Спрашивается, какого черта она выходила за него замуж?.. И ведь даже не по
залету! Ребенок потом уже появился.
Так вот, Лариска спилась. Причем быстро. Года за два, наверное.
Конечно, если сутками не просыхать, так много времени не надо. Сыночек
ее маленький, подбирал ее на тротуарах, где она валялась в растительном
состоянии, и со слезами домой волок. Безобразную, грязную, пьяно стонущую
тушу мамочку свою.
Лариска сама все это рассказала, и именно такими словами, уж больно ей
нравится поныть и пострадать. Особенно, когда напьется. И вот по вечерам,
когда я собираюсь в очередное путешествие, а Хряк уходит к мужикам играть
в карты, она сидит на своем тряпье, икает, льет слезы и бормочет что-то о
своей несчастной жизни. О сыночке, которого отдали в детский дом, о
муженьке, который вытурил ее из дома и водит теперь баб в квартиру. о том,
какая она была красивая в молодости, как за ней один профессорский сыночек
ухаживал.
Лупит кулачками в стенку и вопит дурным голосом проклятия всем, кто ее
жизнь загубил.
Не знаю, была ли Лариска когда-то красивой, об этом сейчас очень сложно
судить. Я, например, слегка обалдел, когда узнал, что ей всего-то тридцать
пять... Я бы Лариске меньше сорока пяти никогда не дал - она, тощая как
скелет, и без одежды выглядит, как смерть на двух ногах. Видел я ее пару
раз, когда она от разъяренного Хряка носилась по заброшенному коллектору,
куда выходит наше скромное жилище, в чем мать родила. Мужики со всей
округи собрались понаблюдать.
Какой же ржач стоял!
- Чей-то ты добрый сегодня такой? - угрюмо спросил Хряк у Кривого,
когда Лариска скрылась из виду, - То не смотришь ни на кого, то вдруг
выпивку на всех покупаешь?
Хряк подозрительный до паранойи, и его, собственно, можно понять - есть
ему, чего бояться.
- Ну... скажем так, у меня сегодня день рождения.
Хряк недоверчиво усмехнулся. Я тоже не поверил.
- А мне и по хрену, - заметил Хряк.
Тем временем я варил мясо, я смотрел, как варится кабанья нога и глотал
слюнки. Конечно, со вчерашнего вечера не жрамши!
- Надо бы туда картошки, лука - суп получился бы, - сказал я Кривому.
- А у тебя есть?
- Нету, но можно достать. С черного хода в магазин зайдешь и картошки
выпросить можно. Не самой лучшей, конечно, но дадут. Мне всегда дают, я
умею делать жалобное лицо и задохликом притворяться.
- Магазины закрыты еще, - сказал Хряк, - А ты мог бы милостыню просить
или ходить по вагонам, раз жалость вызываешь... Дохляком он притворяется -
ты и есть дохляк, чего тебе притворяться.
- А зачем?
- Что зачем?
- Милостыню зачем просить?
Хряк изумился.
- Деньги зарабатывать!
- А на фиг мне деньги? Были бы мне деньги нужны, я бы дома остался,
кончил бы школу и пошел работать. Мне и так хорошо.
- Шизанутый ты какой-то. Ты в детстве головой не ударялся?
- И не один раз.
- Понятно...
Кривой смотрел на меня с улыбкой, смысл которой трудно было понять. В
Кривом все понять было трудно.
- Это философия, которой тебе, Хряк, не понять! - вставил вдруг Урод.
Проснулся, оказывается.
Урод выбрался из-под своих лохмотьев, глаза уже сверкают, как у
фанатика. Все знают давно - при Уроде никаких принципиальных разговоров об
образе жизни, иначе затянет проповедь.
Интересно, почему его проповедники к себе не берут? Может, потому, что
уродлив не в меру? Боятся, как бы народ не распугал? Так зря боятся - наш
народ ко всему привык, и все мы не особенно красавчики в своей рванине и
немытые месяцами... да что там месяцами - годами!
Урод - я точно знаю, не мылся уже лет десять, как минимум. По
идеологическим соображениям. Так что близко к нему подходить не советую
никому.
Урод и уродом-то стал благодаря своему образу жизни. У него какая-то
болезнь кожи - она вся покрыта фурункулами.
Ему бы мыться каждый день и спиртом протираться, а он... Ну, в общем,
понимаете. Когда Урод поднимается на поверхность люди просто в разные
стороны разлетаются, и сны им потом, наверное, кошмарные снятся. Урод
этому радуется - он считает себя подвижником и наверняка готовится стать
святым, не христианским святым, разумеется, а святым нашего Бога.
Что ж, может, так оно и будет. О своей прошлой жизни Урод не
рассказывал никогда. Если его спросишь, он отвечает, что его жизнь
началась только здесь, а до этого он как бы и не жил вовсе.
Михалыч давно знает Урода и сказал мне однажды, что ему там, наверное,
на самом деле плохо приходилось - издевались над ним всегда. С детских
лет. Припоминая своих школьных товарищей, охотно этому верю, детки готовы
поиздеваться над всяким, кто позволит это делать, и нет для них ничего
приятнее, чем пнуть или обозвать того, кто сдачи не даст. Я никогда не
относился ни к тем, ни к другим. У меня был имидж странного и опасного
существа, потому что, несмотря на то, что я тощий, во мне хватило бы силы
уложить любого. Ну согласитесь, должны быть развиты мускулы у человека,
который лазает в таких местах, где лазил я.
А Урод... Урод просто не умеет бороться. Никогда не умел. Он придумал
себе философию - вернее, воспринял чужую, подходящую для себя и ушел жить
в канализацию. Здесь он может хоть что-то из себя представлять, пусть
безумного фанатика и проповедника. Здесь его готовы принять таким, какой
он есть и назвать своим - здесь кого угодно принять готовы.
Наш мир... наш Бог принимает всех, кого отверг верхний мир.
- Мелкий, - продолжал Урод, - живет, как заповедовал нам господь
Баал-Зеббул, который сказал нам: "Ты - которого называют отбросом
общества, станешь повелителем мира, по воле моей!"
- Да заткнись ты... повелитель мира! Хряк не верит в нашего Бога.
Хряк ни в каких богов не верит. Но заткнуть Урода не в силах даже он -
разве что шарахнет его головой о стену когда-нибудь.
- Мелкий когда-нибудь станет великим, я вижу в нем силу! Великую силу
духа, которую даровал ему господь Баал-Зеббул, призвавший его к себе.
Нет, определенно, Урода приятно бывает послушать. Я чувствую, что
невольно начинаю улыбаться. Урод говорит все то, что я сам чувствую в
себе, а если Урод действительно святой, то значит...
все это правда!
И снова я ловлю на себе пристальный взгляд Кривого. Нога, хоть и
разделанная, вариться будет еще долго, а как же хочется жрать!
- Где эта дура?! - злобно бормотал Хряк. Это он о Лариске. Трубы горят
у мерзавца.
- Круглосуточную палатку ищет, наверное, - сказал я, - А их тут, вроде,
нет поблизости.
- А ты давай, шуруй к продуктовому. Там, небось, уже товар привозят.
Приходится идти.
Здесь неподалеку, буквально в десяти метрах ходьбы есть маленький
магазинчик, где меня уже хорошо знают и подкармливают всегда. Добрые
тетки, иногда даже молока дают.
Я не выгляжу на свои шестнадцать, могу запросто косить под
четырнадцатилетнего. К тому же я русский, не цыганенок какой-нибудь, и
меня жалеют больше, еще и из националистических соображений.
Итак, я приволок целый пакет картошки, моркови, лука и даже хлеба
батон, который свистнул с лотка только что открывшейся хлебной палатки -
просто схватил и дар деру. Ради паршивого батона никто за бомжем гоняться
не станет.
Хлеб еще теплый, только-только из печки. Так что я свою долю в
пиршество внес. Когда я вернулся, Лариска уже тоже явилась. С водкой. И
Михалыч проснулся, глядел на котел жадными глазами и судорожно глотал.
Когда он в последний раз чувствовал запах жаркого?
Михалыч для меня человек особенный. Михалыч был первым, кого я встретил
здесь, и он привел меня в этот мир, представил всем и взял под свою защиту.
Кого он, конечно, может защитить, этот хилый старик с больными ногами и
трясущимися руками, но он посвятил меня в мой новый образ жизни, рассказал
с кем и как я должен разговаривать, куда ходить и что делать, чтобы не
навлечь на себя неудовольствия сильных.
Михалыч - классический случай превращения человека в бомжа. Банальнее
истории и быть не может.
Михалыч жил один после смерти жены в маленькой однокомнатной квартирке.
Он здорово пил, пенсии, конечно, не хватало, и он потихоньку вещички
продавал. Однажды на рынке какой-то, по словам Михалыча, "вполне приличный
мужичок" завел с ним беседу, купил дурацкую и, конечно же, на фиг ему не
нужную вещь - чтобы расположить старика к себе - а потом и выпить купил.
Михалыч, понятно, проникся к нему необыкновенно, разговорился по пьяной
лавочке и рассказал все про свое житье-бытье. Новый "друг" напросился в
гости и стал хаживать частенько, всегда бутылочку с собой принося, а то и
две, пока не стал "самым лучшим другом". И вот однажды этот самый "лучший
друг" повел уже изрядно выпившего Михалыча к нотариусу, где нотариус
преспокойно заверил подпись пьяного в дым Михалыча на генеральной
доверенности, в которой значилось, что Михалыч полностью доверяет своему
другу производить какие угодно операции со своей недвижимостью, то есть
квартирой.
Михалыча вышвырнули на улицу уже на следующий день, а когда тот, по
совету соседей, отправился в домоуправление, ему там вежливо объяснили,
что он выписан, оказывается, в какую-то деревеньку в Днепропетровской
области, где у него, якобы, свой дом...
По просьбе Михалыча соседи даже справки навели - не существует в
природе такой деревни - и посоветовали они ему в милицию обратиться.
До милиции Михалыч не дошел. "Лучший друг" встретился по дороге и
вежливо посоветовал, чтобы утихомирился старик и сгинул куда-нибудь
по-добру по-здорову, иначе быть ему зарезану и закопану в близлежащем
лесочке.
Михалыч понял и сделал все так, как ему велено было. И живет до сих
пор. Здесь. И еще радуется, что не пришили его... а могли.
Попав сюда, Михалыч бросил пить. Совсем. Даже видеть водку не может.
Живет он на деньги, собранные милостыней и бутылки выуживает из
помойных ящиков.
Граждане люди сверху! Этот старик действительно нищий!
Он не претворяется, что ему жить негде и пенсию не платят! И если
увидите его, сидящего на асфальте в драном женском пальто болотного цвета,
дайте лучше ему, чем мальчишке-попрошайке. Хотя бы за то, что он всю войну
прошел солдатом, и из-за ледяной воды, в которой простоял два часа, когда
мост пантонный строил, заработал себе такой ревматизм в ногах, что еле
ходит теперь. Он не притворяется, честное слово, уж я-то точно знаю.
Когда человек становится бомжем - настоящим бомжом одним из нас, ему
почти всегда дается новое имя, как у уголовников. Впрочем, именно
уголовники нам эти имена и дают.
Меня, например, сразу назвали Мелким. Хряк назвал, и все это имя
приняли, я сам тоже. Оно мне подходит, я действительно мелкий. И,
наверное, всю жизнь мелким останусь. Я специально приспособленный, чтобы
по трубам лазить.
А Михалыч нового имени не получил. Его и в прежней жизни все звали
Михалычем. Несмотря на то, что здесь все считают его своим, и меня приняли
благодаря его протекции, Михалыч никогда членом империи не был. Он как бы
в стороне от них... от нас, потому что я-то член империи, хотя, как м он,
почти ни с кем не якшаюсь и гуляю сам по себе. Михалыч не верит в нашего
Бога, вернее, он называет его дьяволом и говорит мне всегда, что не стоит
поклоняться ему. Говорит он это, правда, только когда знает точно, что
никто не услышит его кроме меня, потому что боится, что убьют его, тот же
Урод по фанатичности своей или проповедники, которые, вроде бы, так и
поступают с инакомыслящими. Со мной он говорит, потому что знает, что я
его не выдам.
Михалыч верит в Бога тех, кто наверху. Несмотря на то, что этот самый
Бог не защитил его. Я спросил, как же можно верить такому Богу, который не
в состоянии тебя защитить? А Михалыч сказал, что все, выпавшее на его
долю, он заслужил, ибо грешил в жизни много, и что вот это все его
искупление, что-то вроде испытания пред тем, как попасть в рай.
Когда я учился в школе, у нас внезапно в число предметов ввели Закон
Божий. Проводила занятия одетая в черное тетка, которая всегда ходила в
платке, пряча под него волосы и даже лоб. Поначалу я приходил слушать ее,
но потом мне стало смертельно скучно. Я не принял того Бога, о котором она
говорила, этот Бог не мог мне дать ничего из того, что я хотел. Я не знал
еще тогда про нашего Бога...
Нашего Бога Михалыч почему-то боится, хотя он охраняет его лучше, чем
Иисус Христос. Михалыч никогда не разговаривает с Уродом и не слушает его
вдохновенных речей. А Урод к нему и не пристает, как это ни странно, он,
как и все остальные, принял Михалыча таким, какой он есть. Все знают, что
Михалыч навсегда останется человеком сверху, что он никогда не привыкнет к
нашему подземному миру...
Жаркое, наконец, было готово. Мы приготовили его с Лариской совместными
усилиями, и получилось оно таким, какого наше подземелье никогда еще не
видело!
Пир получился грандиозным, мы все обожрались так. что еле двигались.
Водку вылакали моментально, я тоже хватанул целый стакан, кажется, и по
шарам здорово дало.
А потом каждый начал заниматься своими обычными делами.
Хряк погнал Лариску работать. Работать - это значит побираться в
электричках. Просить на хлеб. Раньше это дело очень прибыльным было, а
теперь народ уже привык и не покупается так легко, как бывало. Смотрят на
испитую Ларискину физиономию и посылают ее на три буквы, мол знаем, какой
тебе хлебушек нужен.
- Мне бы с ребенком ходить, - жаловалась Лариска, - С ребенком можно
просто сидеть на одном месте в каком-нибудь переходе и будут подавать.
- Где я тебе ребенка возьму? - ворчал Хряк.
- А ты попроси... у кого надо...
- Сама проси, стану я в кабалу лезть.
Так вот, Лариска отправилась работать, Хряк ушел играть в карты и ждать
Лариску, которая вечером должна будет водки принести, как минимум пару
бутылок и закуски. А если не принесет... Хряк помирает со скуки в наших
тоннелях - пьет, спит, да в карты играет. И это после того, как наверху он
так весело жил! Здесь грабить некого, а до тех, у кого есть, что грабить,
ему не добраться. Так что свои животные инстинкты Хряк справлять может
только на Лариске, да и то не особенно - убить ее не большого труда
станет, а где потом найдешь еще одну такую дуру?
Урод тоже отправился куда-то по своим делам. Как он зарабатывает на
жизнь никто толком не знает, ворует, наверное.
Тем более, что заповедями это не запрещено, даже наоборот.
"Ты хочешь жить? - говорит наш Бог, - и, если для того, чтобы выжить,
надо украсть - укради, если надо убить - убей!"
Не знаю, случалось ли Уроду убивать, но если придется, он убьет не
задумываясь. Кого угодно, стоит только проповеднику приказать ему.
Михалыч тоже поплелся просить милостыню. Холодно ему, конечно, сидеть
весь день без движения на морозе в своем болотного цвета пальто, но он
ходит. Каждый день.
Я сказал ему однажды, чтобы он не ходил, пока морозы такие, что я уж
как-нибудь достану еды для нас двоих, чтобы с голоду не помереть, но он
все равно ходит. Может быть есть у него тайное желание как-нибудь
замерзнуть насмерть. Что ж, я его понимаю.
Мы остались вдвоем с Кривым. И это он, кажется, первым начал разговор -
я бы не решился, пусть даже не совсем трезвым был.
Кривой развалился на своем тряпье и смотрел благодушно на то, как я
спать устраиваюсь. Я чувствовал его взгляд спиной, но не оборачивался,
нарочно не оборачивался, и все-таки Кривой окликнул меня.
- Эй, Мелкий!.. Ну-ка иди сюда.
Участь такой мелюзги, как я - слушаться. Всех, кто старше тебя и
сильнее. Это в тоннелях я принадлежу сам себе, могу выбирать маршруты и
лазить, где вздумается, а здесь я всего лишь Мелкий.
Обо мне все тут думают, что я сильно не в себе, но на самом деле я
всего лишь мальчишка и жив до сих пор только потому, что меня приняли в
Империю. И еще потому, что я не нарушаю правил, не высовываюсь и слушаюсь
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг