отправить сразу, соображение было у кого-то дельное - кабы лесовиков тут,
на Пустоши, остановить, может, Город бы легче отделался. Но, как водится,
покуда дельное соображение обмозговывали да согласовывали, время ушло.
Спохватились, погнали и в самую середку и угодили. Приданная группа из
нескольких танков расстреляла саму себя, а остальное закончили лесовики.
Они даром что будто бессмысленная ползучая тварь какая - перли-то потоком,
маленькие, в полроста, грязные, косматые,- а мигом оттянулись, окружили да
из захваченного оружия и пожгли. Тогда Лысое на добрую треть шире стало...
Да, вот там они, сердечные, и остались, и, говорят, ниже старшины в
Стальной не было... Папашка тогда, зараза, бросил, как падаль, а я ж ему
всех, считай, лесных одним кульком сделал. Я ведь после Клешни трое суток
на Пустоши просидел, чуть не помер со страху среди них. Не без пользы,
конечно, просидел, но все равно...
Пустошь кончалась. Травка-бегунок на песке не росла, и вокруг Карьера не
было ничего, кроме желтой пыли, от которой хотелось кашлять и было
противно в ноздрях. Сиреневые перестроились, снимая с плеч автоматы, и
стали охватывать южную оконечность Карьера, ту, что была обрушена. Ткач
представил себе, как со стороны Города заходит, рассредотачиваясь, еще три
раза по дюжине. Может, четыре, но вряд ли Крот станет ломать стандартный
рисунок - операция по пресечению, и точка. Тоже - стратеги, сколько раз
так уходил на стыках... И в Стране дураки, Папашка, и тот умнее был...
Ткач пошел сзади, стараясь не отставать от дюжинного со скрипучим голосом.
Но ему было скверно. Одно и то же, подумал он, бодрясь. Вот налететь
по-глупому не надо бы, подумал он и стал считать про себя. На счете
двадцать девять открылось дно Карьера, и он увидел Веста, сидящего спиной
к плоскому камню. И остальных увидел, и бронемашину. На счете сорок
увидели их.
Город. Перекресток Пятой и Шестнадцатой. Полдень.
...сыпалось, сыпалось, ударяя по спине, по ногам, по шее, по рукам,
которыми он пытался укрыться; один ударил так больно и тяжело, что Вест
даже посмотрел - обломок чуть не с две головы, с прожилкой цемента на
сколе, того самого, древнего, какой не берет и взрывная волна, крошащая
тесаные каменные кирпичи... Почему они ломают крышу? Зачем? Стоят серыми
глыбами, попеременно изрыгая огонь и грохот, и методично, начав с дальнего
крыла, ломают балюстраду над домом, с пилонами, фигурами и финтифлюшками.
Будто состязаются снайперы. Но не с такого же расстояния, право...
Как здесь любят играть в войну! Как здесь любят к месту и не к месту
помянуть и Сто первую высоту, и Восьмидневный поход, и несчастных
лесовиков-вокеров, выродившихся до такой степени, что у них сменился сам
механизм размножения. Отторгнутые, проклятые и сжигаемые на периферийной
зоне, они последней популяцией проломили-таки защиту, буквально телами
закрыв самок с последними восемью дюжинами яиц-куколок, несомых на
невообразимо далекие Искрящиеся поля, потому что только в том грунте
вызревают окончательно яйца и появляется молодь, а матери здесь же, на
Искрящихся полях дождавшись и выкормив, умирают и ложатся в почву, чтобы
дать ей этот единственный и уникальный животворный компонент... У
лесовиков изменились пути миграции - то ли завалило какое-то ущелье, то ли
поднялся перевал, во всяком случае разведчики их вернулись с вестью, что
кроме как через Занавесную долину и, следовательно, Город, на Искрящиеся
дороги нет. Старейшие самцы, которые еще не разучились говорить и уцелели
после двух-трех циклов (обычно каждое поколение вымирало полностью: самки
на Полях, а самцы - на дороге), спешно потащились к Городку, испрашивая
позволения пройти. Половину их перебили сразу. Половина из половины
перемерла от потрясений и учиненных ретивой Стражей пыток на предмет
выявления происков (никто не задавался вопросом - чьих). И наконец
остались один или два старца, высидевшие сперва в пытошных, потом в
следственном, потом на собеседовании и на последние два дня переведенные в
роскошные апартаменты, где и торжественно получили охранный лист вместе с
правом беспрепятственного следования на вечные времена. Лист им - или ему
- был непонятен, а с севера уже катилась волна обезумевших от
противоборства инстинкта и разума, разума и инстинкта... И вошел в анналы
Инцидент. Но поминают его отчего-то лишь - и только - смакуя разрушения,
причиненные Городу, жертвы плюс-минус тысяча, а во всем Городе всего-то
тридцать-сорок тысяч со стариками, женщинами, младенцами и безномерными. И
не дают забыть, изыскивая откуда-то имена и свидетельства: и вновь и вновь
повторяются.
И пьяница-дюжинный, который мне все это рассказывал, заливаясь слезами и
хохоча одновременно, уверял, что при всем при том на всю информацию, все
архивы, относящиеся к Инциденту, наложило лапу родимое же Управление,
истинные воспоминания и свидетельства одни потихоньку вытравив, а другие
подменив либо просто уничтожив, и спускает это дело на тормозах, и "я бы,
эх-ма, волю бы дали, я 6 за двадцать дней такую заваруху заделал, все бы
поднялись, косточки-скилетики лесных в пыль бы растерли, болтать бы про
себя Возрождения и Воздование позабывали! Я бы порассказал, порассказал,
чего видел, и чего там на самом деле было..." И еще кричал, у кого он
служил тогда и кем он служил тогда, и "все, сморкочье, вот тут у меня,
никто пальцем тронуть не могет, все про всех знаю!" - и пил, пил, пил...
Стрелять было бессмысленно: фигурки по улице не метались, автомат куда-то
делся, а пулемет, у которого он было подменил скрючившегося Ларика, выбило
из рук глыбой и погнуло ствол.
Все равно им семечки, подумал Вест. Сейчас я умру и так и не узнаю, кто
там в танках, чьи они. Чтобы отвлечься, он в десятый раз представил, как
увидит ракеты, побежит, прыгая через три ступеньки (я что-то только и
делаю здесь, что убегаю), нет, надо будет сначала ребят посмотреть - кто
остался... их будет ждать машина, хорошая, прочная машина, с хорошим
вооружением, нате, получайте, если вам так нравится играть в войну...
"вагончики", их ждут уже "вагончики", штука такая вроде монорельса, они
где-то в западной стороне, за Комбинатом, черт с ними, пусть хоть
вагонетки для руды, двигались бы только, они вообще-то давно брошены...
тоннель в груди горы, в толще недр, в пластах, ход, про который никто не
знает, и Наум не знал, откопали ему деда сивого, Литейщика, дед там себе
на добавочные года заработал, как только потом выскочил, спрашивается...
они оставляют за собой Пояс Города, непреодолимый, страшный, а они
оставляют; они оставляют весь Город, мы оставляем этот Город, я наконец
оставляю этот Город, как там у Киплинга?., ах, жаль, как жаль, Свена не
могу забрать с собой, но сколько тут таких Свенов, обиженных и обижаемых
сволочью-жизнью, как всегда и всюду обижаемы мальчики с вены, видящие не
так, как все, и слышащие не тех, что все, прости, Свен, но лучше бы тебе
легко умереть, прости на черном слове, но лучше... а Наум - он шишка,
недооцениваю я его, какую, дьявол, сеть создать сумел, из Квартала
практически не вылезая, да не просто сеть, а свою собственную, где
работают и на две, и на три стороны, но в конечном смысле - всегда на
него; ну да всяк подбирает музыкантов под свою музыку... что ж они душу-то
мотают, похоронить что ли заживо хотят, стреляли бы залпом по этажу, по
витражу, витражу-этажу на пупе я лежу (а все равно красивый дом был), - и
кончено...
Огонь прекратился.
Карьер. Северная окраина
Ему сказали: "Нагнитесь",- он нагнулся, но все же стукнулся лбом о
закраину люка и затем, уже на жестком железном сидении, то и дело
порывался потрогать ссадину. В воздухе прочно стояла смесь запахов
газолина и нагретого двигателя, ржавчины на броне и технической смазки.
Мотор не глушили, его гром набивал уши до отказа, и Вест еще различал, как
другие рассаживались. Ударило металлом о металл. Невыносимо взревев,
"сарацин" тронулся. У Веста дернулась голова.
А почему бы и нет? - подумал он, почему бы и не "сарацин"? Ход мягкий,
колесный. Должны же быть у них "сарацины"? Считать повороты не было
смысла. Сидящий рядом, какой-то даже сквозь комбинезон ненормально горячий
детина, тот, кажется, что входил первым, громко, перекрывая гул двигателя,
ругнулся, что не там едет. "Да пошел ты!" - крикнул ему в ответ водитель.
"А я тебе говорю, на Тридцать первую сворачивать надо было!" - "Ну да! Нас
там только и ждут".- "А. чего, проскочили бы, а там..." - "Заткнитесь
оба,- не слишком громко, но очень внятно сказали с другого сиденья.- Самое
главное, ты, Серый, заткнись. К Фарфору вчера наведывались, песку по
колено натрясли, столько приходило. Соображать надо, кого везем",- "Я
чего, я молчу",- сказал Серый и стукнул железом - видимо, переставил
оружие к тому борту. Да, спустился первым именно он и спросил, поигрывая
неизвестного вида трехствольным ружьем (Вест впервые увидел "зажигалки"):
"Ну, кто тут Человек?" - а Крейн потом жалобно мигал вслед и пытался
делать какие-то движения.
Машину резко качнуло. Вест, выбросив руки, встретил пустоту, завалился.
Его подняли, усадили обратно и стали держать горячими лапами Серого.
Теперь машину качало непрерывно, она задиралась то левым бортом, то
правым. Наконец, урча, машина задралась носом, перевалила через что-то там
и поехала явно вниз. Веста мутило от запаха несгоревшего топлива.
"Прибыли!" - крикнул водитель, глуша мотор. Все стали выходить, Вест тоже.
Его направляли все теми же лапами. Кособочась, он вылез на высокую
подножку и прыгнул с нее. Земля была мягкая и ею пахло.
- Послушайте,- сказал он в пространство,- теперь-то хоть можно снять эту
чертову повязку?
- Снимите ему, - послышался голос, и повязку сдернули. Руки Весту не
связывали, потому что он пообещал сам ее не снимать и не сдвигать. Он
щурился и оглядывался.
Он находился в центре обширной выработки, и вокруг была развороченная
земля, которой пахло. Позади - выкатанная колея со свежим отпечатком
протектора, а перед Вестом - детина по имени Серый и второй, и тот, кто не
спускался в подвал. Все они окружали еще одного, низенького, плотного,
вполне человеческой внешности, лысого.
- Идите, ребята,- сказал лысый. Он был одет в видавший виды френч,
остальные - в похожие на танкистские комбинезоны. Лысому одновременно
кивнули и ушли за корму броневика, туда, где вился дымок и слышались
голоса. Последним, что-то прошептав лысому на ухо, ушел тот, который не
спускался в подвал. Шептал он достаточно долго, чтобы Вест мог как следует
рассмотреть его.
Он был Литейщик. Вест видел их уже немало, но этот всем Литейщикам был
Литейщиком. Коренастый, ручищи до колен, кожа лупится. От Литейщиков брала
жуть.
- Хорошо, хорошо,- досадливо сказал лысый, отпуская его. Страхолюдный
Литейщик еще раз косо глянул на Веста и удалился.
- Ну-с,- сказал лысый,- разговор у нас будет не короткий.
- Надеюсь,- сказал Вест.
- Я Гата, вы, должно быть, слыхали обо мне, - сказал лысый.
- Кое-что, - сказал Вест на всякий случай.
- Тем лучше.
...Через час Вест устал.
- И все-таки я действительно не понимаю,- проговорил он и посмотрел на
Гату.
Гата привалился к серому боку машины чуть в стороне от им же
взборожденного пятачка земли, по которому он время от времени принимался
бегать взад-вперед. Теперь Гата тоже устал и экспрессии у него поубавилось.
А говорил Гата долго. Он говорил о несказанной удаче, выражавшейся,
по-видимому, в самом факте появления Веста, Человека, в Городе вообще и во
встрече его с ним, Гатой, в частности. Встрече, организованной с большим
для него, Гаты, риском. Вас что же, преследуют? Стража? - спросил Вест.
Стража тоже, сухо ответствовал Гата и продолжал говорить. Вест его пока не
перебивал, но затем Гата начал говорить о великой миссии, выпавшей на
Вестову долю, и о тысячах, взывающих к нему, и ясность, даже та немногая,
что была, улетучилась. Погодите, погодите, начал Вест. Вы колеблетесь? -
вскричал Гата. Колеблетесь перед такой величественной, благородной,
возвышенной... Он закатил глаза. Перед чем? - спросил Вест. Целью! - еще
сильней вскричал Гата, забегав, - перед целью! Восстановлением порядка! Вы
против порядка? Я-то за... Порядка попранного и втоптанного в грязь!
Дискредитированного! Взгляните вокруг! - Гата сделал жест, и Вест,
повинуясь, обозрел все те же стены, обрывы и оползни. Взгляните! Город
лихорадит, Город на краю гибели. Я не говорю о Страже, она деморализована,
она разложена бесконтрольностью власти, она замахивается уже на святая
святых - Уложения; она кроит их под себя! Банды подонков наводняют Город,
молодежь заражена вредными влияниями, а между тем обстановка меняется
чрезвычайно быстро! И теперь когда вы с нами... (Господи, подумал Вест, да
что ж они все заладили как заведенные? С кем это я постоянно оказываюсь "с
нами"? Что это такое, почему я должен оказываться "с нами"?) Нет, вы
колеблетесь! Народ теряет веру, народ теряет почву под ногами, а вы
колеблетесь!.. Вест собирался с мыслями. Что-то во всем этом было не то.
Он сказал: в принципе я не возражаю. Вам, конечно, виднее. Но почему
именно я? И что - именно я?.. А как же! - опять вскричал Гата. Вы же
Человек! У вас же силы! У вас же возможности! О вас, простите, такое
рассказывают, не знаешь, верить ли. Обо мне? - изумился Вест. Ну, не о вас
конкретно, о Людях вообще. Человек, знаете ли... человек - это звучит!
Гата принял победоносный вид, будто говорил о себе. (Может, так и было?)
Вест лихорадочно припоминал, что ему известно о Людях в Крае. Старик Крейн
говорил, что Люди уже бывали в Городе, но, как это он выразился, "э-э...
давно". Может, в том дело, что "э-э... давно"? Я что-то не очень хорошо
понимаю, сказал он, какие такие силы и возможности? На что вы намекаете?
Тогда Гата прекратил бегать, придвинулся совсем близко, потом вдруг
отпрянул, отбежал, посмотрел, пригибаясь, из-за радиатора в сторону дымка
и голосов, вернулся и, едва не бодая Веста черепом, жарко продышал ему
куда-то в шею: ну вы же Че-ло-век, понимаете? Человек! Он вновь проделал
свою суету с оглядками,- но ни с какой вы не с Той стороны! Вы Человек, но
- но не оттуда. Вы не наш! И глазки его светились заговорщицкой радостью.
Вест задохнулся. Так это... это вашими стараниями? И-и, если бы! - Гата
отошел и скрестил ручки на животе. Если бы, если бы! Это Управление. Либо
научники тайком. Такая техника либо там, либо там. А про Управление не
спрашивайте, не спрашивайте, ничего не могу сказать. И никто не может.
Чаща дремучая наше Управление...
Вест не спрашивал. Он пережидал сухость во рту и сердцебиение, и дрожь в
мускулах. Ему ведь и сны теперь снились только о Крае,- когда снились. А
чаще всего это была чернота, которую он сам придумал для себя, которую он
сам научил себя видеть во сне. Он ведь уже почти убедил себя, что ему
нечего вспоминать, он почти забыл, что это такое - вспоминать... Он
выдохнул и посмотрел на руки. Подождал, пока они успокоятся. Так. Я не
спрашиваю вас об Управлении, сказал он. Я, как видите, даже не спрашиваю
вас, откуда вы узнали, кто я, а если я дело рук Управления, то кое-что о
нем вы все-таки должны знать. Во всяком случае настолько, чтобы быть
осведомленными о моем появлении, не знаю уж, каким образом осуществленном.
Об этом я вас тоже не спрашиваю. Но что вы предлагаете - это я хотел бы
знать. Только конкретно, по пунктам. Если уж вы хотите что-то менять у
себя и зовете Человека, не желая объяснять, что и как он может сделать для
вас, то хоть объясните, чего хотите вы сами? Почему, например, Уложения
для вас - святая святых? Насколько я о них слышал, они-то и есть причина
ваших бед. Их надо менять. Или упразднять вовсе, я так думаю... Ах, вы
совершенно не понимаете нашей ситуации! - горестно вскричал Гата и вновь
начал говорить о порядке и миссии, об исстрадавшемся народе и почестях,
которые ждут избавителей. Вест немного послушал и перестал.
Прошел час. Оба устали.
- ...и ничего я не могу вам обещать,- добавил Вест.
Гата выглядел не только усталым, но и раздраженным. Наверное, я кажусь ему
бессмысленным упрямцем, подумал Вест. Или - что успел сговориться с
кем-то. А ведь это опасно, вдруг подумал Вест, он же, чего доброго,
стрелять вздумает, вон пистолет на пузе, что ему стоит. Нет, ну что на
словах-то я с ним соглашаюсь, этого вопроса с самого начала не было, а вот
на деле? И что же ты собой представляешь в действительности, а, Гата? Ну
вот, я не знаю сам, сколько у меня в кошельке, а уже согласен торговать
собой. Куда лезешь, Вест?
- Я придерживаюсь глубоко пацифистских позиций,- сказал он.
- Не понимаю,- сказал Гата.
- Гуманистских. Человеческих. Христианских, если угодно.
- Не понимаю,- повторил Гата.- Это игра словами. Какие еще могут быть
позиции у Человека, как не Человеческие?
- Я вкладываю совсем иной смысл,- сказал Вест. Из-за морды броневика
показалась физиономия Серого.
- Начальник,- сказал он,- пойдем давай заправимся. Упрело все. И Пека
надоел. Я его кокну, а?
Гата дернул круглой головой и немедленно налился краской:
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг