Башмаков уже на другой стороне и всегда безошибочно - под развесистыми
корнями старой подмытой березы. Потом, отдышавшись, проделывал то же самое,
но теперь в обратном направлении. Выйдя на берег, Олег как подкошенный падал
лицом в землю, успевая в последнее мгновение подставить руки, и отжимался
раз двадцать для согрева. Неторопливо направляясь к своим учебникам, он
краем глаза ловил, какое впечатление произвело его показательное выступление
на окружающих, особенно на девушек.
И вот однажды, когда, в очередной раз проделав свой коронный номер,
Башмаков улегся под кустиком и углубился в физику, над ним раздался веселый
голос:
- Ихтиандр, вы курящий?
Он поднял глаза и увидел загорелый девичий стан в белом влажном и
потому почти прозрачном купальнике. Олег задрал голову и обнаружил, что лицо
у окликнувшей его девушки круглое, улыбчивое, волосы светлые, вернее,
обесцвеченные, а глаза - лучисто-шальные.
- Во попался - некурящий, неговорящий!
- Нет, я немного курю... - неловко признался Башмаков.
- "Стюардессу" будешь? - она протянула ему пачку сигарет. Олег
замешкался. Он вытирал о траву (чтобы взять сигарету) мокрые после купания
пальцы и безуспешно оттаскивал взгляд от жгучих сокровенностей,
просвечивавших сквозь влажный купальник.
- У тебя что? "Опал"? - незнакомка громко, по-уличному засмеялась.
- У меня? Н-нет... - пробормотал он растерянно и только тогда
сообразил, что веселая девица имела в виду популярный в ту пору анекдот про
пилота, штурмана и стюардессу.
- Тебя как звать, нырок?
- Олег.
- А меня Оксана. Голова-то от книжек не заболела?
И она уселась прямо на конспекты, моментально расплывшиеся акварельной
синевой. Они покурили (Башмаков только делал вид, будто курит), поболтали о
погоде и о том, что в пруду скоро нельзя будет купаться из-за брошенных в
него пустых бутылок. К Оксане пару раз подходили какие-то парни, довольно
развязные, и звали назад в компанию, но девушка только отмахивалась:
- Да ну вас, ханурики, надоели! А когда солнце скрылось за огромными
измайловскими березами и пруд стал цвета кофейного напитка "Артек", Оксана
пригласила Олега в кино и даже купила ему билет, потому что у Башмакова было
с собой всего десять копеек на обратную дорогу: родители его никогда не
баловали.
Едва в зале погас свет и на экран, как черно-белый колобок, выкатился
земной шар, увитый лентой с надписью: "Новости дня", Оксана тяжко вздохнула.
Наверное, из-за того, что сеанс начался со скучной кинохроники, а не с
веселого "Фитиля". Обычно в таких случаях вздох огорчения вырывался у всего
зала. Потом, когда начался фильм, новая знакомая еще раз вздохнула, на этот
раз призывно, и как бы случайно положила руку на башмаковское колено. Олег
боялся шевельнуться, чтобы не спугнуть эту счастливую нечаянность, - и тогда
Оксана наклонилась и довольно громко шепнула ему в ухо:
- Ну что ты сидишь, мертвый? Поцелуй меня!
Олег, никогда прежде не целовавшийся, тут же выполнил эту просьбу с
развязной решительностью многоопытного лобызателя. От поцелуя осталось
странное послевкусие: смесь сигаретной горечи и сладости мятных леденцов.
- Ой, да ты совсем не умеешь! - захихикала Оксана.
- Ну почему же! Просто здесь темно и люди...
- Ладно, не бойся, я тебя научу. Но о другом даже не мечтай! Понял?
- Понял, - грустно кивнул в темноте Олег, хотя еще полчаса назад он не
мечтал даже о поцелуе.
С этого дня Башмаков уже почти не открывал учебников (что привело
впоследствии к позорному провалу на первом же экзамене), а если и открывал,
то книжная мудрость проплывала мимо, как серый сигаретный дым, в котором
угадывались лучисто-шальные Оксанины глаза. Натомившись и натосковавшись за
целый день ожидания до ломоты в теле, Башмаков мчался на Красную Пресню,
покупал эскимо и ждал возле проходной "Трехгорки". В нескончаемом потоке
ткачих он выискивал глазами Оксану, и когда наконец находил, то испытывал
совершенно несказанное чувство. Ближе всего, но тем не менее плоско и
приблизительно это чувство обозначается замызганным словом "счастье".
- Мороженое купил? - спрашивала Оксана. Он молча вынимал из-за спины
эскимо.
- Устала как собака, - доверительно сообщала она и слизывала сразу
полмороженого. - Куда пойдем?
- Может, в Сокольники? - предлагал Башмаков, сладко мертвея от
предчувствия долгих поцелуев в пустых аллеях.
- Нет, сначала надо где-нибудь глаза пронести!
"Пронести глаза" означало пошляться по магазинам - ГУМу, ЦУМу или
калининским стекляшкам, поглазеть на товары, которых тогда, кстати, было еще
довольно много, прицениться и, конечно, ничего не купить. Башмакову родители
выдавали на все про все полтинник в день, а Оксана ползарплаты отправляла
матери и младшим братьям в Тулу или сама ехала туда с сумками, набитыми
мясом, колбасой, фруктами и сладостями. Оксанин отец пять лет назад
завербовался на Север - подзаработать, и его буквально через месяц зарезал в
драке расконвоированный зэк.
- Ты смотри, цигейковая шуба, - говорила она, щупая мех, - полторы тыщи
стоит! И ведь кто-то же покупает! Потом они ехали в Сокольники, или шли в
кино, или блуждали по Москве, забредали в глухие подъезды и, прислушиваясь к
дверным хлопкам, целовались. Башмаков быстро освоился с новым делом и даже
достиг под руководством Оксаны известной изощренности, что впоследствии
отмечали и Катя, и Нина Андреевна, и Вета. Иногда она позволяла ему
поцеловать свои остренькие, точно звериные мордочки, грудки, а порой - очень
редко - допускала даже к влажной и горячей девичьей тайне. При этом она
дышала шумно и обреченно, но потом вдруг перехватывала его руку:
- Ага, разбежался! Хорошенького понемножку, а то мужу ничего не
останется!
- А ты выходи за меня! - шутил Башмаков срывающимся голосом.
- Ты еще маленький, - смеялась она. Потом он провожал ее до общежития,
дожидался, пока злая спросонья дежурная отопрет дверь и впустит
припозднившуюся жиличку со словами:
- Ох, лимита проклятущая, когда ж вы нагуляетесь?!
- Ладно, дурында старая, как будто сама молодой не была! - весело
огрызалась Оксана и, на прощание лизнув Олега в щеку, исчезала.
А он ехал чуть не с последним поездом метро к себе в Малый
Комсомольский переулок - и тихонько отпирал дверь, потому что вся
коммуналка, включая его родителей, давно уже спала, готовясь к новому
трудовому дню. Разве только Дмитрий Сергеевич, директор вагона-ресторана,
живший один в двух комнатах, сидел на кухне с деревянными счетами и кипой
накладных.
Но однажды родители все-таки дождались его возвращения. Мать нервно
вязала, стуча спицами, а отец играл желваками, как Шукшин в "Калине
красной", и курил папиросу в комнате, хотя обычно выходил для этого на
лестничную клетку.
- Ну и как ее зовут? - спросила Людмила Константиновна.
- Оксана. Мы, наверное, поженимся, когда мне восемнадцать исполнится...
- Не рановато? - усмехнулась мать.
- Женилка выросла? - сурово поинтересовался Труд Валентинович. - Когда
тебе восемнадцать исполнится, ты не в загс, а в армию у меня пойдешь,
засранец, Родину защищать! Может, поумнеешь за два года. Хватит того, что ты
из-за нее в институт провалился!
- Это не из-за нее...
- А из-за кого? из-за него? - отец настойчиво углублял тему
топографического низа.
- Где она работает? - продолжила мать перекрестный допрос.
- На "Трехгорке".
- Москвичка?
- Не совсем.
- Ясно, лимитчица, - определил Труд Валентинович.
- Ты больше с ней встречаться не будешь! - объявила мать таким тоном,
каким обычно сообщала посетителям, что высокое начальство не примет их ни
сегодня, ни в обозримом будущем.
- Буду! - огрызнулся Олег.
- Что-о-о? - взревел Труд Валентинович, расстегивая ремень. - Мы из
него человека с высшим образованием хотели сделать, а он из-за какой-то
давалки... Эх ты, бабашка!
- Она не давалка!
- Тем более!
Порки не получилось по причине буйного несогласия воспитуемого с такой
непедагогической мерой воздействия. На грохот упавшей этажерки и крики
Людмилы Константиновны сбежался Дмитрий Сергеевич. Он и оттащил
разъяренного, побагровевшего Труда Валентиновича от Олега.
- Убирайся отсюда! - орал отец, вырываясь.
- Это и мой дом! - всхлипывал Башмаков, потирая помятую шею.
- Твои одни только сопли! Олег хлопнул дверью так, что домик,
выстроенный давным-давно, содрогнулся вековой штукатуркой. Ночевал он на
Ярославском вокзале, где до рассвета рассказывал свою печальную историю
какому-то командированному, который тоже грустно поведал про утраченный
чемодан с совершенно новой пижамой:
- И ведь глаз с него не сводил... Только задумался на минуточку!
На следующий день Башмаков - без эскимо - встретил Оксану возле
проходной и объяснил, что подрался с отцом и ушел из дому.
- Из-за меня? - восхитилась она.
- Из-за института.
- Значит, из-за меня. Горе ты мое! Ну, поехали в общагу - Нюрка как раз
в деревню за салом отвалила. Оксана отвлекла дежурную легким скандальцем, и
Олег проскользнул мимо поста. Стены комнатки были заклеены портретами
Муслима Магомаева, Евгения Мартынова и Анны Герман, вырезанными из журналов.
На веревке, натянутой наискосок, сушились женские мелочи. На столе лежала
записка: "Харчо я доела, а котлеты остались тебе. Н.". Олег насчитал три
ошибки: две орфографические и одну синтаксическую. В ту ночь Оксана была
готова, кажется, на все, но Башмаков проявил удивившую ее сдержанность и лег
спать на Нюркину кровать.
- Ты чего? - удивилась она.
- Мужу твоему ничего не останется.
- А ты передумал жениться, что ли?
- Нет, не передумал.
Большой знаток жизни сосед Дмитрий Сергеевич как-то сообщил Олегу,
будто "нераспечатанные" подружки, которым девственность служит чем-то вроде
пояса верности, обычно дожидаются парней из армии, а, соответственно,
"распечатанные" пускаются во все тяжкие: "У меня вот одна официантка,
целехонькая, парня три года с флота ждала. Никого к себе не подпускала".
Когда Олег через два дня вернулся домой, испуганные родители мудро и
дальновидно сняли свои требования и настояли лишь на том, что все разговоры
о женитьбе откладываются до возвращения из армии. Сейчас смешно даже
вспоминать, но в ту пору он совершенно серьезно воображал, как придет из
армии, возможно, даже с орденом, как они поженятся, вместе поступят в
институт и он приучит свою молодую жену читать книжки.
Отец устроил Олега к себе в типографию курьером. Зарплата была
маленькая, а носишься на своих двоих по всей Москве с утра до вечера. Зато
пошел трудовой стаж, да и на любовное томление, как рассудили мудрые
родители, сил поменьше остается. В апреле Олег с разрешения матери пригласил
Оксану на свой день рождения, фактически совпавший с проводами в армию.
Народу собралось много: несколько школьных друзей, взиравших на Оксану с
определенным недоумением, соседи по коммуналке. Приехала из Егорьевска
бабушка Евдокия Сидоровна, отцова мать. Людмила Константиновна была внешне
дружелюбна, даже беседовала с Оксаной о состоянии текстильной
промышленности, но лицо ее при этом выражало следующее: "Если случится
невозможное и эта лимитчица станет моей невесткой, я приму цианистый калий -
и никакой помощи от меня не ждите!" А бабушке Дуне, напротив, Оксана
понравилась, и она радостно делилась с соседями:
- Справная деваха. Телистая. Повезло Олежке!
Дмитрий Сергеевич опоздал, но принес из вагона-ресторана кастрюлю
затвердевших эскалопов и разглядывал Оксану с настойчивым интересом. А
выпив, даже стал зазывать ее к себе на работу, живописуя железнодорожную
романтику и красоты транссибирской магистрали. Отец был в веселом
расположении духа, соорудил из старой наволочки макет армейской портянки и
учил сына наворачивать ее на ногу. Они окончательно помирились, и Труд
Валентинович под большим секретом, выведя сына на лестничную клетку,
рассказал, что в 52-м, до женитьбы, у него тоже была ткачиха, раскосая
татарочка Флюра:
- Девка непродолбенная!
Потом Олег поехал провожать свою основательно захмелевшую возлюбленную.
Они всю дорогу буйно целовались под неодобрительными взглядами прохожих, а
когда добрались до общежития, Оксана сунула дежурной трешку и буквально
силой затащила Олега к себе. Сонную Нюрку, в ужасе закрывавшую руками
зеленые бигуди, она буквально вытолкнула из комнаты. Едва закрыв дверь,
Оксана прямо-таки набросилась на смятенного призывника.
- Зачем?! - отбивался он.
- Чтоб ты меня не забыл, дурында ты правильная! она стала торопливо
расстегивать башмаковские брюки, горячо дыша ему в лицо выпивкой и закуской.
И он решился... Но, увы, его неопытное вожделение тут же бурно
скончалось в требовательных Оксаниных пальцах.
- Недолет! - ласково и в то же время обидно рассмеялась в темноте она.
- Ладно. Поезжай домой! А то Нюрка обозлится. И мамаша твоя глаза мне
повыковыряет!
- Ты меня будешь ждать?
- Уже жду. Ты разве не видишь?
Мучительные воспоминания об этом "недолете" еще долго, до самой встречи
с Катей, осложняли Башмакову личную жизнь. Родители дождались своего часа и,
специально разведав, подробно, с деланным сочувствием написали Олегу в армию
про то, чем занимается его первая любовь, покуда он выполняет свой ратный
долг. Рядовой Башмаков сначала не поверил, но писем от Оксаны в самом деле
не было - ни одного. И с ним началось такое, что месяц его даже не пускали в
караул, боясь оставить наедине с АКМом. Замполит, присмотревшись, вызвал
Олега в ленкомнату и первым делом приказал:
- Фотку покажи!
Олег, серый от переживаний, вынул вложенный в военный билет снимок и
протянул капитану.
- Кандидатка в мастера спорта, - мрачно молвил замполит, чья жена, по
слухам, наотрез отказалась ехать с ним сюда, на Сахалин.
- Какого спорта? - оторопел рядовой Башмаков.
- Какого? Троеборье в койке. Забудь о ней! - приказал замполит. И Олег
не сразу, но забыл. Во всяком случае, ему так казалось. Напомнил рядовой
Дарьялов, за что и получил по фанере, да так, что Башмаков уже увольнялся, а
разговорчивый салабон все еще покашливал, хватаясь за грудь. Со временем
Дарьялов стал модным художником, а прославился он во второй половине 80-х
картиной "Неуставняк". Полотно изображало кровожадных волчар, одетых в
дембельские кители и рвущих на куски нагого, беззащитного салажонка. Ветин
отец, оказывается, даже купил несколько картин Дарьялова. Недавно Башмаков и
Вета навестили его выставку в Манеже и даже подошли, чтобы пожать художнику
руку. Дарьялов, чахоточно покашливая, поблагодарил за лестные отзывы, но
однополчанина, конечно, не узнал. А сам Олег Трудович не решился напомнить
живописцу о своей роли в становлении его недюжинного таланта...
Когда Башмаков, одетый в новенькую парадку с гвардейским значком,
напоминавшим орден Боевого Красного Знамени, ехал домой на поезде через все
безразмерное Отечество, он клялся и божился, что даже не спросит про Оксану.
И уже на второй день примчался в общежитие. На стенах висели все те же
Муслим Магомаев, Евгений Мартынов и Анна Герман. Нюрка была все в тех же
зеленых бигуди. Оксана, оказывается, давно уже уволилась с "Трехгорки" и
снимала однокомнатную квартиру. Адрес Нюрка с готовностью написала на
бумажке, сделав при этом невероятное количество ошибок.
- Но лучше туда не едь!
- Почему?
- Да так. А если что, заходи - чайку попьем...
Но Башмаков в тот же день отправился в Коломенское, нашел означенную в
бумажке "хрущевку" и несколько часов маялся, не решаясь подняться на этаж и
позвонить. Когда же он наконец решился, к подъезду подкатил новехонький
"жигуль", из него выпихнулся толстый лысый грузин (тогда всех кавказцев
почему-то считали грузинами) и громко, с шашлычным акцентом крикнул:
- Оксана, мы приехал!
Не дождавшись ответа, он кивнул оставшемуся за рулем такому же лысому
толстому земляку - и тот длинно засигналил. Через несколько минут из
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг