеет, но это не значит, что писатель-фантаст может позволить
себе быть невеждой. Наши познания в сегодняшней науке достаточно солидны,
особенно у моего брата, астронома по специальности, мы в состоянии легко
оперировать научными данными, изобретать фантастическую терминологию и не
делать просчетов по безграмотности...
Фантастику часто называют жанром, темой, особым видом литературы...
Фантастика - это не жанр, не тема, это способ думать, она позволяет
создавать такие ситуации /их я и называю моделями. - В.Р./ в литературе,
которые я не могу себе представить иначе. Человечество волнует множество
глобальных, общечеловеческих, общеморальных забот. Как их перевести на
язык литературы? Можно написать трактат, но в трактате не будет людей. Ну,
а раз появились люди, то и задачи ее приближаются к общелитературным
задачам, или - как любили говорить раньше - к человековедению"...
И все-таки, несмотря на все сказанное, в "Стране багровых туч", в "Пути на
Амальтею", в "Извне", в первых рассказах Стругацкие еще не стали
Стругацкими. Чего же не доставало? Были в их книгах захватывающие
приключения, были хорошие люди и остроумный диалог, но не было большой
человеческой, большой философской "озадаченности". К счастью, братья
поняли свой просчет раньше других и решительно отказались от традиционной
научной фантастики.
Однако и осознав недостатки первых книг, Стругацкие не сразу выбрались на
собственный путь. В начале 60-х годов они попробовали выступать в роли
создателей утопий. Утопические мотивы мы обнаружим в "Стажерах" /1962 г./,
в "Далекой Радуге" /1963 г./, а "Полдень. ХХII век" /1966 г./ - это уже
полная утопия. "Полдень..." /в первом варианте "Возвращение", 1960 г./ мне
не представляется их большой творческой удачей, он писался в прямой, хотя
и дружеской полемике с автором "Туманности..." Снова слово Аркадию:
- В "Полдне" мы пытались представить себе, какой будет коммунистическая
планета. Конечно, мы отталкивались от "Туманности Андромеды", завидовали
Ивану Антоновичу в том, что ему удалось создать такую замечательную
картину будущего. Нам она представлялась очень полным отражением самых
современных представлений научного коммунизма. Но нам там не хватало
людей! Мы считали, что "завтрашние" люди будут похожи на нас, недаром один
из рассказов мы так и назвали "Почти такие же". А если говорить совсем
откровенно, то мы пытались представить себе наших друзей, молодых ученых,
как бы они могли жить и работать, если бы у них было всего в достатке,
аппаратуры и прочего, не надо было бы беспокоиться о хлебе насущном и
думать об угрозе ядерной войны... Какие великие дела они могли бы
сотворить!..
И действительно мы находим в романе симпатичных людей, среди них
космонавт-разведчик Леонид Горбовский, может быть, любимый герой
Стругацких. Кочуя из романа в роман, он будет помянут и в одной из их
последних книг. "Почти такие же" - ключ к роману и вообще к первым
произведениям Стругацких. В своем желании приблизить "их" к "нам" или
"нас" к "ним", авторы, например, снабжают героев современной лексикой.
Мальчишки у них выражаются так: "Как вот врежу!", "Но, но, втяни
манипуляторы, ты!", за что авторы получили критический выговор: будущие
школьники и вправду вряд ли так будут изъясняться. Но это сознательный
прием, заостренный против стерильной речи героев Ефремова, который, лишив
их "так называемого остроумия", сразу же превратил в напыщенные рупоры
идей, лишенные чувства юмора, которое, надеюсь, умрет только с последним
человеком.
Впрочем, если не считать речевых красот, жизнь героев "Полдня" мало похожа
на нашу. Хотя от изображенного в "Туманности..." изображенное в "Полдне"
отделяет, видимо, несколько веков, уровень благосостояния и
научно-техническая мощь Земли уже достигнуты неменьшие. Планета
благополучна и благоустроена во всех отношениях, что авторы специально
подчеркивают, иногда двойной чертой: "Никакие стихийные бедствия, никакие
катастрофы не грозили теперь планете недородом или голодом... Проблема
питания перестала существовать так же, как никогда не существовала
проблема дыхания"...
Но, как известно, недостатки суть продолжение достоинств. Чрезмерным
покоем и статичностью веет от этого благополучного мира, где самые острые
конфликты возникают от того, что озорники-кибернетики заложили в разумную
машину заведомо неразрешимую задачу и развлекаются, наблюдая за
мучительными потугами старательного компьютера решить ее, за что и были
поколочены стареньким руководителем палкой в первом издании и оттасканы им
за бороды во втором. Есть результаты, но нет процесса, есть великие дела,
но нет никаких осложнений, не над чем ломать голову. Описывается,
например, школа, похожая на ефремовскую, и более живо описывается, но
принципов ее организации мы не узнаем, а потому нет оснований спорить,
соглашаться, заимствовать. Вероятно, нам интереснее и важнее узнать про
творимое будущее, проследить бесконечный процесс приближения к истине,
увидеть пути, ведущие к ней.
Нет, не нашли себя Стругацкие в этом жанре. Не получилось у них Большой
Утопии. Утопия предполагает изображение инфраструктуры идеального общества
- образование, воспитание, семья, мораль, власть, экономика... Логические
конструкции утопий почти всегда входят в противоречие с изображением
индивидуальных судеб, недаром существует устойчивое мнение, что утопия не
относится к ведомству художественной литературы. А Стругацкие ощущали себя
художниками, старающимися преломить глобальные тревоги через конкретные
человеческие судьбы.
Поворотной для Стругацких стала повесть "Попытка к бегству" /1962 г./. В
ней они впервые для себя нащупали новый вид конфликта и новый тип
фантастического героя.
Начало повести кажется продолжением "Возвращения", там изображается такой
процветающий мир, в котором отдельные "частники" имеют личные звездолеты и
могут проводить отпуск на необитаемой планетке за тридевять созвездий.
Но в туристский рейс к двум молодым людям напрашивается странный человек
по имени Саул, отрекомендовавшийся историком, специалистом по ХХ веку. Он
не знает элементарных, с точки зрения его спутников, вещей, например, что
такое структуральная лингвистика, не умеет водить звездолеты, что вызывает
у друзей удивление, но не подозрение: в их мире привыкли доверять друг
другу. Однако веселого пикника не получилось. Планета, которую они
облюбовали, оказалась обитаемой, и царил на ней строй, в котором
причудливо перемешались признаки средневековья и фашизма. Авторы не стали
углубляться в социальные механизмы планеты, в данном случае они целились в
иные мишени. Потрясенные ракетолюбители впервые в жизни увидели
насильственную смерть, угнетение, унижение человеческого достоинства.
Логика событий заставляет их вступить в борьбу, к которой они оказываются
совершенно неподготовленными.
Так, землянам необходимо разобраться в том, что же происходит вокруг, для
чего им приходится захватить одного из надсмотрщиков, только что
избивавшего хлыстом изможденных заключенных. И вот к такому-то
австралопитеку утопические юноши обращаются по правилам изысканного
этикета:
- Как вас зовут? Скажите, пожалуйста, кем вы работаете?
Пленник тут же начинает хамить, почувствовав их "интеллигентскую"
мягкотелость.
Вмешивается Саул. Грубым рывком он поднимает воина на ноги.
- Имя? Должность?
Такой язык тот сразу начинает понимать.
За 35 лет истек срок давности в обязательстве критика сохранять сюжетную
тайну, и читатели давно знают, что Саул оказался человеком ХХ века,
советским офицером, не просто попавшим в будущее, но бежавшим в него из
нацистского концлагеря. Но суровая судьба вновь сталкивает беглеца с
духовными наследниками его палачей, и он сразу распознает их суть.
Естественно, он оказывается куда прозорливей наивных спутников, и, может
быть, неожиданно для себя открывает, что убежать от собственного времени,
от выполнения своего долга человек не имеет права, иначе он должен
посчитать себя дезертиром. И Саул возвращается назад, в свое время, чтобы
принять последний бой. Своим спутникам он оставит записку, которую они не
поймут. "Дорогие мальчики! Простите меня за обман. Я не историк. Я просто
дезертир. Я сбежал к вам, потому что просто хотел спастись. Вы этого не
поймете. У меня осталась всего одна обойма, и меня взяла тоска. А теперь
мне стыдно, и я возвращаюсь..."
Саула никто не заставлял возвращаться, судьей ему была только совесть, он
стоял перед выбором - и выбрал. Выбрал смерть в кювете со "шмайсером" в
руках.
Бессмысленно искать научные обоснования "перелетов" Саула через века.
Перед нами другая фантастика, которую мало волнуют научно-технические
детали, фантастическая ситуация понадобилась для того, чтобы предметно
рассмотреть такие абстрактные понятия, как ответственность человека перед
историей, перед своей эпохой. А это категории философские, побуждающие
читателя к раздумьям. Это совсем не то, что описание конструкций
космического корабля, которые никого взволновать не могут, хотя тоже
называются фантастикой.
Через несколько лет, когда наступит пора бороться со Стругацкими с помощью
так называемых докладных записок, адресованных в Отдел пропаганды ЦК КПСС,
"Попытка к бегству" попадет под первый удар, хотя эта повесть очень проста
по своему антифашистскому настрою, и никакого другого, скрытого подтекста
в ней нет, что можно даже посчитать ее недостатком. Только исказив
авторскую идею, можно исхитриться ее лягнуть. Что и было сделано.
Советский офицер, совершивший попытку к бегству в будущее из гитлеровского
плена, пришел к убеждению, как утверждается в докладной, что "коммунизм не
в состоянии бороться с космическим фашизмом" и "возвращается /надо
полагать, с отчаяния. - В.Р./ снова в ХХ век, где и погибает от рук
гитлеровцев". Ничего подобного, даже отдаленно. Он возвращается к месту
последнего боя потому, что, побывав в будущем, убеждается: борьбу с
фашистской заразой нельзя откладывать на потом, иначе она может опасно
распространиться. И разве он был неправ? Разве были неправы авторы, хотя в
те годы еще ни один человек в нашей стране не осмелился бы открыто назвать
себя фашистом или нацепить на рукав паучий знак? "Вы возвращайтесь на
Саулу и делайте свое дело, а я уж доделаю свое. У меня еще целая обойма.
Иду ...".
А его спутников суровые, прошедшие идейную закалку на партсеминарах дяди
из ХХ века упрекнули в том, что, увидев на другой планете гнет,
невежество, издевательства над разумными существами, они, видите ли,
сначала захотели понять, с чем они столкнулись, нет, чтоб схватить
автоматы или лайтинги и сразу приступить к расправе.
Здесь у Стругацких впервые столкнулись два общества, две цивилизации -
передовая и отсталая. В том или ином виде это столкновение, порождающее
массу острейших кризисов, пройдет через все их творчество. Но столкновение
цивилизаций - это все-таки конфликт надличностный, а человеческое сердце
можно затронуть только переживаниями человеческого сердца. Отныне
Стругацкие будут всегда подводить героя к распутью, к необходимости
сделать трудный выбор; они будут к нему безжалостны, они не дадут ему
возможности сыграть вничью. Вовсе не всегда герой выберет добро /это мы
увидим, например, в "Пикнике на обочине"/, не всегда выбор будет
бесспорным /это мы увидим в "Жуке в муравейнике"/, иные струсят /это мы
увидим в "Миллиарде лет до конца света"/... И мы будем вместе с героем
искать выход из жизненных лабиринтов. Не надо только понимать слово
"цивилизации" доктринерски. Они могут быть галактическими образованиями,
но и два митинга на одной площади тоже могут принадлежать к разным
цивилизациям. И выбор - к какому из них примкнуть, может стать для
человека не менее сложным, чем для космонавтов, столкнувшихся с нештатными
ситуациями на чужих планетах.
Да, начала в "Попытке к бегству" были заложены, но повести еще не хватало
глубины, а модели, созданной в ней, - обобщенности, герои же оказались
безликим.
С "недоработками" Стругацкие сумели справиться в следующей повести -
"Трудно быть богом"/1964 г./. Конечно, и в дальнейшем у них были
произведения более или менее удавшиеся, более известные или менее
известные, но именно с "Трудно быть богом" начинается период их творческой
зрелости. Наука и фантазия, условность и реальность, утопия и памфлет,
трагедия и улыбка, социальные проблемы и нравственные поиски, объемные
характеры и даже любовь - все это слилось в единое целое, имя которому
художественное мастерство.
Подвиг особого рода должен совершить Антон, землянин, засланный в качестве
наблюдателя, выдающего себя за местного феодала - дона Румату Асторского,
на планету, где правит бал средневековое варварство.
Попробуйте поставить себя на его место, попробуйте представить, что вы
чудесным образом очутились на римской Площади Цветов в тот час, когда
торжественная и жуткая процессия ведет на сожжение Джордано Бруно, а
вокруг беснуется толпа, привыкшая и приученная к подобным занимательным и
поучительным зрелищам. Что бы вы сделали? Угрюмо промолчали бы? Занялись
бы разъяснением принципов гуманизма? Бросились бы с кулаками на зрителей
или стали стрелять в палачей? Можно ли гневаться на людей, столпившихся
вокруг костра, можно ли забыть, на каком уровне находится их сознание или,
пользуясь модным ныне жаргоном, их ментальность?
В отличие от малопонятной обстановки, окружающей героев "Попытки к
бегству", Стругацкие с такой пластичностью, с такими зримыми подробностями
изобразили несуществующую феодальную страну, что временами, право,
забываешь, что все это Страна Фантазия, что не может быть планет абсолютно
похожих на Землю. Ничуть не хуже мы понимаем и то, как трудно Антону и его
товарищам смотреть на пытки и казни. Далеко не у каждого нервы оказывались
стальными.
"...Десять лет назад Стефан Орловский, он же дон Капада, командир роты
арбалетчиков его императорского величества, во время публичной пытки
восемнадцати эсторских ведьм приказал своим солдатам открыть огонь по
палачам, зарубил императорского судью и трех судебных приставов и был
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг