Виктор Потапов.
Он назвал ее удивлением
-----------------------------------------------------------------------
Сб. "Фантастика-83". М., "Молодая гвардия", 1983.
OCR & spellcheck by HarryFan, 1 June 2001
-----------------------------------------------------------------------
Как космический заяц, мой корабль чертил зигзаги - от звезды к звезде,
от звезды к звезде. А по пятам, не отрывая носа от следа, упорно гнался
все тот же серый волк, мой вечный спутник - одиночество. И было еще
неизвестно: загонит ли он меня совсем и, подняв окровавленную морду над
добычей, торжествующе зарычит, или я все-таки убегу?
Алмазными подвесками сверкали на черном бархате космоса звезды, без
устали подмигивали, кокетливо щурились, зазывая таких бродяг, как я, но
всегда оказывалось, что, кроме всесжигающего огня и ледяных унылых
пустынь, у них ничего нет за душой.
Эти грубые характеры были не по мне. Я желал найти мир, где между льдом
и пламенем существовали бы нежные переходы: зелень травы, щебет птиц,
запах жизни. Где бы стояли тихие старинные города с укутанными тенью
деревьев улицами, где бы журчали, струясь в кайме древних плит и искрясь
темной зеленью на солнце, прохладные воды каналов. И еще я бы хотел, чтобы
там жили добрые люди. Хотя мне было бы достаточно и одного... вернее,
одной... Единственной!.. Но как трудно найти ее теперь, когда мир людей
расширился почти до сотни обитаемых звезд. Кто подскажет мне, возле какой
из них кружится та планета, на которой живет она?
Скитанья в поисках любви... Смешно и старомодно... Но чем благополучнее
становится жизнь, тем больше мечтательности появляется в глазах людей, тем
острее ощущается недостаток и потребность в том, что составляет главную
часть человеческого счастья, в том, чтобы каждый мог воскликнуть: "Одна
судьба у наших двух сердец: замрет мое - и твоему конец!"
А звезды прикидывались аквамаринами, платиной и золотом, жидким огнем,
рыжим пламенем, но я им не верил.
Я сидел на закраине шлюзового отсека, свесив босые ноги наружу, и
болтал ими в воздухе, стремясь зацепить пяткой или пальцами ершистую щетку
травы, и смотрел по сторонам, морща нос от щекотки и щурясь от яркого
солнца.
Я вспомнил прочитанные в детстве старинные романы, пейзажи далеких
планет - бездонные фиолетовые небеса, лиловые сумерки, тревожные запахи
чужого мира - всегда таинственные, предостерегающие и манящие. А моя
наперекор человеческому воображению была обыкновенной и доброй: голубой и
зеленой. На цветах, вздрагивая крыльями, сидели разноцветные бабочки, и
ветер не гнал навстречу таинственных звуков и резких дурманящих ароматов.
Он приносил и пригоршнями кидал в лицо нечто более удивительное и
влекущее: жужжание, стрекотанье, чертовски загадочный запах травы и
дыхание земли.
По привычке я протянул руку к правому запястью, чтобы нажать нужную
кнопку на браслете управления и вызвать вездеход-разведчик, но передумал.
Мне было жаль топтать расстилавшийся вокруг бескрайний луг гусеницами
машины; хотелось идти пешком сколько могу, чтобы устать, надышаться чистым
воздухом, измазать рубашку травяной зеленью, по-волчьи проголодаться и
крепко заснуть. Просто идти и смотреть. Все астронавты любят смотреть,
иначе они бы не были астронавтами.
Странно, но, усыпив обычную осторожность, этот мир сразу расположил
меня к себе, показался мне безопасным и живым, мы словно стояли напротив и
дружелюбно разглядывали друг друга, и он гостеприимно приглашал войти в
него. Прокладывался в мои мысли и сердце зелеными лесами, в которых
созревают плоды на вечерней заре, голубыми каплями озер, лохматыми
макушками холмов и отмелями широкой прозрачной реки.
Я шел довольно долго, глядя, как гонит травяную волну разгулявшийся
ветер, как из-под ног сердито взлетают пчелы и обиженно скачут врассыпную
кузнечики, пока не наткнулся на Куклу, обычную девчачью куклу,
глупоглазую, с румяными щеками, в платьице в горошек и белых штанишках.
Нашел и ничуть не удивился, лишь оглянулся по сторонам. Но сразу понял,
что зря: кукла была старой и давно уже выцвела под солнцем и дождем.
"Люди... здесь живут люди, - подумал я, улыбнувшись. - Здесь
обязательно должны быть люди", - и прибавил шагу.
Планета не обманула моих ожиданий: вскоре вдали, посреди бескрайнего
луга, я увидел человеческую фигуру. Она была неподвижна, словно ждала
меня, а когда я приблизился, превратилась в чудесную статую девушки. Ее
отлили из темной бронзы и поставили не на постамент, а прямо среди живых
цветов. Очевидно, те, кто сделал ее, желали, чтобы она казалась застывшим
мгновением жизни, а не металлом. И это им удалось.
Сев рядом на траву и поглаживая щеку сорванной былинкой, я долго
любовался ею и думал о себе.
Чем дольше я живу, тем больше смысла нахожу во всем, мимо чего раньше
пробегал, не замечая. Вся окружающая красота была лишь обрамлением моих
чувств, желаний, мыслей, дел. И Гамлет появлялся только для того, чтоб
передать мне свой мучительный вопрос, и прочие, кто мыслил, грезил и
мечтал - чтоб стать лишь подтверждением на меня сошедших откровений.
Природа тоже обретала ценность и звучание тогда, когда в траве поблизости
скрывалась чья-то тонкая рука, и пальцы нежные, как нерв любви, тянулись
медленно ко мне сквозь стебли, и цветок клонился, накрытый краем платья. И
все это чудесно обнимало голубое небо, уединение и безмятежность душ.
Что изменилось?!
Мне кажется, я просто начал понимать немыслимую красоту и сложность
мира.
Полуденное солнце горячими оранжевыми пятнами лежало на сомкнутых
веках, грело поднятую вверх голую пятку, пальцы, словно в сырой мех,
зарылись в траву, и с каждым вздохом в меня вливались покой и светлая
надежда.
Загородившись ладонью, я открыл глаза и посмотрел на статую девушки.
Прижав согнутые пальцы к ключице, оттягивая ими край тонкого платья, она
плыла навстречу застывшим в небе облакам.
Налюбовавшись ею, я поднялся, сорвал росший рядом понравившийся мне
цветок и вставил его между пальцами статуи. Погладив на прощание ее по
нагретой солнцем щеке, я пошел дальше.
Опять навстречу заскользил нескончаемый луг - трава и цветы, цветы и
трава - зеленая бесконечность, щекочущая щиколотки и жужжащая над цветами.
Я прошел совсем немного, как вдруг ужасно захотелось скорее попасть туда,
где живут люди, сделавшие куклу в полинявшем ситцевом платье; и чудесную
бронзовую девушку. И планета снова услышала меня: сказка кольнула слепящим
лучом, заставив зажмуриться ровно на миг, затуманила горизонт и растаяла,
открыв моему взору беспорядочно рассыпавшиеся по далекой опушке дома. Они
стояли прямо среди нетоптанных трав, словно только что опущенные сверху
чьими-то руками.
Оглядевшись, я подошел к одному из них, который сразу же мысленно
окрестил "деревенской гостиницей", и, отворив заскрипевшую дверь, вошел
внутрь.
После яркого света меня ослепил полумрак, и лишь минуту спустя я
разглядел тяжелые дубовые столы, темно-оливковые стены с коричневыми
узорами старого дерева и желтые, почти белые доски пола, прохладу и
шершавость которых я ощущал ступнями.
Один из столов был накрыт, но как-то странно. Все кушанья и напитки,
недвусмысленно приглашая присоединиться к их вкусной компании, сгрудились
вокруг одного прибора. Второй же, обнимая тонкими серебряными руками
голубую тарелку с волнистыми краями, сиротливо стоял напротив. За обедом
он скрашивал мое одиночество, невольно заставляя видеть изящные
бронзово-смуглые кисти, беззвучно движущиеся над столом.
Поев, я сдвинул в сторону посуду и, положив голову прямо на стол,
закрыл глаза; прижавшись щекой к шершавой теплой доске, долго водил по ней
пальцами, ощущая каждую заусеницу и вмятину, вдыхая запах недавно вымытого
и отскобленного ножом дерева.
Когда я проснулся, за окном длинными тенями подкрался вечер. Я вышел на
крыльцо и сел на ступеньку.
Обняв колени, я молча смотрел, как растут тени и чернеет понемногу
трава, пропитываясь сумраком, и вспоминал слова из любимой книги:
"Он просидел за столом до утра, заснул, положив голову на руки, потом
проснулся и увидел, что наступило утро. Он встал, вытер лицо ладонями.
Панорама домов уходила в легкий августовский туман. Стараясь не глядеть на
незнакомую комнату, где он прожил много лет, перешагивая через бумажный
мусор и заскорузлые холсты, он вышел из квартиры и запер ее на ключ. Когда
он вышел из парадного, в уши ему кинулся негромкий призрачный шум улицы.
Панорама домов уходила в легкий августовский туман. Слышался шум работ,
звенели трамваи. Он достал из кармана ключ от квартиры и, пройдя к краю
тротуара, опустил его в ближайший водосток. Панорама домов уходила в
легкий августовский туман. Надо было жить. Звенели трамваи..."
Ведь и я точно так же опустил ключ от незнакомой мне квартиры, в
которой прожил многие годы, в водосток и, кажется, выиграл. Я жил! Мне уже
не было скучно с самим собой. Что-то неуловимо и в то же время значительно
изменилось. Я подумал: ведь, в сущности, человек только три раза в жизни
видит и чувствует окружающую его красоту: в любви, одиночестве и старости
- в этих состояниях прозрения, которые приходят к нам...
Так, в приятном оцепенении прошла целая вечность, пока небо не
сделалось из синего черным и на нем проступили звезды, а из лесу начал
выползать туман.
Обхватив себя за плечи, я почувствовал, что замерз, и, вздохнув,
поднялся и вошел внутрь "деревенской гостиницы".
Неяркий мягкий свет, шедший из стен и потолка, подчеркивал уютную
теплоту жилья, отделяя его от черной, холодной ночи. Неведомо кем накрытый
стол и тихая музыка приглашали к ужину, но я не притронулся ни к чему.
Пройдя в дальний конец зала, где скрипучая деревянная лестница обвивала
толстый резной столб, я поднялся на верхний этаж и очутился в коридоре, в
который выходило несколько дверей. Толкнув ближайшую, я вошел и оказался в
небольшой комнате.
В ней все было просто: стол, на нем ваза с огромным букетом цветов -
осколком дневного луга, кровать, шкаф и стул. Подойдя к столу, я
наклонился над цветами и обнаружил среди них точно такой же, какой я
подарил бронзовой девушке. Впервые за вечер я вспомнил о ней, представив,
что сейчас, ночью, она стала совсем черной и, как Бегущая по волнам,
беззвучно скользит по темной траве, которую гонит ветер.
Продолжая думать о ней, я разделся и лег. Затем протянул руку к вазе и
вынул из нее цветок. Капли воды, стекая по стеблю, защекотали подбородок,
грудь, заскользили по шее.
Я закрыл глаза и ощутил себя усталым и счастливым. Казалось, этот
удивительный мир, проникнув в мое сердце, вычерпал из него всю тоску и
одиночество, собранные в разных закоулках вселенной за долгие годы
скитаний, и вылепил из несбывшегося этот день и эту ночь.
Я лежал не двигаясь в темноте, и сон не шел ко мне, не желал пустить в
лабиринт своих владений. Мои мысли вновь вернулись к девушке на лугу. К ее
расслабленной руке, зацепившейся тонкими пальцами за вырез платья и
приоткрывающей нежную округлость груди, к ее живой красоте, запечатленной
в застывшей бронзе.
Всего три удара сердца отделили мысль от случившегося: скрипнула
негромко ступенька внизу, прозвучали легкие шаги по лестнице... и в проеме
распахнувшейся двери появилась Она.
Тихо. Только луна дрожала бледными пятнами на вершинах ее грудей...
Она сохранила все солнечное тепло, которое вобрала в себя днем, и
теперь отдавала его мне. Она была пламенем костра, у которого я грелся и
которому поклонялся, как древний охотник. Я подумал - вот истинное
огнепоклонничество!
Она была ведьмой, и время повиновалось ей, то растягиваясь долгими
ласковыми часами, то сжимаясь в тугой комок, бьющийся в горле, в бешеную
скачку диких коней, стремящихся разорвать меня изнутри острыми зубами,
разметать черными копытами - неуловимо менялась каждый миг, становясь то
холодно-спокойной, то трепетной и сумасшедшей, то податливой, то твердой,
как бронза. Она была женщиной, которая любит.
Утром меня разбудили странные нежные звуки. Осторожно, чтобы не
потревожить мою ночную гостью, я поднялся, подошел к окну... и замер,
пораженный. Поселка больше не было. В легкой утренней дымке передо мной
раскинулся прекрасный город. Невысокие здания, словно вырезанные из
хрупкого золотистого камня, скрывались среди чуть тронутой осенью зелени,
белесый туман висел, затаившись в тенистых улицах, размывая очертания
домов и деревьев, а разноцветные остроконечные крыши с широкими и
волнистыми, как оборки, краями были залиты ярким солнцем. И на каждой,
сверкая множеством граней, нежно и певуче звенели под порывами ветра
большие хрустальные шары.
Я взял Ее за руку. Ее, чье имя - Та, которую я люблю, - и мы пошли по
улицам старинного города, в котором никто не жил уже добрую сотню лет, где
мостовая была покрыта тонким слоем песка и между плитами пряталась яркая
зелень.
Мы заходили в дома, нас окружали чужие вещи, безмолвные и преданные
навеки, залитые синим светом, струившимся сквозь цветные стекла овальных
окон. Причудливый орнамент покрывал золотистые стены. Живой волной
скользили голубые яркие линии, затем в их бег ненавязчиво вплетались
сиреневые эллипсы, кольца, желтые треугольники и зеленые квадраты. Рисунок
сужался, темнел, становился пронзительным, ярким и неожиданно разбегался
замысловатым узором беспомощных розово-фиолетовых овалов. И постепенно, то
накатываясь, то исчезая, в голове начинала звучать тихая и чистая мелодия,
послушная изгибам линий, гамме цветов. Каждый дом пел свою песню,
мурлыкал, наигрывал, сообщая о сегодняшнем настроении своих хозяев.
Сегодняшнем... но какого дня? Какого столетия? Какой вечности?..
Порывами налетал ветер, и тогда по мостовой, словно акробаты,
кувыркались послушные бурые листья. Ветер носился по улицам, поднимал пыль
и, бросая ее пригоршнями в хрустальные шары на крышах, тут же затихал,
чтобы послушать их призрачное звучание. И вновь срывался и мчал,
посвистывая и гудя в узких переулках, замолкал, выносясь на берег древнего
канала, и, перепрыгнув его, петлял между изгрызенных временем рыжих
холмов.
Иногда ему надоедала эта извечная игра, и он начинал путать Ее волосы,
бросая лукаво их мне в лицо, и, обидевшись на наше к нему равнодушие,
затаивался и дышал из древних стен и плит неуловимо-изменчивым и временами
как будто знакомым запахом молчаливой тайны.
Пришел и прошел день.
В "деревенской гостинице", приготовленный заботливой рукой, нас ждал
ужин. Звучала музыка. Три неизвестных инструмента, взволнованно
перекликаясь, сплетая голоса, кружа, тоскуя, пели о несбыточном - о любви,
о вечности, о тоске, которая летит по вселенной, призывая - где ты любовь,
где ты?.. Ее тонкие пальцы лежали у ножки бокала, еле заметно подрагивали,
мягкий свет переливался в перламутре ногтей. И все вместе: музыка, белизна
затканной гладью скатерти, бледное золото шампанского в бокале и Ее
рассеянная красота поднимали во мне уверенность в чудесности нашего
будущего и обязательном немыслимом счастье.
Утром, когда я проснулся, то долго не открывал глаза, чтобы еще хоть
немного продлить ощущения ночи. Мои мысли бродили где-то в закоулках
воспоминаний, они были огромны, и я растворялся в них так окончательно,
что долго не мог вернуться.
Открыв наконец глаза, я увидел - на столе в треугольнике солнца,
прорывающемся сквозь, кружево ставня, сидела бабочка.
Она возвратила меня к реальности и делам. Подойдя к окну, я вздохнул
полной грудью - воздух был теплый и сухой.
"Уже позднее утро", - подумал я, ни на секунду не удивившись, почему я
один, лишь легкая грусть - воспоминание неповторимого и прекрасного -
наполняла мою грудь всю обратную дорогу. И еще жаль было цветок, вечером
он был в вазе, но теперь исчез, и мне нигде не удалось отыскать его.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг