выбором. Но ответственность они несут лишь за себя. Во втором романе
ситуация выбора усложняется - от решения экипажа зависит существование
человечества. Хладнокровно и безошибочно решить эту задачу мешает, как я
уже говорил, перебор с подбором /простите за каламбур/ ульдемировского
экипажа. В третьей же книге, может быть, речь уже идет о спасении всего
мироздания, а никакого здесь выбора никому делать не приходится, а потому
и волноваться не за кого.
Более сложный случай мы имеем в произведениях фантаста старшего поколения
Георгия Гуревича. Он стремится сохранить верность подлинно научной
фантастике, его больше привлекает изобретение научно-небывалых идей,
нежели исследование поведения человека в необычных условиях. Он и вправду
пытается представить себе дальние пути развития науки, и его экстраполяции
не назовешь робкими. Видно, что именно прогнозы увлекают писателя, и
зачастую его сочинения приобретают вид конспектов, нередко перемежаемых
формулами и таблицами, автор и сам иногда обыгрывает все это, заявляя, что
создает схему романа, который, может быть, когда-нибудь будет написан, а
может быть, и не будет. Так, например, происходит в рассказе "Нелинейная
фантастика"/1978 г./. Писатель создает в воображении институт фантастики -
Инфант, в задачи которого входит проигрывать различные ситуации для
проверки. Можно ли переделать человеческий организм, можно ли изменить
лицо планеты, что случится, если продлить жизнь человека хотя бы до
двухсот лет и на Земле будут сосуществовать семь-восемь поколений, вместо
нынешних трех? В отличие от Альтова, для которого литературная
деятельность была, видимо, лишь эпизодом, ярким, но эпизодом, вся жизнь
Гуревича отдана НФ, и такой многолетний труд не может не вызывать
уважения, даже при несогласии с его исходными позициями. /Я должен
оговориться: вовсе не всякая многолетняя и многотомная деятельность
вызывает уважение; тут надо принимать в расчет еще и духовные потенции
автора, среди которых не последнее место занимает совесть, и, разумеется,
литературные возможности/.
В характерной для Гуревича манере написана, например, "повесть в 12
биографиях" "Делается открытие" /1978 г./. Автор излагает историю
становления придуманной им науки о покорении времени - темперологии. Перед
нами, безусловно, научная фантастика; автора прежде всего интересует
история крупного открытия, а характеры, психология, сделавших его людей, -
во вторую очередь.
Нужна ли, возможна ли такая фантастика? Повесть Гуревича ее демонстрирует,
значит, возможна... И если перед нами произведение не вторичное, то
читается оно не без интереса. Все же главным в литературе всегда будут
человековедческие задачи, но Гуревич - не пустышка и не новичок, никогда
не слышавший об этом, он сам теоретик фантастики, и спор с ним нелегок.
Чтобы пояснить свои доводы, я хочу обратиться к сравнению с
научно-популярной литературой. В мире написано большое количество
научно-популярных сочинений, люди читают их не без удовольствия и не без
пользы. Но широкое общественное внимание привлекают только те книги, в
которых научные изыскания совместились с нравственными, то есть волнующими
не только умы, но и сердца.
Кого бы могла взять за душу книга, в которой доказывалось бы, что
заселение островов Тихого океана происходило - подумать только! - путем
миграций с Южно-Американского материка?
Между тем, книгу Т.Хейердала "Экспедиция на "Кон-Тики", посвященной
доказательству вышеупомянутой и, скажем прямо, не самой наболевшей на
сегодняшний день теории, читали миллионы людей, она вышла десятками
изданий. Героями книги восхищались, им хотели подражать, им завидовали.
Но, может быть, мы просто восхищаемся отважной шестеркой на утлом плоту,
вступившей в единоборство с океаном? Тогда представим себе, что Хейердал и
его товарищи переплыли океан тем же способом, но ради спортивного
интереса. Наверно, об этом событии сообщили бы газеты в трех строках, и на
следующий день о нем бы все забыли. Океаны переплывали на веслах, на
лодках, на яхтах в одиночку... Назовите, пожалуйста, хотя бы одного из
отважных мореходов.
Нечто подобное должно происходить и в фантастике. Высоких художественных
результатов в этом жанре можно достичь только в синтезе - оригинальная
фантастическая гипотеза должна быть намертво завязана с нравственной
основой.
В романе "Темпоград" /1980 г./ Гуревич продолжает тему повести "Делается
открытие". Здесь уже идет речь о практическом применении изменяемого
времени. В Темпограде - городе-лаборатории - время течет в 360 раз
быстрее, чем на остальной Земле. Здесь - день, там - год. И если надо
что-то решить в порядке скорой помощи, Темпоград незаменим. Скажем,
планете Той, где живут дикие племена, грозит гибель, через три месяца ее
солнце должно взорваться. Три месяца, конечно, слишком короткий срок,
чтобы эвакуировать население, даже если было бы куда. И тогда за дело
берутся ученые в Темпограде. В спокойной обстановке, за несколько земных
дней они находят путь к спасению.
Нетрудно заметить сходство с романом Михайлова "Сторож брату своему".
Нетрудно заметить и разницу. Гуревича не интересуют экзотические экипажи и
экстравагантные ситуации, его герои решают сугубо техническую задачу,
вроде экспертов нынешнего Министерства по чрезвычайным ситуациям. Но как
часто бывает у этого автора, оставляя в стороне человеческую сторону дела,
он незамедлительно попадается в нравственную ловушку.
Отдельный человек, залезший под колпак Темпограда, лично ничего не
выигрывает. За день отсутствия в обычном мире он стареет на тот же
прожитый в Темпограде год. Поэтому непонятно, почему туда рвутся научные
сотрудники с энтузиазмом Павки Корчагина. Ведь и в обычной жизни они
прожили бы столько же и сделали то же самое, но чуть позже. А за
пребывание в Темпограде приходится платить столь дорогой ценой, что не
может не вызвать недоумений этическая сторона эксперимента. Даже в рядовом
случае, когда ученый командируется в Темпоград всего на три дня, он
обречен три года маяться без родных, без прежних друзей, без травы, без
солнца. Крайняя необходимость заставляет идти на жертвы. Но что же можно
сказать о фанатике Январцеве, который попадает в Темпоград юношей, а
выходит пожилым человеком? Он предает первую любовь, отправляет на
"материк" жену с ребенком, он ни слова не говорит матери. Каково было им
всем увидеть через земной месяц седого старика? Ради чего? Ради "высокой"
науки? Да пропади она трижды пропадом! Не стуит она единственной улыбки
любимой женщины. Технократы, которым чуждо все человеческое, довели
планету до ее нынешнего состояния. Почему же Январцевым восхищаются его
коллеги? Да потому, что автор забыл об этике и пытается высмеивать
критиков, которым обязательно нужно видеть в людях людей.
Никому, конечно, не запретишь искать свой путь. Но, по-моему, с Гуревичем
произошло то же самое, что и с Г.Альтовым, А.Днепровым, А.Полещуком...
Усвоенная с детских лет беляевская парадигма, казавшаяся единственно
правильной, помешала им создать произведения, которые могли бы войти в
"золотой фонд", ведь как писатели они несравненно талантливее Беляева. Но,
к сожалению, вокруг тех произведений, которые они писали, не будут
возникать читательские дискуссии, у них не будет ни яростных противников,
ни фанатичных сторонников, таких, какие возникали, допустим, вокруг
каждого произведения Стругацких. Не станешь же дискутировать о том, можно
или нельзя замедлять течение времени. а если иногда и возникает желание
поспорить /в следующей главе я буду говорить про коллизию в романе
Гуревича "Мы - из Солнечной системы"/, то автор как бы боится тронуть
нарыв скальпелем, при малейшей возможности упрятываясь в привычную и
безопасную научно-техническую раковину.
Попробую в доказательство своей позиции прибегнуть еще и к помощи самого
Гуревича. В рассказе "А у нас на Земле" /1978 г./ землянин-космонавт в
результате аварии попадает на планету, где царит развитой феодализм. У
него нет надежды вернуться на родину, и он вынужден жить среди обывателей,
переполненных религиозными и бытовыми предрассудками. Его рассказы о Земле
сначала слушали с восторгом, воспринимая их как забавные сказки, но в
какой-то момент землянин становится помехой главному жрецу. Его
приговаривают к смертной казни. Цена жизни - отречение. И должен он
всего-навсего заявить о том, что Земли с ее непривычными, поражающими
воображение порядками не существует, что он ее выдумал. Возникает
ситуация, которую по-разному решили Джордано Бруно и Галилео Галилей.
Другими словами, речь пошла не о темпоральных преобразователях, а о
человеческой стойкости, принципиальности, о смысле жизни, наконец. И эта
истинно человеческая судьба волнует, несмотря даже на обыденность
сюжетного зачина, волнует хотя бы потому, что вы не знаете: а как бы вы
решили это маленькое жизненное осложнение, попав в аналогичную ситуацию...
Положим, у меня нет оснований подозревать кого бы то ни было в недостатке
мужества: вы бы, конечно, выбрали казнь, не отречение?..
На нескольких примерах я пытался доказать, что самой существенной задачей
была - возродить в фантастике нравственные начала. Слезинка ребенка снова
должна была восторжествовать над тайнами Млечного Пути. В "предыдущей"
советской фантастике слово "нравственность" вообще не котировалось.
Беляев, как мы видели, частенько не склонен был с ней считаться. Другие
шли еще дальше - они с пеной у рта отрицали так называемый "абстрактный"
гуманизм, оправдывая "конкретным" "гуманизмом" любые зверства..
Так что среди многих задач, которые должна была решать литература
/фантастика в том числе/ была и задача восстановления гуманистических
ценностей. Среди отечественных писателей с самого начала были такие,
которые сразу поняли, что новая фантастика может быть только частью
художественной литературы, и должна сосредоточивать свое внимание на
человековедении. Вот, например, прелестный рассказ Владислава Крапивина "Я
иду встречать брата" /1963 г./. Здесь есть вроде бы весь "необходимый"
научный антураж - звездолет, ушедший в дальний поиск и считавшийся
погибшим, попытки растопить вечные льды на замерзшей планете... Но все это
лишь фон для переживаний мальчика, у которого погибли родители и который
надеется, что на возвратившемся корабле находится его брат. Брат погиб
тоже, но космолетчики решают, что мальчик не должен об этом узнать. Один
из членов экипажа навсегда становится его братом. Вот так талантливый
писатель заставил нашу фантастику вспомнить о доброте, о замечательной
человеческий черте, которая заставляет читать рассказ с грустной и нежной
улыбкой и которой были лишены как автор, так и герои повести Гора,
навсегда покинувшие собственного сына.
По тональности, по щемящей сердце ноте к рассказу Крапивина близок рассказ
Виктора Колупаева "Самый большой дом" /1974 г./. И здесь тоже суть
рассказа не межзвездные перелеты, а та же доброта, к людям, к детям...
Космонавты зная, что погибнут, спасают жизнь новорожденному сыну, направив
корабль к Земле. И теперь каждая женщина Земли называет себя его мамой...
В рассказе Колупаева - "Билет в детство" /1977 г./ - взрослый человек
встречается с собой, мальчиком. Но у Колупаева это не случайная встреча,
не эффектный "хроноклазм", а нервный узел рассказа: человек отправляется
на рандеву с самим собой, чтобы осмыслить прожитое, подвергнуться
неподкупному суду молодости, проверить, правильно ли он жил, оправдал ли
надежды и мечты юности.
В том же ключе написана и колупаевская повесть "Защита" /1977 г./.
Сегодняшний день, подчеркнуто бытовая обстановка, повседневные заботы, от
мелких - как устроиться в гостиницу, до крупных - как отстоять научную
тему в вышестоящей организации, от чего зависит и положение КБ, и
ассигнования, и докторская руководителя... Фантастика начинается тогда,
когда герой снимает телефонную трубку, набирает собственный номер, но
вместо коротких гудков высокого тона слышит ответ и с изумлением
убеждается, что беседует с самим собой. К финалу это чудо получает
"научное" объяснение: во всем, оказывается, виновато то самое неудачное
устройство, которое приехали защищать сотрудники КБ и которое провалили
оппоненты. Такой вот занятный инженерный казус ...
Другой бы фантаст этим и ограничился. Но вот здесь-то и обнаруживается
разница между фантастикой плохой и фантастикой хорошей: в повести
возникает новый, более глубокий смысл - уже не научно-технический, а
моральный. Ибо этот разговор с собой трактуется писателем как диалог героя
с собственной совестью. И совесть, это второе "Я", пробуждает в нем
временно задремавшие духовные силы, заставляет назвать некоторые вещи
своими именами, принять трудное решение.
Основные персонажи из сборника Колупаева "Случиться же с человеком
такое!.." /1972 г./ - милые, скромные и самоотверженные люди. Ключом к
сборнику может служить рассказ "Настройщик роялей". Этот
волшебник-настройщик так знал свое дело, что настроенные им инструменты
начинали звучать не только в унисон с пожеланиями хозяев; тот, кто садился
за фортепиано, изливал в музыке и свою сокровенную сущность.
В рассказе Дмитрия Биленкина "Человек, который присутствовал" /1971 г./ в
сущности действует тот же настройщик роялей, "катализатор психических
процессов", чье присутствие зажигает в людях творческий огонь, придает им
вдохновение. Зная о своем даре, Федяшкин старается присутствовать там, где
он нужнее всего, где он может быть полезным. Как и настройщик роялей, он
ничего не просит за свои хлопоты, незаметно исчезая в подходящий момент.
Особенность рассказов Биленкина заключается в том, что они часто включают
в себя философские монологи и диалоги, в которых автор и его герои
размышляют о смысле человеческого существования, о месте человека в
мироздании, о проявлениях сущности человека; фантастический антураж для
таких любомудрствований оказывается как нельзя более подходящим. Таков,
например, рассказ "Снега Олимпа" /1980 г./. Два космонавта предпринимают
изматывающее восхождение на высочайшую вершину Марса, и не только Марса,
но и всей Солнечной системы. Они идут и размышляют - что заставляет людей
восходить на вершины: непосредственная польза просматривается слабо, зато
велик, казалось бы, бессмысленный риск. Но оказывается, что у одного из
альпинистов практическая цель все-таки есть. Он считает, что если в
Солнечной системе когда-нибудь побывали разумные существа, то наиболее
вероятно, что весточку о себе они должны оставить именно здесь - на
высочайшей точке: стремиться к вершинам свойственно человеку - в самом
широком, не только земном смысле. Бесконечная марсианская гора становится
символом человеческих устремлений. Однако в отличие от Гора у Биленкина
рассуждения происходят на фоне напряженных событий, а порой и авантюрных
приключений.
Еще один пример непрекращающегося "сражения" между фантастикой бездумной,
хотя и уверенной в своей научности, и фантастикой художественной. В
"Записках хроноскописта" /1969 г./ Игоря Забелина задействован прибор,
способный извлечь максимум информации из минимума данных. По обломку
горшка, обрывку письма он воспроизводит образы людей, сделавших или
бравших их в руки. Этакий электронный Шерлок Холмс, который по одной
пылинке мог представить себе возраст, достаток, цвет волос преступника и
обоев в его комнате, а также мотивы, толкнувшие "пациента" на
преступление. С помощью хроноскопа героям Забелина удалось разрешить много
историко-географических загадок. Выдумка неплоха, но даже автору-философу,
видимо, никогда не приходила в голову мысль о необходимости нравственной
экспертизы любого произведения, он видит в своем аппарате одни лишь
достоинства. Однако ж ясно, что с помощью хроноскопа можно без спроса
вмешиваться в чужие жизни. В рассказе А.Азимова "Мертвое прошлое"
действует устройство аналогичное забелинскому и носящее то же название. Но
рассказ написан для того, чтобы возбудить тревогу: возможность
беспрепятственного заглядывания во вчерашний день может обернуться
бедствием, ведь никаких тайн больше не будет, жизнь людей будет протекать
как бы в прозрачном аквариуме.
Точно так же никаких последствий, которые вытекали бы из факта появления
похожего прибора, вложенного Юрием Дружковым в руки героя повести "Прости
меня..." /1972 г./, автор вообразить не может или не хочет. Герой,
претенциозно названный Магнитологом, изобретает "плакатор", прибор,
который "видит" и "слышит" любую точку нашей планеты, для которого не
существует ни стен, ни преград. Захотел, например, герой, находясь в
командировке, посмотреть, как чувствует себя его больная мать, и
посмотрел. Мать, естественно, ничего об этом не знает, и нет уверенности,
что она желает, чтобы сын подглядывал за ней именно в данный момент. Герою
и автору не дано понять, что их действия безнравственны. Позже открывается
еще одно свойство прибора: он, оказывается, может заглядывать и в прошлое.
Но опять-таки: то, что тревожило Азимова, не приходит на ум Дружкову. Дело
не только во вмешательстве в личную жизнь людей, каждому понятно, что
такой прибор в современном расколотом мире будет прежде всего использован
как глобальное оружие разведки, а попади он в руки экстремистов, то вообще
может наступить конец цивилизации. Впрочем, "цивилизованные" разведки тоже
все бы отдали за этакий приборчик.
Но меня сейчас волнует не политика, меня волнует беляевское бездумье
авторов. Дружков мог бы поразмышлять - что делать с открытием, от которого
вреда больше, чем пользы. Вовсе нельзя сказать, что это никчемная
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг