что люфтваффе лишилось 350 боевых машин. Наши - четырнадцати. Да, автора
бы в июль сорок первого...
Не то, чтобы совсем беспрепятственно, но и без особых осложнений
шпановская эскадра добирается до цели и, конечно же, "с поразительной
точностью" уничтожает подземные и наземные заводы, электростанции, склады,
взрывает плотину... Рейд советских самолетов имел еще одно важное
последствие: "Вода еще журчала на улицах Нюренберга, пламя бушевало в
кварталах военных заводов, когда подпольные организации Народного фронта
взяли на себя руководство восстанием". /Между прочим, в довоенном издании
романа Павленко революция происходила и в Японии/. Наземные подразделения
Красной Армии "отбросили первый натиск германских частей и форсируют линию
укреплений уже на территории противника". Словом, через 12 часов после
начала войны у Германии нет другого выхода, кроме безоговорочной
капитуляции. Как видим, фантазия Шпанова превзошла фантазию Павленко.
Правда, под конец автор спохватился: один из героев произносит слова о
том, что война только начинается, упоминается всеобщая мобилизация, хотя в
обрисованной ситуации не совсем ясно: а зачем она?
В художественном отношении повесть Шпанова, конечно, абсолютный ноль, но
как знамение времени - весьма любопытный документ. С одной стороны,
пожалуй, больше нигде бодряческие настроения не были доведены до такого
абсурда. Прочитанная под верным углом зрения повесть могла бы многим
раскрыть глаза на несостоятельность шапкозакидательских доктрин. Беда в
том, что тогда трудновато было выбрать верный угол. Если бы автору в 1939
году сказали, что его книга психологически разоружает советский народ
перед лицом смертельной опасности, он был бы неподдельно возмущен, как и
Павленко. Они, несомненно, считали себя крутыми патриотами, как и нынешние
соколы, деятельность которых снова и снова наносит стране неисчислимый
вред, и не только ее престижу, но и безопасности, не говоря уже об
экономике.
Представить себе заранее то, что произошло в первые месяцы войны было
трудно, а может быть, и невозможно. А впрочем! Вот отрывок из подлинного
дневника московского девятиклассника Льва Федотова, написанный 5 июня 1941
года:
"...Я думаю, что война начнется или во второй половине этого месяца... или
в начале июля, но не позже, ибо германцы будут стремиться окончить войну
до морозов... До зимы они нас не победят, а наша зима их полностью
доканает, как это было в 1812 году с Бонапартом... Победа победой, но вот
то, что мы сможем потерять в первую половину войны много территории, это
возможно... Как это ни тяжело, но вполне возможно, что мы оставим
немцам... такие центры, как Житомир, Винница, Витебск, Псков, Гомель...
Что касается столиц наших республик, то Минск мы, очевидно, сдадим, Киев
немцы тоже могут захватить, но с непомерно большими трудностями... То, что
Ленинграда немцам не видать, это я уверен твердо, если это случится, то
это будет не раньше, чем падет его последний защитник..." Пророческие
строчки юноши, право же, выглядят куда большей фантастикой, чем стряпня
профессионального литератора.
Но не будем требовать слишком многого. Чтобы так заглянуть за горизонт,
надо было обладать почти что ясновидением. Впрочем, если ты назвался
фантастом... Нет, будем честны, вряд ли хотя бы один автор решился
представить себе, а тем более живописать сдачу русских, белорусских,
украинских городов, ужас разбитых переправ, трагедию народного ополчения
под Москвой, отчаянные бои в окружении... А если бы и решился, то шансов
узреть сочинение опубликованным у него не было никаких. Такого рода
претензий предъявлять Шпанову мы не будем даже сегодня. Но кое-что можно и
предъявить. У фантаста был в резерве, по крайней мере, один достойный
выход: не писать вредную галиматью. Однако кого-то устраивала шпановская
макулатура. "Первый удар" был напечатан в самом массовом издании тех лет Д
"Роман-газете" и переиздан в "Библиотеке командира". Видимо, под
барабанный бой и залихватские возгласы было сподручнее заниматься
уничтожением командных кадров РККА перед войной, самой загадочной из всех
кровавых акций вождя народов. Можно вспомнить еще и кинофильм "Если завтра
война", не делающий чести ни его постановщику Ефиму Дзигану, ни его
сценаристам, среди которых мы с удивлением, может быть, и необоснованным,
обнаружим имя Михаила Светлова. Сюда же примыкают "Истребитель 2-Z"
С.Беляева, романы и повести В.Валюсинского, Н.Автократова, Н.Томана и
других столь же патриотичных и столь же легкомысленных сочинителей. Что же
все-таки двигало этими людьми? Душевный порыв? Массовый психоз? Слепая
вера?
Но любопытно и другое. Ведь в конце 30-х годов Сталин пытался заигрывать с
Гитлером, и хотя бы временно не должен был поощрять нанесение "первых
ударов" по предполагаемому союзничку... А-а, бесполезно искать логику в
действиях наших властей. И не только в конце 30-х годов.
Среди тьмы заказного или искреннего вранья, в предвоенной фантастике можно
найти и несколько книг, в которых не было столь откровенной профанации.
Правда, вряд ли хотя бы об одной из них можно утверждать, что она
выдержала испытание временем.
Лучшим романом популярного в свое время Григория Адамова была "Тайна двух
океанов" /1939 г./. Он написан в беляевском духе, отличаясь, может быть,
от книг самого Беляева большей стройностью сюжета, повторяющего, впрочем,
"12 тысяч лье под водой" Ж.Верна. После "Наутилуса" придумать подводную
лодку, пусть самую совершенную, не Бог весть какое достижение. Правда,
детали снаряжения и вооружения "Пионера" придуманы неплохо. Адамов,
например, предсказал появление прибора, похожего на будущий радар. К
сожалению, многое в романе характерно для предвоенной фантастики.
Стандартный коллектив энтузиастов-единомышленников с подчеркнуто
многонациональным кадровым составом - русские, грузин, украинец, кореец,
еврей... Автора несколько выручает то обстоятельство, что перед нами
экипаж подводной лодки, находящейся в автономном плаванье, где
сплоченность естественна и необходима, но за этим монолитом опять-таки
просматривалась монолитная, спокойная, уверенная в себе страна.
Через каждую страницу сюжетное повествование прерывается пространными
естественнонаучными разъяснениями. Читатель почерпнет из книги сведения о
термоэлектричестве, ультразвуке, Гольфстриме, биологии раков-отшельников,
процентном составе морской воды и еще о многом, столь же увлекательном.
Задействован также дежурный японский шпион - главный механик "Пионера",
имеющий, положим, такие подозрительные пятна в своей анкете и действующий
с такими промахами, что становится не совсем ясным, как он при
тогдашней-то подозрительности ухитрился попасть на сверхсекретный объект.
Ведь для его разоблачения оказалось достаточно сообразительности
подростка.
В защиту Адамова можно сказать, что, во-первых, он адресовал книгу не
командирам Красной Армии, а ребятам школьного возраста, чем и объясняется
появление на борту боевой субмарины постороннего мальчика, спасенного
после морской катастрофы, для которого, разумеется, сразу же нашелся
подходящий по размерам скафандр. Представляете, какой объект для
непрерывного "вкладывания" знаний появился у моряков и ученых. А
во-вторых, в отличие от Павленко и Шпанова Адамов не стремится выдавать
свои картинки за наступающую реальность. Он откровенно делится мечтой о
сверхоружии, которое сделало бы границы СССР неуязвимыми. Ту же самую
задачу ставил перед собой Долгушин в "Генераторе чудес". В предгрозовой
атмосфере о чем же еще было и мечтать?
Журнальный вариант "Генератора чудес" был напечатан в 1939-40 годах,
отдельным изданием роман Юрия Долгушина выйти до войны не успел. Как
свидетельствует автор, роман вызвал отклик: писатель получил массу писем,
организовывались читательские конференции. Готовя "ГЧ" к изданию через
полтора десятка лет, автор неизбежно должен был почувствовать на себе
проклятие фантастики о недалеком будущем. Жизнь проэкзаменовала автора. И
что же? Отгремела великая война, но не участвовали в ней чудесные
генераторы, способные усыпить целое войско, никто и по сей день не лечит
болезни сверхкороткими волнами, по крайней мере, так, как это описано в
романе. По "методологии", предложенной Дорфманом, произведение следовало
бы бросить в корзину. Но мы с бросанием повременим. Долгушин рассказал в
предисловии к отдельному изданию 1958 года, как ему рекомендовали
перенести действие в сегодняшний день или даже в будущее, изменить
биографии героев, словом, все написать по новому. И хотя "ГЧ" подвергся
основательной редактуре, принципиально он не изменился, благодаря чему и
остался в памяти как образец советской фантастики 30-х годов. Все, что
надо было скрыть и о чем надо было умолчать, автор скрыл и умолчал. Тем не
менее, в романе передана атмосфера, схвачены многие черточки тех лет.
Например, всеобщее увлечение радиолюбительством. Немало энтузиастов,
подобных Николаю Тунгусову, просиживало ночи над самодельными
коротковолновыми установками, ловя голоса далеких континентов и отчаянно
завидуя таким известным радистам, как папанинец Э.Т.Кренкель. Нарком
представляет собой тот самый "тонкий слой" старых партийцев, от которых к
концу 30-х, пожалуй, что никого и не осталось. Долгушин разделял догмы
своего времени, но перо подсказывало ему, что в нормальном мире должно
быть по-другому. А как добиться "другого" он не знал. Поэтому у Ридана и
Тунгусова все получается благодаря волшебнику, принявшему образ наркома.
Но автор и не пытается поразмышлять о том, что если его нарком так
всемогущ, то почему терпит даже в ближайшем окружении бюрократов и
бездарей. Особенно неправдоподобно описано положение науки, которая
пользуется таким безграничным доверием и такой беспредельной поддержкой со
стороны партии и правительства, что бедным зарубежным ученым остается
только завидовать.
Однако отметим: наибольших успехов наука у Долгушина достигает в тех
областях, которые в жизни подвергались наибольшему идеологическому
уродованию - медицина, физиология, биология. Трудно сказать, сознательно
или бессознательно, но у автора получилось так, что успехи ученых
объясняются свободой и независимостью от всех "руководств". И вообще в
книге слова "партия", "марксизм", "материализм", "идеализм", "буржуазная
идеология" почти не встречаются. Мне хочется думать, что в этом был
маленький, но сознательный протест. В масштабной фигуре профессора Ридана
автор, как он сам пишет, пытался соединить черты нескольких известных ему
ученых, но к его списку можно было бы присоединить таких энциклопедистов,
как Вернадский, Н.Вавилов, Четвериков, Серебровский, Юдин... Судьба
большинства этих людей нам хорошо известна. К сожалению, нельзя не
обратить внимания, что в послевоенном издании автор произносит
благодарственные слова по адресу академика Лысенко и так называемой
мичуринской биологии. Конечно, это всего лишь маскировочный маневр, может
быть, и инстинктивный, был уже 1958 год, и до падения Лысенко оставалось
немного времени. Но еще была велика инерция страха. Книга оказалась смелее
автора. В ней никакой лысенковщины нет.
Не противоречу ли я сам себе, оправдывая Долгушина за то, в чем немного
выше упрекал Симонова? То, что допустимо в фантастическом романе,
неприемлемо в претендующем на объективность повествовании, к тому же
построенном на исторических реалиях. В фантастике мы знакомимся с
представлениями, идеалами, мечтаниями данной эпохи, но есть произведения,
в которых хотелось бы видеть правду, а если автор ее скрывает или
искажает, то ясно понимать, во имя чего он это делает.
Круг идей, которые автор высказывает, главным образом, устами Ридана,
весьма широк и касается не только прикладных применений
ультракороковолнового генератора, затронуты общие проблемы развития
человеческого организма, новые методы лечения болезней, возможность победы
над старостью... Можно ли утверждать, что фантаст заблуждался, ведь в
действительности наука и впрямь не пошла /пока, по крайней мере/ по пути
Ридана. Нет, как раз автор стоял на правильном пути: фантаст, литератор не
обязан быть точным в частностях, в конкретных прогнозах, хотя мы всякий
раз с удовольствием отмечаем меткие попадания. Но куда важнее, чтобы его
гипотезы привлекали свежестью и смелостью, чтобы они учили молодежь
ставить без боязни цели, достижения которых кем-то признано невозможным.
Да, такого генератора нет и волн мозга, может быть, тоже нет /а может
быть, и есть/, но описаны эксперименты на ГЧ так убедительно, что хочется,
чтобы это было правдой. Да, нельзя оживить через несколько часов после
смерти утопленную девушку, но страницы воскрешения Анны выполнены
прекрасно, автор имеет на благородную мечту полное право. К сожалению,
удачные страницы романа все время перемежаются с шаблонными - тут и
стандартные фигуры фашистов, и героические действия немецких подпольщиков,
и обязательный шпион...
"ГЧ", пожалуй, редкий случай и вправду научной фантастики в том смысле,
что действие книги вращается в среде ученых и большая часть разговоров
идет о науке. Но по-иному, видимо, и нельзя создавать художественные
произведения о науке, об ученых. Они неизбежно должны включать в себя
больший или меньший элемент выдумки. Предположим, автор задался целью
написать сугубо реалистический роман об ученых наших дней. Например,
.Гранин - "Иду на грозу"/. Невозможно совсем не говорить о предмете их
занятий. Но ведь у каждой научной теории, гипотезы, открытия всегда есть
конкретные авторы. Не может же писатель взять патентные заявки у реально
существующих людей и вложить их в головы своим героям, нельзя же, к
примеру, приписать открытие лазерного излучения не Басову и Прохорову, а
посторонним гражданам. Но нельзя и требовать от литератора скрупулезного
следования жизненным фактам, это уже будет документальная, а не
художественная проза. Тут-то фантастика и предлагает выход. И Гранину
пришлось выдумать несуществующие метеорологические исследования, чтобы
занять своих героев, хотя, конечно, роман его не стчит относить к
фантастике: центр тяжести перемещен совсем в другую область -
нравственность в науке, пределы морального компромисса в человеке и в
ученом. Все это можно попробовать разрешить и на чисто фантастическом
материале, нечто в таком роде мы можем найти у Стругацких. Но параллель
лишь подчеркивает отсутствие четких границ между литературными
разновидностями. Цель у них в конце концов общая...
Первоначальный замысел "Пылающего острова" был изложен в сценарии
"Аренида", представленном на конкурс в 1939 году. Тогда у Александра
Казанцева был соавтор - И.Шапиро. Роман начал путь к читателю с газеты
"Пионерская правда", но успел выйти до войны и отдельным изданием.
"Пылающий остров" на порядок отличается от всех последующих творений
автора, что невольно заставляет думать о роли его соавтора, хотя о
дальнейшей судьбе Шапиро мне ничего неизвестно. Странно лишь то, что сам
Казанцев никогда ни словом не обмолвился о Шапиро, не счел нужным отдать
долг его /а может быть, ее?/ памяти. Если этого нельзя было сделать в
сталинские времена, то кто ему мешал впоследствии? Прочие многочисленные
романы Казанцева отличает крайне неизящная, неповоротливая, как звероящер,
общая идея, вроде моста подо льдом из Советского Союза в Америку:
астрономически дорогостоящее, крайне опасное и практически бесполезное
сооружение /"Арктический мост", 1946 г./. Или попытка империалистов
загасить солнце, как будто оно не греет их самих /"Льды возвращаются",
1964 г./. /. Или строительство международного научного города в толще
антарктического льда /"Купол надежды", 1980 г./. Чтобы стоило подороже.
Ясно, конечно, что автор вкладывал в свои сюжеты политические метафоры, но
от этого они не стали более "уклюжими". Благодаря тому, что Казанцеву
удалось добиться влиятельного положения в писательской иерархии, его
романы постоянно издавались и переиздавались, и таким образом создавалась
видимость их фундаментальности. Типичная "секретарская" литература.
"Пылающий остров" - дело другое. Хотя по жанру перед нами традиционный
"роман-катастрофа", но гипотеза придумана оригинально, а картины
задыхающейся Земли, воздух которой сгорает в топке гигантского пожара,
изображены с такой выразительностью, что и впрямь становится жутко.
Катастрофа эта - не стихийное бедствие. И хотя конкретной причиной пожара
на острове Аренида были действия прозревшего химика, который вдруг понял,
что его поиски универсального и дешевого топлива приведут к созданию еще
одного вида оружия, на самом деле причины катастрофы глубже, - виновником
следует считать милитаристские круги, или, говоря современным языком,
военно-промышленный комплекс. Конечно, в представлении автора поджигатели
войны обитали исключительно на Западе. Сейчас-то мы отдаем себе отчет, что
в раздувании мирового пожара "наши" старались ничуть не меньше. В этой
книге пожар можно расценить как зловещий символ грозных сил, которые
современная наука в состоянии, не желая того, выпустить из ящика Пандоры.
В свое время И.Ефремов был прав, так оценив роман Казанцева: "Несколько
поколений читателей знают и любят эту книгу". Помню, что и сам в детстве
читал "Пылающий остров" с увлечением.
Но для неоднократных переизданий романа автор выбрал методику диаметрально
противоположную долгушинской. Казанцев начал перерабатывать, дополнять и
осовременивать свой текст. Появились упоминания об прохлопанной им в
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг