провалился в велюровое кресло, такое мягкое и податливое, что возникло
опасение удариться задом об пол.
Прихлебывая, точно щупая губами, коньяк, Николай Поликарпович
расспрашивал об институтских делах своей дочери, заметил вскользь и про
Семеренко: мол, испытанный боец, но время его прошло; потом ни с того ни с
сего похвалил Валеру за мудро избранную тему диссертации и высказал
соображение, что для профессионального партийного работника историческое
образование, а тем паче кандидатская степень - в самый раз. Сегодня ведь
науку матерком на открытия не подвигнешь, изнутри нужно знать проблемы,
изнутри! Говорил Кутепов медленно, выстраивая законченные и выверенные
предложения, хорошо держал паузу и только иногда - очень редко -
простонародно путал ударения.
С пирогом из кухни появилась мама - Людмила Антоновна, полная, даже
расплывшаяся женщина с красным и потным, наверное, от духовки, лицом. Перед
тем как протянуть Валере ладонь, она тщательно вытерла ее о передник, а
потом поинтересовалась, не озорничает ли ее Лялюшонок на занятиях.
Стол был хорош и напоминал выставку продуктов, давно уже исчезнувших из
торговой сети. Нет, вы поймите правильно, по отдельности, если постараться,
севрюгу, например, или греческие маслины, крабов, допустим, или судачка
раздобыть и поесть можно, но так, чтобы все это непринужденно сошлось на
одном столе во время рядового субботнего обеда,- такого Валере еще видеть не
приходилось.
Застольная беседа состояла из деловитых вопросов Николая Поликарповича,
вежливых ответов Чистякова, Лялиных хихиканий и причитаний Людмилы Антоновны
по поводу якобы плохого аппетита у гостя, хотя Валера лично сгваздал добрую
треть пирога с начинкой из белых грибов. Кутепов снова завел речь о
диссертации, расспрашивал о гражданской войне на Урале и очень удивился,
узнав, что Советскую власть там поддерживали всего три процента казачества.
"Как чувствовали!" - засмеялась Ляля. А Николай Поликарпович очень серьезно
заметил: "Когда бранят Сталина за жестокость, забывают про то, как трудно
брали власть!"
К вечеру подъехал еще один гость - зампред Краснопролетарского
райисполкома Василий Иванович Мушковец, земляк или дальний родственник
Людмилы Антоновны, которую он звал почему-то "Людша", а Ляля, в свою
очередь, величала его "дядя Базиль".
Дядя Базиль с ходу предложил выпить за тылы, за любимых жен, без
которых мужчины, как партия без народа. Николай Поликарпович, становившийся
от спиртного только рассудительнее и государственнее, согласился с этим
тостом и добавил, что в женщине, как и в военной технике, главное не
красота, а надежность. "Не скажи,- заспорил Мушковец,- одно другому не
мешает. Людшу-то небось не за одну надежность брал! А Ляльку свою и вообще
шехерезадой вырастил". Лялька хмыкнула и ушла на кухню помогать матери мыть
посуду. "Дочь - молодчага!" - проводив ее взглядом, директивно отметил
Кутепов и нежно улыбнулся. "А ты, значит, тот самый барбос, который хотел
Берлинскую стену развалить!" - вдруг захохотал дядя Базиль и с такой силой
заколотил Валеру по спине, словно хотел выбить смертельно застрявшую кость.
"Клевета!" - автоматически ответил Чистяков. "Райком в игры играет,-
заступился Николай Поликарпович,- а хорошие ребята страдают. Мы товарищей
поправили..." "Вот ведь кошкодавы! - посуровел Мушковец и предложил
почему-то на английский манер: - Давайте уыпьем уиски!"
Потом смотрели по видеомагнитофону "Белое солнце пустыни", и когда
Верещагин- Луспекаев произнес свое знаменитое "За державу обидно!" - дядя
Базиль всплакнул, а Кутепов, подумав, сообщил, что теперь понимает, почему
космонавты так любят именно этот фильм. Вскоре из кухни вернулась Ляля и
решительно изъяла захмелевшего Чистякова из общества Николая Поликарповича и
Василия Ивановича, уже готовых запеть и шумно обсуждавших, с какой песни
начать.
Она повела Валеру в свою комнату, все еще чем-то похожую на детскую, и
показала толстенный каталог, недавно привезенный из Нью-Йорка. Эта книжища
наверняка издавалась и засылалась к нам исключительно с подрывными целями,
ибо в действительности такого обилия и разнообразия промтоваров не может
быть, потому что не может быть никогда! Когда они, трогательно сблизив
головы, листали многостраничный раздел дамских бюстгальтеров, в дверь
тихонько заглянула Людмила Антоновна и, умильно вздохнув, скрылась.
Расходились поздно, после того, как Николай Поликарпович, поддавшись
долгим уговорам дяди Базиля, поиграл на баяне. Оказалось, еще один такой же
инструмент хранился у него в горкоме в комнатке для отдыха рядом с
кабинетом: в трудные минуты он запирался, брал баян в руки и отдыхал душой.
"Поиграю минут десять - и давление в норме!" - улыбнулся Кутепов. Провожая
Валеру до двери, он задержал его руку в своей и, медленно подбирая слова,
потребовал, чтобы начиная с сегодняшнего дня на правах доброго знакомого
Чистяков поблажки Ляльке не давал, а спрашивал с нее "по всей строгости и
даже еще строже". Людмила Антоновна мигала добрыми глазами и приглашала
заходить запросто.
На воздух вышли вместе с Мушковцом. У подъезда ждала черная "Волга",
которую вызвал Кутепов, водитель спал, надвинув на лицо ондатровую шапку.
Дядя Базиль заботливо решил подвезти ослабевшего Валеру и всю дорогу шумел о
том, что окружающая гнусная жизнь просто кишит кошкодавами и такие
изумительные мужики, как Николай Поликарпович, встречаются один на миллион,
а таких замечательных девушек, как Ляля, попросту не бывает! Когда машина
остановилась возле подъезда с освещенной вывеской "Общежитие педагогического
института", Мушковец удивленно помотал головой, словно отгоняя наваждение, и
тихо сказал: "Заходи как-нибудь, порешаем твой жилищный вопрос..."
Ночью Валере приснился сон, будто бы он снова пришел к заболевшей Наде
в "бунгало", принес мед и лекарства, но она почему-то накрылась с головой,
лежала неподвижно и не отзывалась. "Гюльчетай, покажи личико!" - попросил он
и стал стаскивать с нее одеяло, а когда стащил, увидел не Надю - Лялю, она
улыбалась и показывала ярко-малиновый язык.
Честно говоря, до того самого дня, когда они должны были идти во Дворец
бракосочетания расписываться, Чистяков надеялся на примирение, он втайне
думал, что Надя просто воспитывает его, дабы никогда больше в их грядущей
семейной жизни не смел он поднимать на нее руку! Валера несколько раз
пытался объясниться, но она смеялась в ответ или называла его занудой -
человеком, которому проще отдаться, чем втолковать свое нежелание это
делать. Чистяков позвонил даже мамульку, та всхлипывала в трубку и
спрашивала, из-за чего они поссорились. Объяснять он не стал.
Миновал день их несостоявшейся свадьбы, наступила весна, и однажды
возле факультета он увидел Надю в компании тощего и неряшливо одетого
очкастого малого, очень похожего на тех, что в довоенных фильмах изображали
до идиотизма рассеянных талантливых молодых ученых. "Это - Олег! -
представила Надя.- Он пишет прозу..." "Про заек?" - скаламбурил остроумный
Валера. "Прозаик,- кивнула Печерникова.- А это Валерий Павлович Чистяков -
заместитель секретаря парткома по идеологии!" - сказала она это с той
интонацией, с какой объявляют гостям любимца семьи, юного дауна с
грушевидной головой и ясными бессмысленными глазами. Малый с усмешечкой
кивнул, и Чистяков понял: неизвестно, как там у них в койке, но на предмет
руководящей роли партии в обществе они поладили. Прощаясь, Валера пристально
посмотрел на свою бывшую невесту, давая понять, мол, если так уж замуж
невтерпеж, могла бы найти преемника и получше, чем этот засушенный богомол!
Надя же ответила ему улыбкой, полной превосходства и тайной женской
греховности.
Через несколько дней Ляля днем после лекций затащила Валерпалыча к
себе, чтобы показать по "видику" новый, тайный штатовский фильм. Дома никого
не было, оказывается, Людмила Антоновна, идентифицированная им как
домохозяйка, тоже работала - преподавала античную литературу в
Полиграфическом институте. Ляля поставила кассету и, пока тянулся нудный
американский пролог с длинными разговорами и страдальчески наморщенными
лбами, переоделась в обалденное черное кимоно, сварила кофе и приготовила
тосты с сыром. А когда на экране началась эротическая сцена со стонами и
непонятным мельканием многочисленных конечностей, студентка Кутепова
расстегнула Балерину рубашку, провела коготками по его груди и подставила
губы для поцелуя. Обмирая от смущения и прислушиваясь к шорохам в прихожей,
Чистяков с педагогической сдержанностью поцеловал ее и почувствовал себя
чуть ли не растлителем. Не давая опомниться, Ляля повлекла его руку под
кимоно: там оказалось совершенно голое тело и крепкие, как бицепсы, груди.
Кожа была покрыта твердыми пупырышками и напоминала книжку для слепых. А в
самый проникновенный момент, задыхаясь, Ляля прошептала: "Ну, милый,
здравствуй!"
Кто ее выучил этому странному приветствию, неизвестно. Возможно,
выудила из какого-нибудь видеофильма. Между прочим, несколько позже Чистяков
все-таки поинтересовался приблизительным количеством своих предшественников,
с которыми она здоровалась подобным образом. Спросил не из ревности, из
любопытства. Ляля не моргнув глазом заявила, что в девятом классе у них
образовалась дружная шведская семейка, но что с тех пор она поумнела и
поняла преимущества индивидуального секса перед групповым; и, глядя на
поглупевшее от неожиданности лицо Валерпалыча, студентка Кутепова долго и
радостно хохотала.
Через полгода Чистяков защитился - ни одного "черного шара", а в
выступлениях оппонентов - прямое указание: половина докторской диссертации
уже есть, только работай! Поздравляя новоиспеченного кандидата наук,
профессор Заславский тонко заметил, что в лице Валерия Павловича счастливо
соединен талант исторического исследователя и общественного деятеля...
"Поэтому не повторяй ошибки тех дураков, которые руководили нами до тебя! -
сказал от себя сидевший рядом Желябьев и озабоченно добавил: - Пятнадцати
может не хватить..."
Поясним: только-только вышло постановление, запрещавшее устраивать
официальные банкеты по случаю защиты диссертаций, и застолья, естественно,
переместились из ресторанов и актовых залов институтов в квартиры. Желябьев
еще за месяц предложил Валере в полное распоряжение свою квартиру, сообщив,
что у него имеется для таких случаев девочка из заводской столовой, которая
режет салаты с капиталистической скоростью, и что от Чистякова потребуется
только "горючее" - бутылок пятнадцать. О предстоящем товарищеском ужине
знала, конечно, вся кафедра, предвкушала, и, когда после объявления итогов
тайного голосования Надя тепло поздравила Чистякова и хотела уйти, доцент
Желябьев занервничал и сказал, что своим поведением аспирантка Печерникова
ставит в неудобное положение их всех, ибо постановления власти нужно или
нарушать всем вместе, или вообще не нарушать. Надя покорилась.
Первый тост подняли за историческую науку, второй - за свеженького
кандидата, третий - за научного руководителя, четвертый - за южноуральских
казаков и их славного командира Николая Томина, счастливо павшего от
басмаческой пули и не харкавшего кровью в подвалах Лубянки, к которой даже
Железный Феликс стоит сегодня спиной... Потом профессор Заславский стал
горько корить Надю за то, что она, умница, написала прекрасную, но
совершенно непроходимую первую главу и отказывается, скверная девчонка,
исправить хоть одно слово. "Столыпин - великий государственный деятель! Но,
голубушка, Надежда Александровна, время этой аксиомы еще не пришло. Только
не надо тонко улыбаться и считать меня старым олухом... Под видом критики
можно тоже сделать немало. Немало! Вспомните, милая, средневековых
богословов..." И в подтверждение твоего тезиса профессор Заславский стал
рассказывать осточертевшую всем встречу с монархистом Шульгиным. Вскоре
заведующего кафедрой вынесли и уложили в такси.
В тот вечер Валера рюмок не считал и был в ударе. Оглушительный успех
имела история, которую сам Чистяков слыхал от одного специалиста по
казачеству. Однажды Буденному к очередному юбилею решили поднести его
портрет, конный. Живописец, получивший этот почетный заказ, стал
просматривать старые фотографии, чтобы получше подобрать прототип для
маршальского скакуна, благо с иконографией самого Семена Михайловича было
все в порядке. И вот очень уж понравился художнику скакун под наркомом
Ворошиловым, когда тот принимал один из парадов на Красной площади. На
полотне благородное животное выглядело, как живое, хорош был и маршал,
особенно усы! Автор уже просверлил дырочку для лауреатского значка. Повезли
портрет Буденному, показали, а он как заревет: "Так-вас-распротак! Меня,
Буденного, на Климкиной кобыле нарисовать! Вон отсюда!.." "Вранье, конечно,
но очень смешно!" - похвалил, вытирая слезы, доцент Желябьев.
Между прочим, все были уверены, что именно в этот торжественный день
Валера и Надя - а про их ссору знала вся кафедра- обязательно помирятся.
Весь вечер Чистяков ловил на себе ободряющие взгляды доброжелателей, мол,
давай-давай, другого случая не будет... И он чувствовал себя мальчишкой -
школьником, написавшим девочке записку, про которую вдруг узнал весь класс.
Помогая Наде тащить грязную посуду на кухню, где орудовала неутомимая
девушка из заводской столовой, Чистяков заплетающимся языком, но гордо
сообщил, что строчка "Все кончено, меж нами связи нет" - это, кажется, из
Брюсова! Печерникова улыбнулась и сказала, что теперь видит перед собой
настоящего кандидата наук...
Отключился Валера на оттоманке под Мурильо. Проснувшись среди ночи, он
почувствовал во рту пресную сухость, а язык ворочался с каким-то наждачным
скрежетом. В ванной комнате Чистяков включил почему-то душевой смеситель и
стал пить, припоминая, что однажды уже пил так, в детстве, в пионерском
лагере,- из садовой лейки, и привкус воды был такой же металлический...
Возвращаясь назад к оттоманке, Валера заблудился: в спальной дрыхли Желябьев
и повариха, она так странно закинула на доцента голую ногу, словно хотела
перебраться через него; в библиотеке на кожаном диване, застеленном
простыней, под клетчатым пледом лежала Надя, наверное, она допоздна помогала
наводить . в квартире порядок после кафедрального разгула и осталась
ночевать.
Чистяков тихо подошел к дивану, встал на колени и заплакал по своей
утраченной любви. Темнота за окном начинала приобретать предрассветный
серебристый оттенок. Возможно, Надя не спала, а может быть, ее разбудили
рыдания несчастного диссертанта, она выпростала из-под пледа руку, погладила
Валеру по мокрой щеке и прошептала: "Все было так хорошо, а ты все так
испортил".
Утром Чистяков очнулся на кожаном диване, раздетый и заботливо укрытый
пледом. Рядом никого не было, но подушка пахла Надиными волосами, на белой
простыне чернел загадочный иероглиф потерянной шпильки, а в больной голове
крутилась странная фраза: "А раньше ты был бдительным, товарищ!"
На свадьбу по предложению остроумного Желябьева Наде подарили набор
китайского постельного белья и двухтомник Шолохова "Поднятая целина".
Секретарша Люся, представлявшая на торжестве кафедру и вручавшая
общественные подарки, рассказывала потом, что на Печерниковой было
восхитительное платье, что жених по имени Олег произвел занюханное
впечатление, что на свадьбе было много поэтов и они замучили всех своими
стихами.
Весной Надя ушла из аспирантуры и стала работать в школе. С тех пор
Валера ее не видел.
Алексей Андрианович сдержал свое слово: в ВАКе диссертация пролежала
два с половиной месяца. Получение кандидатского диплома, ужасно нескладного,
коричневого, с дурацким розовым бумажным вкладышем, праздновали у Кутеповых,
в семейном кругу. Между тушеной парной бараниной и десертом Чистяков сделал
официальное предложение Ляле. Николай Поликарпович задумчиво сообщил, что,
по его мнению, прочная семья - единственный залог жизненных удач и успешного
служения обществу, а присутствовавший при сем дядя Базиль заявил, что у двух
таких замечательных барбосов, каковыми являются Валера и Ляля, будут
очаровательные барбосики. Людмила Антоновна в этот исторический момент
находилась на кухне и вынимала из духовки торт, а когда обо всем узнала, то
прочитала жениху и невесте стихотворение Степана Щипачева "Любовь- не вздохи
на скамейке"...
Свадьбу играли в хорошем загородном ресторане. Медовый месяц провели в
Болгарии на Золотых Песках: путевки в конверте преподнес дядя Базиль. Ляля
водила Валеру на нудистский пляж, и он имел возможность удостовериться, что
у его юной супруги отличная фигура, особенно на фоне обвислых западных
теток, которые, вставив фарфоровые зубы, полагают, очевидно, будто у них
помолодело и все остальное. Жили молодые в великолепном двухкомнатном люксе
с видом на море и акробатически-широкой кроватью. "Ну, милый, здравствуй!"
Воротившись в Москву, Чистяков узнал о скоропостижной смерти Семеренко:
в вестибюле института висел выполненный на ватмане черной тушью некролог.
Алексея Ан- дриановича, оказывается, пригласили в Белоруссию на слет старых
партизан, он поехал, повидался с боевыми друзьями, побродил по местам, где
пришлось воевать, поспорил с некоторыми горлопанами, недооценивающими
значение особых отделов во время войны, выпил за Победу... Прибыл назад
бодрый, на одном дыхании провел партком, посвященный итогам сессии, и умер
ночью во сне, как умирают любимые богом люди.
Новым секретарем парткома, разумеется, стал Валерий Павлович Чистяков.
Во время второго перерыва снова пили чай с бутербродами, и Бусыгин
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг