с ним счеты свести за незабытых "лоботрясов". А тот терпит, не подливает
масла в огонь - все-таки четверо сытых лбов!
Все одно бы нашли они у засватки заплатки, да только внезапный шквал ветра
как завоет на дворе целою сотней бешеных дьяволов, ка-ак шатанет избу, как
расхлобыстнет дверь во всю ширь - ажио лампа погасла!
Мокшей-балалаешник перед этим моментом как раз до Корнея с выходом
подплясал, чтобы опять заломить какую-нибудь припевку побольнее. Вот он и
поторопился дверь закрыть. Дернул за скобу, а она не поддается. Держит
кто-то дверь с обратной стороны...
От страха вся компания сомлела. Один только Корней усмехнулся.
"Пришла", - подумал.
А Мокшей попятился, попятился да и хлопнулся об пол задом, точно кто
подножку ему подставил. Потом-то он так и говорил, а пока всякую речь
потерял. Только - а, а, а. Как баран блеет, а сказать ничего не может. Из
темных же сеней грубый голос:
- Кто тут у меня сажи просил?
И выдвигается на порог черная тень. Выдвигается тень, а дверь за нею сама
собой затворяется.
Переплыла черная через порог и посреди избы, освещенной лишь только
бликами печного огня, остановилась. Остановилась так, ровно бы отгородила
собой Корней: подержись, дескать, покуда в сторонке-не мешайся в мою затею.
Не стал, понятно, Корней вперед заскакивать. Со спины увидал он, как
откинула черная свой монаший башлык на заплечье и... перед Тишкиным
собранием мелко затрясла седой головою, давно поминаемая лишь в
разговорах, ведьма Стратимиха. И еще увидал Корней, как Тишкины
застольники в один миг отрезвели. Было отчего. Лицо ведьмы напоминало
собой чаговый нарост, снабженный обрубком суковатого носа. Кто-то страшно
озорной нахлобучил на этот березовый гриб взамен волос пучок сухой травы,
на месте глаз проковырял топором две дырки, вставил в них по курьему яйцу,
прорубил с размаху широченный рот и всю эту жуть насадил на комель сосны,
приладил кой-какие руки-ноги, вдохнул в это несообразное с человеком
творение проворную живность и отпустил пугать православный народ.
Затянутые сплошными бельмами глаза Стратимихи не могли видеть. Однако же
ведьма глядела. Чем? Да может, у нее под косматой волоснею был третий
глаз. Во всяком случае, Тишкина свора почуяла себя пойманной, и не
мурашки, а целые тараканы забегали у каждого по спине.
- Ну вот, - сказала старая молодым голосом. - Передавал мне Корней
Евстигнеич, что мало вам облика вашего, хотелось бы исключением
заделаться? - спросила она со строгостью, на которую нельзя было не
ответить.
И спрашиваемые закивали, затакали испуганными курами:
- Так, так, так...
- Ну, коли так, будь по-вашему. Только вот какая загвоздка у меня
получилась: сажа наговоренная случайно рассеялась мной по дороге. Она ж у
меня не простая - человеческая! Я ее добываю на пожарищах, ежели кто из
людей сгорел. Такая вот трудность у меня имеется. Но когда вам невтерпеж,
то дело можно поправить: пустить на сажу кого-нибудь из вас.
- Это как же? - вякнул с полу Мокшей.
- Очень просто, - ответила Стратимиха.- Взять хотя бы тебя, завалить,
подушкой придавить, чтобы от визга твоего не оглохнуть, а потом - мелкими
кусками на противень и в печку. Погляди, какая нынче тяга. И акку-рат буря
от села идет. Ни один обзоринец не учует смраду горелого. А обзоринцам,
когда паводок сойдет, можно будет доложить, что тебя какой-то, мол,
нечистый, на падору15 глядя, в тайгу уволок и обратной дороги не
показал... Покуда разъясняла Стратимиха Семизвону этакую страсть, у Мокшея
от трясучки губища на грудь отвалилась. Так что в защиту свою ничего не
мог сказать. А тут еще Прохор-богомаз поторопился одобрить бабкино
предложение:
- Да о нем никто и справляться не станет. Он же осточертел всем со своей
поэзией. Такую хреновину прет, какую всякий мужик мизинцем придумает,
только совесть отними и все... и готов сочинитель.
- Да еще лезет с нею за дармовой стол, - с непонятной обидою пробубнил
Тиша Глохтун.
А Нестор Фарисей, так тот ажио подскочил, чтобы Стратимиха наглядней его
узрела да поняла: хотя и плюгав он и росточком целого полуметра до Дикого,
скажем, Богомаза не добрал, не страдает от присутствия на Земле Мокшея во
всю душу.
- Ведь сколько песельников он загорланил,- указал Фарисей на Семизвона.
- Это уж та-ак,- колыхнул толстыми щеками Тиша Глохтун.- Спросить насчет
Мокшеевой совести, так на том месте у него и собака не ночевала. Нету у
него того места...
- А у тебя? - завизжал балалаешник, потрясенный скорым судом недавних
друзей больше, чем самим предложением ведьмы.- У тебя-то... кто ночевал?!
Дева Мария, что ли? Да она бы от твоего сала век бы не отмылась. Вот из
тебя-то, из борова, самая липкая сажа и получится...
- А ведь и правда, - повернулся до Тихона Дикий Богомаз.- Из Мокшея больно
сухая выйдет, обсыпаться начнет. А из тебя как пристанет, так другой раз и
мазаться не надо будет...
Но Тишу ни капли не смутил Прохоров сказ.
- Интересно, - прогудел он.- Навазякаешься ты моею сажею, а до кого потом
пить-гулять пойдешь? До Мокшея, что ли? Иди, иди. Он тебя угостит, чем
кобель пакостит... А насчет того, кого следует на противень да в печь, так
тебя - самое время. Все одно ты перед своею голой барыней скоро сбесишься.
И сажа из тебя бешеная получится. Лучше давай, пока не поздно...
- Ну, Тиша! Какой ты все-таки умный, - подхватился с полу Мокшей, пересел
на лавку и приобнял Глохтуна за жирную спину.- Чо ты, паразит, вякаешь? -
тут же напустился он на Прохора.- Ой, Богомаз! Беда с твоей головою!
Беда... Я, конешно... грешен. Но я грешен перед мужиком. А ты?! Ты ведь
создателя под черта малюешь! И впрямь долбанет он тебя по башке...
- Все к тому идет,- поимел глупость Фарисей оказать прорицателю поддержку,
чем и просадил Богомаза до самой сердцевины.
- Ах ты, сверчок дохлый!-схватил тот книжника за шиворот, да так и
поддернул его чуть ли не до самого потолка. - Да ты... Да я щас из тебя
буквиц твоих паскудных наверчу и кренделей напеку! Вот уж когда мне
Господь все мои грехи простит...
Выпуская злобу, Прохор держал Нестора на весу. Тот дергал ножками -
пытался встать на лавку, но только бился голенями о ребро столешницы,
хватал широким ртом никак не идущий ниже ошейника воздух да все сильнее
выпучивал глаза.
- Давай, давай, Прошенька, дав-вай!-догадался балалаешник, что дело идет к
завершению. Он оставил свои с Тихоном обнимки и кинулся к Богомазу
наподхват.
Сперва он намерился и себе ухватить Нестора за воротник, но не дотянулся и
с проворством собаки нырнул под стол. Уже оттуда крикнул:
- Держи, Проша, держи! А я за ноги потяну...
Фарисей, чуя близость гибели своей неминуемой, стал торопиться тыкать
слабеющими пальцами Богомазу в лицо, норовя напоследок выколоть тому хотя
бы один глаз. Тихон понял его умысел и ухватил изобретателя тайной буквицы
за пакостливые руки...
Ох и ловкими же оказались эти стервятники до чужой жизни! Такими же
ловкими, какими были они быстрыми До дармового стола.
Кабы не Корней, читать бы Фарисею через малую минуту свою замысловатую
книжицу перед всевышним. Стратимиху он ловко отпихнул к порогу, брата
долбанул по жирной шее. Прохору угодил кулаком под дых, а Мок-шея уже сам
книжник сумел отопнуть. Тот вылез из-под стола с рабитым носом, утерся
белесой в полумраке ладонью, разглядел на ней кровь, проворчал:
- Не мог полегше...
Когда разбойная братия расползлась по лавкам, когда Корней повернулся до
Стратимихи, полный намерения не выгнать ее на метель, так хотя бы
устыдить, что ли, решимость вдруг покинула его. Не увидел он в лице
старухи ни злорадства, ни ехидности. Одна лишь смертная тоска была
написана на нем. Тоска и страдание. И тогда Корней понял, что старая,
затевая эту канитель, знала наперед, что ни одному из этих словобредов не
западет в голову даже соринка того сознания, которое помогает простым
людям, жалея ближнего, отказываться от собственной выгоды. Знала, но
все-таки надеялась, что перед нею люди...
Ну и вот.
Расползлись эти самые... люди... по углам: смущенный Корней воды Нестору
зачерпнул, поднес, чтобы тот побыстрее очухался.
Хлебнул Фарисей, башкою потряс, огляделся чумным псом и вообразил себе,
что наступила всего лишь передышка. Опасность только затаилась.
Вот она... черной ведьмою стоит у порога, озаряемая зловещим пламенем
печи; стоит, не уходит - чего-то соображает. Оно и понятно: в этакую-то
метель, разве только за тем гнала ее нечистая сила на Тараканью заимку,
чтобы попялиться на бесплодную возню ошалевших от безделия дубарей?
- Не-етушки, детушки!
Не для того медведь до кабана лезет, чтоб разузнать, о чем тот грезит.
"Ага, - смекнул Нестор.- Стратимиху Корней позвал с лихим умыслом".
И вот уж Фарисей сотворил из только что писклявого верещания этакий
солидный, хрипловатый басок.
- Тоже мне, - сказал он, не поднимая глаз.- Додумались... На кого
накинулись. Волки и те своих не заедают. Эх, вы!
Он хотел, видно, обозвать виноватых крупным словом, но струсил. Оттого
разволновался и выдал слезную фистулу:
- Тараканье!
Выдал - и тут же испугался своей смелости. Но в страхе уже не мог
остановиться - его будто несло под гору: - Вам разве непонятно, для чего
все это Корнеем затеяно? Это ж он захотел отбить нас от своего стола.
Жадность его одолела. А вы? Поймались на удочку... Вот пущай-ка он сам
перед нами попляшет...
Выдавши этакую хреновину, Фарисей глаза так и не вскинул. Не сделал этого
и Тихон. А что Семизвон, так тот, потрясенный Корнеевой судьбиной, и вовсе
уронил голову на стол. Один только Дикий Богомаз из-под века блесканул на
Мармуху огоньком подозрения, после чего прижал под стволом своею ходулиной
Мокшееву ногу с таким значением, от которого мигом развеялось
балалаешниково сострадание. Он вскинул лицо с выгнутой на нем губищею -
это означало откровенное недоумение. Оно говорило, что и в самом-то
деле... как это мы, дескать, сумели допустить такой конфуз? Мокшей повел
удивленными очами и вдруг напоролся ими на печальную Корнееву усмешку да
на молчаливый суд Стратимихи.
Напоролся так, что от страха отвалил губу на грудь. Однако Фарисеева
подсказка в нем каким-то чудом удержалась, и нога все еще чуяла Прохоров
жим. Но все это ему представилось собственной подачей. А он не любил,
когда его опережали, и потому сообщил очень громким шепотом:
- Сговорились, гады!
И только теперь Семизвон осознал, что к сказанному он никак не мог прийти
своим умом. Его натравили. И потому щас он... всем он... покажет, где раки
зимуют...
В обычае у Мокшея было такое правило: сперва козырем пройтиться, а потом
штанов хватиться. Он и на этот раз спешил сперва поймать, а потом уж
поминать такую мать... Хорошо, что Стратимиха успела его опередить.
- Сядь! - повелела она. - Не кидайся! Не держи чужого в горсти, когда
своего не разгрести... Никакой охоты на вас Корней не замышлял. Да и мои
старания не сотворят уже из вас ни черту сродника, ни богу угодника...
Однако ж чего я тут с вами рассусоливаю, - спохватилась старая. - Перед
козюлькой хоть черт с фитюлькой...
Стратимиха медленной рукой провела себя по лицу; заодно с бельмами
потянулась за ладонью старая кожа и из-под нее открылась такая ли красота,
что даже у Корнея дыханье перехватило: на прекрасном девичьем лице,
отдающим в полутьме голубым сиянием, горел во лбу рубиновым огнем третий
живой глаз. Когда же рука сорвала с головы кочку волосяной накладки, над
теменем блеснула корона. Стратимиха распрямилась, смахнула с себя
монашеский балахон - и предстала передо всеми лунная девка с хвостом и
крыльями серебряной птицы. Подойдя до каждого из гостеванов, на момент
отгородила ладонями своими лицо его от мира, пошептала и что-то стряхнула
с пальцев. Мимо Тиши Глохтуна тоже не прошла.
После того лунная красавица приблизилась до Корнея и заглянула ему прямо в
глаза. Душа в нем ахнула от удивления да вдруг и заплакала от непонятной
радости.
Лунная ж девка опять да снова дохнула ему в лицо полной грудью. Не белым
инееем, не черной копотью обдала она его на этот раз - огнем опалила. И
тихонько засмеялась смехом, полным удовлетворения. После чего она
развернулась, вскинула руки, свела их ладонями над головой, легко
оторвалась от половиц, проплыла через всю хату и унырнула в зеркальную
глубину. И не плеснула, не раздалась кругами чистая поверхность того
загадочного омута. Зато дверь избяная чуть было с петель не соскочила. Она
даже завизжала щенячьим визгом, над которым захохотала вдруг студеная
метель. Крутанула метель по избе; хлестанула упругим крылом по всем
сидящим, расшвыряла кого куда...
И умчалась.
И двери захлопнула.
И свет в лампе вдруг сам собою засветился.
И все увидели: где сидели они, там и сидят. Сидят и смотрят друг на
дружку: понять не поймут, то ли что-то случилось, то ли не случилось?
В недоумении вся четверобратья потянулась глазами до старшого Мармухи - не
пояснит ли чего? Потянулась да чуть с лавок не свернулась...
Тут Корнею и самому захотелось оглядеть себя. Однако овального зеркала на
месте не оказалось - висело в простенке прежнее, тусклое да облезлое.
И вот...
Не окажись при нем его чуба, век бы ему было не догадаться, что это он
отразился в зеркале, а предстал перед ним такой ли раскрасавец, что и
глазам больно стало.
Дня через два Толба успокоилась. Опять побежали по чистым камушкам светлые
ее струи, заговорили о скором лете, о радости бытия и еще о чем-то
звонком, шаловливом.
Первой прибежала на заимку Юстинка Жидкова. Как прибежала, как стала в
дверном проеме котуха, как блеснула на Корнея черными озорными глазами,
так душа в нем и засмеялась от понятого. А Юстинка подошла до него
вплотную, лицо его с великим вниманием оглядела и улыбнулась, сказавши:
- Хорошо получилось, лучше и не придумаешь.
А еще немного спустя ушли Юстинка с Корнеем из села. Велика Сибирь, места
много. На что им терпеть аханья да пересуды, да подозрения всякие.
Ушли.
Тараканья же заимкакак стояла за Малой Толбою, так и осталась стоять.
Тишкина братия как разгулялась в ней за время половодья, так и Корнея
потеряла, а все остановиться не могла. Опомнилась, когда все припасы
иссякли. Пришло время расползаться.
Поползли. Да не тут-то было.
Напал на них смертный страх. Как только подступят к Толбе, чтобы на ту
сторону перебраться, так река мигом поднимается. Народ переходит - колен
не замочит, уверяет, что это самая высокая вода, да только заимщики не
верят. Разве поверишь, когда перед глазами бесится кровавая лавина,
замешанная на ледяной икре?
Вот тогда-то и понял Тит, отчего зад болит - оказывается, пнули.
Сообразила Тишкина братия, что нету в Толбе никакого подъема, а только
страха своего так и не одолели.
Спасибо обозоринцам - не дали подохнуть голодной смертью. Но заявили с
первого разу, что кормят дармоедов только до нового урожая. Так что
пришлось им любомудрие свое оставить и приниматься за настоящее дело.
Переделкино, 1989 г.
1 Клетуха, закут, котух - комнатушка с отдельным от общей избы входом из
сеней.
2 Армячить - шить армяки, портняжить.
3 Стратим - сказочная птица, которая всем птицам мать.
4 Шиверзить - быть коварным, ненадежным.
5 Фарисей - лицемер.
6 Тишки - забавы, гульба, безделие; неспор - человек бесполезный, в делах
медлительный; пройда - плут, себядум; мокшуха - человек, живущий за счет
чужой доброты.
7 От слова лавры - венец славы; лаврик же - волчье лыко.
8 Понитка - рабочий кафтан из полусукна.
9 Пличка - совок для пересыпки зерна, крупы.
10 Охломост - тунеядец, мошенник.
11 Пахта - оболтки из-под масла.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг