Утопии - светило мирозданья, -
Поэт-мудрец, безумствуй и пророчь, -
Иль новый день в неведомом сиянье,
Иль новая, невиданная ночь!
Как видите, "ночная" альтернатива в принципе допускается. Тихонов, надо
думать, имел в виду победу контрреволюционных сил. Они и вправду победили,
только приняли столь неожиданное для стихотворца обличье, что он и сам
включился в их бесовский хоровод.
Что ж, попробуем взглянуть, как фантастика отразила упорные мучения,
сопровождавшие страну не только в поисках, но и в реальном прокладывании
своего особого, своеобразного пути. Одна из особенностей нашего пути
заключалось в том, что, по-видимому, в него было скрыто встроен так до
конца и неразгаданный механизм, который, вроде террористической бомбы
замедленного действия, срабатывал через определенное время и обращал даже
несомненные достижения в поражения.
Задача, которую принялся решать советский строй после победы, многим
казалась разрешимой в короткие сроки, хотя все скорее всего понимали,
сколь она грандиозна и нова. Различные точки зрения в таком деле, казалось
бы, не просто естественны, не просто желательны - необходимы. Нелепо бы
было ожидать, что готовые решения придут сразу. К сожалению, успешно
насаждалась такая точка зрения: решения у большевиков, у Ленина, в
частности, уже в кармане. Догматически понимаемое единство партийных
рядов, категорическое нежелание и неумение вдумываться в доводы оппонентов
сыграют свою роль через десяток лет, когда именем ленинской партии будут
кровью подавляться малейшие разногласия, малейшие отклонения от того, что
высокопарно именовалось генеральной линией партии.
Контрреволюционеры, конечно, существовали не только в воспаленном
воображении Сталина, но в горячке революционных сражений, в разрухе и
нищете, в буднях великих строек, в лихорадочной подготовке к новой войне
отодвигалось на второй план, на "потом" здравое рассуждение: как бы то ни
было с их тактикой, большевики брали власть все же не для того, чтобы
построить самую большую в мире систему концлагерей, а чтобы воздвигнуть
самое справедливое, следовательно, самое гуманное общество в мире.
Революционная твердость, классовая ненависть к противнику, даже если он
твой отец, твой брат, твой сын, - почиталось высшей гражданской доблестью.
Вспомните Любовь Яровую из одноименной пьесы Константина Тренева,
"сдавшую" собственного мужа, Махрютку из рассказа Бориса Лавренева "Сорок
первый", расстрелявшую любимого человека, в жизни - Павлика Морозова,
предавшего отца. Разводить интеллигентские турусы на колесах относительно
всяких там гуманизмов считалось не только неуместным, но и приравнивалось
к прямому пособничеству международной буржуазии. Удивительно: в недавно
обнародованных записках Л.Д.Троцкого можно найти такие слова: "Те чувства,
которые мы, революционеры, теперь часто затрудняемся назвать по имени - до
такой степени эти имена затасканы ханжами и пошляками: бескорыстная
дружба, любовь к ближнему, сердечное участие - будут звучать лирическими
аккордами в социалистической поэзии". Вот уж от кого от кого, а от
Троцкого их трудно было ожидать. Но незаметно, чтобы Лев Давидович
когда-нибудь воплощал свои, как выясняется, заветные мечты на практике.
Не знаю, когда гуманизм стали именовать абстрактным, то есть неконкретным.
Преимущество "конкретного", классового гуманизма, по мнению его
законотворцев, заключается в том, что к одному и тому же событию надо
подходить с различными мерками. Если буржуазия расстреливает рабочих - это
чудовищное злодеяние. Вообще-то говоря, так оно и есть, и спорить можно
только с продолжением тезиса: а вот если рабочие расстреливают буржуев,
даже без вины, как это, скажем, происходит в платоновском "Чевенгуре", то
мораль и совесть красных палачей, простите, исполнителей революционных
приговоров, остается незамутненной. Как тут не вспомнить о пресловутой
"химере совести"? Подтверждение этой параллели я нашел в книге
Д.А.Волкогонова о Ленине: "Он /Ленин - В.Р./, по существу, проповедовал
мораль с о ц и а л ь н о г о р а с и з м а. Согласиться, что единственно
высокая мораль - мораль пролетарская, то есть коммунистическая, ничем не
лучше фашистских рассуждений об "арийской морали"... Ленин обучал этим
прописным истинам комсомольцев прямо с трибуны, Троцкий отстаивал тезис о
классовости морали даже тогда, когда его самого уже вышибли из страны, над
его затылком уже навис ледоруб убийцы, а его сторонников, зачастую мнимых,
повсеместно отстреливали, как бродячих собак, в соответствии все с той же
моралью.
Нет слов, никакую революцию /даже ту, которая организуется "сверху"/
нельзя представить себе как мирный приемопередаточный акт, при котором
высокие договаривающиеся стороны подмахивают соответствующие протоколы и,
крепко пожав друг другу руки, расходятся без стрельбы, баррикад,
разгоняемых демонстраций и т.д. Но одно дело стрелять в атакующих цепях,
другое - расправляться с пленными и заложниками. 500 ни в чем неповинных
человек пущено в расход - это была так называемая классовая месть за
убийство Урицкого. Организаторы и вдохновители бойни не понимали, что
одновременно они подписали смертный приговор себе и всей бесчеловечной
системе. По тем счетам мы и до сих пор не расплатились. А начался
беспредел с первых дней. С поруганных анфилад Зимнего, со стрельбы по
кремлевским святыням.
Пробоина - в Успенском соборе!
Пробоина - в Московском Кремле!
Пробоина - кромешное горе -
Пробоина - в сраженной земле...
..................................................
Пробоина - брошенные домы -
Пробоина - сдвиг земной оси!
Пробоина - где мы в ней и что мы?
Пробоина - бездна поглотила -
Пробоина - нет всея Руси !
Это не Марина Цветаева. Это никому неизвестная поэтесса Вера Меркурьева.
Даже ленинский нарком Луначарский после такого слишком уж символического
обстрела подавал в отставку. А М.Пришвин запишет в тайном дневнике: "В чем
же оказалась наша самая большая беда? Конечно, в поругании святынь
народных: не важно, что снаряд сделал дыру в Успенском соборе - это легко
заделать. А беда в том духе, который направил пушку на Успенский Собор.
Раз он посягнул на это, ему ничего посягнуть на личность человеческую". А
немного позже: "Не могу с большевиками, потому что у них столько было
насилия, что едва ли им уже простит история за него". Ох, сегодняшним
духом проникнуты эти слова. Зато впрягавший в вожжи Луну Кириллов /к слову
сказать, репрессированный в 1937 году/ счел уместным сплясать качучу на
ступенях расстрелянного храма:
Мы во власти мятежного, страстного хмеля;
Пусть кричат нам: "Вы палачи красоты",
Во имя нашего Завтра - сожжем Рафаэля,
Разрушим музеи, растопчем искусства цветы...
Кстати, это стихотворение тоже называлось "Мы", но без оттенка горькой
иронии, который выступает в заголовке знаменитого романе Замятина.
Предсказания Брюсова о грядущих гуннах осуществилась буквально, как и
высказанное в пику социальным мечтателям бердяевское высказывание об
опасности осуществления утопий. /Между прочим, Ленин, который во всем был
антиподом Бердяева, сделал прямо противоположное заявление: "Утопия в
политике есть такого рода пожелание, которое осуществить никак нельзя, ни
теперь, ни впоследствии...", хотя, казалось бы, Владимир Ильич должен был
бы высказывать в этом отношении больший оптимизм/. Да что там 20-ые годы,
ведь о приведенных строках Меркурьевой всего 10-15 лет назад в наших
журналах писали бы так: вопль насмерть перепуганной буржуазочки, у которой
потревожили пронафталиненное житье-бытье.
У Замятина есть рассказ "Церковь Божия" - страшноватенькая притча о купце,
который построил на награбленные деньги церковь, а когда его, убитого,
стали в ней отпевать, то вокруг распространился запах мертвечины. Мысль
рассказа была быстро разгадана бдительными караульными. Вот что писала
"Литературная энциклопедия" в 1930 году: "Политический смысл этой притчи
очевиден: церковь божия это коммунизм, убийца Иван - это большевики,
мораль, к-рая отсюда должна быть выведена, - на крови не построишь
социализма". Авторы заметки воображали, что они крепко "приложили"
"буржуазного перерожденца", а оказалось, что ненароком сказали правду: на
крови и впрямь ничего доброго и справедливого не построишь. Хотя мы и
попробовали. "Насилие, ненависть и несправедливость никогда не смогут
сотворить ни умственного, ни нравственного и ни даже материального
царствия на Земле", - то же самое говорил один из создателей современной
социологии Питирим Сорокин. За что и Сорокин, и Замятин лишились родины.
Нам мыслители были ни к чему.
История стала раскручиваться по сценарию Замятина. Запуская невиданный в
мире репрессивный аппарат, Сталин одновременно и небезуспешно с помощью
множества приводных ремней, в том числе, построенной в шеренгу
писательской братии, убеждал народ в том, что ему, народу, живется лучше
всех на свете, что ни у кого нет таких прав и свобод.
Я другой такой страны не знаю,
Где так вольно дышит человек, -
старался как только мог придворный песенник Василий Лебедев-Кумач, а Исаак
Дунаевский укладывал эти строки на великолепную музыку как раз в те самые
кровавые годы, когда в застенках погибло, вероятно, больше людей - причем
невинных - чем в какую-нибудь военную годину. Впрочем, что ж корить
музыкантов: все мы распевали "Песню о Родине" и "Марш энтузиастов" с
большим воодушевлением. И в замятинском Городе жители-нумера были свято
убеждены в том, что их строй наилучший.
"Мы покинули берег и сели на корабль. Мы сломали за собой мост и более
того: мы сокрушили и сам берег. Теперь, корабль, берегись! Возле тебя -
океан. Правда, он бушует не всегда; порою он покоится, как шелк и золото,
как прекрасная мечта. Но придет час, когда вы узнаете, что он
бесконечен и что нет ничего страшнее бесконечности". Это сказал Ницше.
Великие в конечном счете всегда оказываются правы, даже если поначалу их
не понимают. Целесообразность прожитых нами десятилетий ставится сейчас
под сомнение. Но историю удается исправить только в фантастических
романах. В реальной жизни остается использовать ее опыт...
Закончу тем, с чего начал. Мы обязаны понять, что с нами произошло, мы
должны понять, почему миллионы людей позволили превратить себя в рабов,
намереваясь проделать совершенно противоположный маневр, почему так
странно повели себя многие умные и отнюдь необолваненные люди /писатели
прежде всего/, почему старые большевики наговаривали на себя
фантасмагорическую напраслину, хотя не у всех из них "признания" выбивали
под пытками. Современная молодежь старается отмахнуться от неприятных
воспоминаний. Ничего не выйдет, мальчики, поверьте мне. Если болезнь
загнать вглубь, то она рано или поздно даст рецидивы. Уже дает. Нет ничего
нелепее позиции одного студента, который, выбрав себе журналистское
поприще, не пошел на президентские выборы, заявив, что политика его не
интересует, а писать он собирается исключительно про искусство. Я уверен,
что новоявленный эстет, видимо, намеревающийся получить ордер на
жительство в башню из слоновой кости, знаком с известной максимой:
"Красота спасет мир". Но я не уверен, что он слышал слова Владимира
Соловьева: "Странно кажется возлагать на красоту спасение мира, когда
приходится спасать саму красоту..."
Может быть, взгляд на советскую фантастику хоть отчасти прояснит темные
страницы нашей истории, хотя я понимаю, что такая задача не всегда
перекликается с чисто литературоведческим подходом, которого не избежать,
да я и не стремился; может быть, ни об одном другом жанре не наговорено
столько бессмысленной и вредной ерунды, сколько о фантастике, особенно о
так называемой научной фантастике. Заранее хочу повиниться: иногда мне
приходилось заскакивать вперед и употреблять, может быть, не всем понятные
термины и не всем знакомые произведения, свое понимание которых я по
композиционным соображениям на некоторое время отодвигал. /Невозможно,
скажем, внятно растолковать их без примеров/.
В К О М М У Н Е -
О С Т А Н О В К А
А надо бы начать о том, как
Когда-то, где-то черт нас дернул
Существовать ради потомков
И стать самим золой и дерном.
Д.Самойлов
Cейчас трудно вообразить себе единый, так сказать, общенародный образ
грядущего. Он никогда и не существовал. Уже у первых советских фантастов,
пытавшихся воплотить в наглядных картинках коммунистический идеал,
картинки получались разными. Вырабатывая сегодняшние представления о
будущем, стчит заглянуть во вчерашние книги. Даже если только для того,
чтобы не повторять ошибок...
В этой главе пойдет речь о довоенных утопиях. Не углубляясь в
теоретические споры, будем относить к утопии любое произведение, в
котором его автор попытался представить себе совершенное общественное
устройство. Чаще всего идеал виделся авторами в будущем. Но необязательно.
Не могу согласитьсяен с нашим ведущим утопиеведом, к несчастью, рано
покинувшей этот свет Викторией Чаликовой, которая среди непременных
признаков утопии видит не-здешность и вне-временность. Ведь она же сама
сделала тонкое, хотя первоначально и шокирующее наблюдение: пресловутый
"Кавалер Золотой Звезды" Семена Бабаевского, или "Плавучая станица"
Виталия Закруткина, или - добавлю от себя - фильмы Ивана Пырьева "Богатая
невеста", "Трактористы", "Свинарка и пастух", "Кубанские казаки" - тоже
утопии. Может быть, комедии Пырьева имел в виду Мандельштам:
Прочь! Не тревожьте поддельным веселием
Мертвого рабского сна.
И был не совсем прав: на комедиях Пырьева народ не спал. Кажется, зря мы
их так уж долбали за приукрашивание и золочение нашей неказистой
действительности. Конечно, реальной жизни они не отражали, но они и не
собирались этого делать. А ту действительность, которая буйствовала на
экране, исказить они не могли, ведь она существовала только в воображении
автора. Упрекать надо не авторов, а партийную пропаганду, которая пыталась
выдавать эти книги и фильмы за правду, за соцреалистическую
действительность в ее революционном развитии... Вот это было ложью. А
книги читали и фильмы смотрели не из-под палки: люди видели в них то, о
чем им мечталось. Некоторые по простоте душевной верили, что такая жизнь и
вправду где-то существует. И не они виноваты в наивности, в убогости
мечтаний. Белорусский писатель Алесь Адамович вспоминал, что после войны в
голодной, сожженной республике "Кубанских казаков" смотрели отнюдь не с
осуждением, а с восторгом и завистью. Разве не о тех же самых "чудных"
настроениях в прошлом веке рассказывал А.С.Хомяков: "В 1822 году прошла в
простом народе молва, что за границею Оренбургской губернии, где-то
далеко, есть сырная земля и в ней река Дарья, кисельные берега, молочная
струя. Нельзя не узнать Сыр-Дарьи, Кизиль-Дарьи и Молок-Дарьи. Народ в
губерниях Орловской, Пензенской, Симбирской и других так искренне поверил
этой сказке, что целые селения поднялись в далекий путь и нахлынули на
Оренбургскую губернию. Правительство было вынуждено употребить меры
строгости против этого чудного пробуждения духа старины. Трудно сказать,
как могла такая сказка подействовать так сильно на воображение русского
крестьянина-домоседа?" Но ведь действовала же. Если белорусы не
отправились искать кисельные берега на Кубани, то скорее всего потому, что
после войны у них не было для этого ни физических сил, ни транспортных
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг