толпились безобидные, совсем высохшие старцы, - иногда мудрые старцы,
нужно сказать. Я советовался с ними: А сейчас я будто в еще пустой
комнате, но в комнате современного дома, свободной и светлой. Все
необходимое, вся мебель - удобная и разумная - упрятана в стенных нишах.
Пусто, но свежо! И двери в мир познаний, в даль будущего широко раскрыты.
И дышится легко. И мысли и чувства омолодились, будто свежевымытые... -
Годар оглянулся и шепотом сказал: - Я перестал молиться, Карл!
IV
Не стану описывать всех последующих работ. Среди них были очень сложные,
в которые Годар вложил всю свою мятущуюся душу "беглого попа, сбросившего
сутану", как называл его Жак, все свои познания в области физиологии, а
Фрезер - свою энергию, изобретательность, знание радиотехники и акустики.
Альма стояла в специальном станке. Чувствительные приборы чертили
электрограмму ее мозговых импульсов, регистрировали малейшие подъемы н
спады.
Часами перед ней на специальном конвейере, а затем и на экране
появлялись и исчезали предметы и вещи, люди и животные, комната оглашалась
громкими и сложными звуками. Альма обучалась копированию звуков
человеческой речи...
"Слова" Альмы, малоразборчивые, но очень точные по высоте, постепенно
становились все более и более членораздельными. Может быть, и мы так же
обучались ее "речи", как она обучалась нашей.
Называть предметы она еще не могла. Не могла, как мы ни бились... И вот
однажды я положил в карман "Альмин голос", как мы в шутку называли аппарат
Фрезера, и отправился с нею гулять. Альма вела себя очень спокойно,
совершенно не обращая внимания на встречных собак, которые везли на рынок
тележки с молоком и овощами. В Альме появилось что-то, что резко отделяло
ее от сородичей. Мне казалось, что даже походка Альмы изменилась. Она даже
немного копировала прихрамывающего Годара и припадала на заднюю лапу, хотя
Реке ручался, что Альма совершенно здорова.
Мы зашли довольно далеко от дома и очутились на берегу старого,
заброшенного канала. Я прикрепил к ошейнику Альмы аппарат Фрезера. В
динамике раздавался спокойный шум. Подошли к старинному каменному спуску с
чугунными затейливыми перилами. Туман закрывал палубу большой баржи и
медленно плыл над зеркальной поверхностью неподвижной воды. Альма уселась
на площадке, а в это время на нижней ступеньке лестницы, у самой воды,
показалась большая желтая кошка.
Альма вскочила, натянула поводок и, не сводя с нее глаз, громко сказала:
"КЭТЦ". Да, да, так она и сказала! Я обомлел... У меня в кармане был
кусок сахара, я дал его Альме, и она, разгрызая его, снова громко
произнесла:
"КЭТЦ".
К моему великому сожалению, я не смог сразу же принять участие в новой
серии экспериментов, так как меня вызвали в Брюссель для консультации.
Вернувшись, я застал мой дом полным детей. Ребячьи голоса доносились из
лаборатории Годара. Ребят было никак не меньше целого класса, судя по той
изрядной по величине горке аккуратно сложенных ранцев и новеньких
католических молитвенников, розданных по случаю окончания учебного года,
которую я увидел в передней. Я осторожно подошел к двери и заглянул.
Ребята сидели вокруг Альмы, которая стояла на столе, и... разговаривали с
ней! И ребята и Альма чрезвычайно серьезно относились к своему занятию, а
Жак, отозвав меня в угол, сказал, что Альма делает поразительные успехи. Я
и сам слышал ее голос. Она говорила медленно, односложно, искажая слова,
но говорила!
Счастливые месяцы! Мы много работали, вместе отдыхали, путешествовали.
Годар покорил нас, меня и Фрезера, своей мечтательностью, незлобивостью и
трудолюбием, глубоким интересом ко всему, что как-то было связано с
жизнью, ее законами, ее тайнами... Но иногда он запирался в своей комнате
и писал какие-то длинные письма. Мы знали, что у Годара неприятности, но
он не делился с нами.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ,
в которой читатель с удивлением встретится с ожившими тенями мрачного
средневековья
I
Однажды к нам в дом пришел одетый во все черное человек. Каждый его жест
выдавал в нем священнослужителя. Он был красив, этот священник, очень
красив и, по-видимому, умен. Посетитель говорил только по-немецки. И
Фрезер, привыкший к фламандскому наречию, не сразу его понял. Он спросил о
Годаре, который уехал куда-то с утра, о его здоровье, заверил нас, что он
его друг, спросил о его занятиях. Мы попытались увильнуть от ответа. А
когда я открыл рот, чтобы сделать Годару ряд вполне заслуженных
комплиментов как замечательному экспериментатору, Фрезер прошел между нами
к двери, пребольно наступив мне на ногу.
- Годар должен прийти с минуты на минуту, - сказал я. - Вы и поговорите
с ним...
- С минуты на минуту? Очень жаль... - как-то странно сказал этот
человек и улыбнулся.
Я долго думал об этой улыбке, она и сейчас у меня перед глазами.
Годар не вернулся ни через несколько минут, ни через день. Он исчез,
Рене Годар - человек с умом ученого, с лицом аскета, с душой ребенка...
И развернулись печальные, страшные события, счастливого разрешения
которых я не вижу. Развязка их скрыта от меня.
На следующий день, когда мы с Фрезером, поставив на ноги всю полицию,
попытались разыскать Годара, я получил краткое извещение из Западной
Германии. В исключительно вежливых словах мне предлагалось принять участие
в небольшом конгрессе физиологов в Вуппертале. Приглашение было подписано
виднейшими физиологами Федеративной Республики Германии, но Фрезер
почему-то с большим вниманием приглядывался к их подписям, будто в них
скрывалось что-то важное. Непрерывные розыски Годара целиком поглотили
нас, и мы вскоре забыли о приглашении. Я отправился в Брюссель и пытался
попасть к министру внутренних дел, но в аудиенции мне было отказано.
Правда, меня заверили, что "все будет сделано", что розысками Годара
займутся лучшие сыщики.
Что будет сделано? Я терялся в догадках. Следователь, полицейский
адвокат Фрер, который поначалу очень ревниво принялся за поиски, вдруг
охладел к ним.
Он успел выяснить, что Годар выехал из Динана на автобусе, что в Льеже
он пересел в трамвай и что полицейский из Льежа опознал его по фотографии.
Я очень решительно настаивал на усилении поисков: ведь не мог Годар
уехать надолго без вещей, без денег, не предупредив нас. Зная его
привычки, я нисколько не сомневался, что он намерен вернуться, если не в
тот же день, то назавтра.
Следователь задумался, внимательно посмотрел на меня и тихо сказал,
наклонившись к самому моему уху:
- Вашего друга нет в Бельгии... В этот момент распахнулась дверь, и
какой-то важный полицейский чиновник громко сказал:
- Адвокат Фрер, вас вызывают к телефону, пройдите в мой кабинет...
Простите нас, - обратился он ко мне, - но у нас очень важная работа. А вы,
собственно, по какому делу?
- Я ищу своего друга Рене Годара.
- Ах, этого священника. Да, да, я кое-что слышал -о нем. Очень жаль,
очень жаль!.. Говорят, что его вера ослабла? Да, да, придется обойти все
притоны...
- Я думаю, что Годар...
- ...человек порядочный? - Полицейский засмеялся. - Но, поверьте моему
слову, поп, почувствовавший свободу, находится в притоне, только в притоне!
А сами вы, господин Меканикус (я не называл себя, но он знал, кто я, и,
конечно, знал, по какому делу я пришел), - вы, кажется, оказали большие
услуги нашей родине во время оккупации? Это похвально, похвально...
Он явно вызывал меня на вспышку, но я, не прощаясь, вышел.
Что еще хотел сказать мне молодой следователь? Только ли, что моего
друга Годара нет в Бельгии? Но тогда почему Годар уехал не простившись, не
взял с собой необходимых вещей?.. Нет, здесь что-то не то, и полицейский
комиссар, конечно, виляет...
Фрезер взял Альму и выехал с нею по следам Годара. Я не находил себе
места.
Глубокой ночью меня разбудили. Принесли телеграмму:
Приезжайте в Марбург, несчастный случай с Рене Годаром. Вас встретят.
Все формальности мне удалось закончить на следующий день. Фрезер еще не
вернулся. Я оставил ему письмо и. выехал.
Да, меня встретили, но еще в пути, во время пересадки во Франкфурте.
Встретили очень корректные и подтянутые, смахивающие на военных
господа, подхватили мой небольшой багаж и, заявив, что они посланы
Годаром, повели меня к большой светлой машине перед вокзалом. "Годар очень
плох, - сказал один из них, - нужно спешить..." Машина шла на большой
скорости. Я сидел между двумя мирно дремлющими парнями, которые сразу же
расстегнули надоевшие им воротнички и сейчас мирно похрапывали, опустив
свои налитые пивом головы.
Я выглянул из машины: сзади и сбоку за нами следовали два небольших,
видимо очень мощных автомобиля, похожих на черных желтоглазых котов...
Вежливость и корректность окончились тотчас, как только машины въехали
в узкий дворик, окруженный высокой бетонной стеной. Стена достраивалась на
низком и широком основании старой монастырской кладки, и мои
сопровождающие что-то крикнули работавшим наверху каменщикам. Те мгновенно
спустились по другую сторону стены и исчезли.
Во дворе находился большой дом старинной постройки. Меня проводили в
низкую келью. Я было попытался что-то спросить у сопровождавших меня лиц,
попытался оказать сопротивление, но бесцеремонность и грубость, уступившие
место вежливому обращению, заставили меня на время отказаться от этого.
Итак, дверь за мной захлопнулась. Окованная дверь, окно на такой
высоте, что когда я встал на узкий стол, то не смог дотянуться до толстой
решетки, железная койка... Тюрьма? Монашеская келья? На столе лежала
стопка бумаги; легкая пластмассовая чернильница привинчена к доскам. При
свете маленькой лампочки, висящей под потолком, я внимательно просмотрел
листы бумаги, Они были пронумерованы водяными знаками.
Теперь я уже ничего не боялся! Я поборол страх. Чувство беспомощности
уступило место ненависти. И это двадцатый век?! Я очутился в положении
классического средневекового алхимика, похищенного владетельным князем...
От меня, вероятно, потребуют моих знаний, моего умения, иначе зачем им
бумага.
Да неужели они думают, что меня можно заставить? Но кто они?
Я еще и еще раз осмотрел и ощупал каждую вещь, каждый предмет в комнате.
Грубые штампы дегтевой краской на простыне гласили: "Люфтваффе" -
"Военная авиация"; на подушке стоял штамп вермахта. Комнату, по-видимому,
оборудовали остатками военного имущества гитлеровской армии.
Смутное пятно на стене, противоположной койке, привлекло мое внимание;
я подошел к нему. Оно имело вид креста. "Здесь висело распятие, еще
недавно", - подумал я. О, я не боялся опасности - я всю свою жизнь
подвергался более серьезным опасностям - ежечасно, ежедневно... Сколько
химиков об одном глазу, у скольких подорвано здоровье, а мне приходилось
работать с самыми опасными и сложными веществами; кустарным способом я
изготовил сотни килограммов взрывчатых веществ. Но неопределенность
угнетала меня. Зачем я понадобился им, зачем?.. А Годар? Может быть, и его
постигла такая же участь? И его завлекли в какую-то ловушку?
Не раздеваясь, я повалился на койку. Под утро я задремал и сразу же
проснулся от скрипа тяжелой двери. Я быстро встал и вышел в узкий и
сводчатый коридор. В висящем над моей головой колоколообразном динамике
возник хрип, затем ясно послышался щелчок включения, и чей-то раскатистый
голос рявкнул:
- Форвертс! - Вперед!
И я пошел вперед, туда, где за Открытой дверью над серой полоской
бетонной стены синело небо. А откуда-то сверху снова прогудел усиленный
рупором голос:
- Гуляйте! Двадцать минут.
И я начал "гулять". Более того, я даже засмеялся: вся нелепость
происшедшего как-то требовала выхода. Несоответствие между моим полным
неведением относительно того, за что, почему я здесь очутился, и жесткой
тюремной системой заставило меня сначала тихо, потом громче засмеяться.
Да, я стоял посреди двора со слепыми, наглухо закрытыми воротами и,
запрокинув голову к холодному с быстрыми облаками небу, смеялся... Ставня
одного из окон мрачного здания тотчас же приоткрылась, кто-то взглянул на
меня - мне показалось, что по светлым волосам и красному лицу я узнал
одного из своих вчерашних спутников, - и ставня вновь закрылась.
Двор!.. Это почти свобода. Можно подойти к стене, сделать круг,
присесть, подпрыгнуть и, конечно, поискать глазами хоть что-нибудь, что
откроет место моего пленения раньше, чем со мной начнут какую-то игру. А
ее начнут, иначе меня не стали бы обрабатывать одиночным заключением,
неизвестностью, этим двором, который скорее похож на каменный мешок:
- Хватит! - раздался чей-то голос. - Хватит гулять следуйте к себе!
Я сделе вид, что не понял, и пошел к воротам, на засове которых висел
невиданный по величине никелированный замок.
- Идите к себе!
- Я иду к себе!.. - громко ответил я. И эхо моего голоса, усиленного
чашей двора, проникло - я в этом уверен! - в каждый уголок этого слепого
здания. - Я иду к себе, в Бельгию! - вновь закричал я.
И дом услышал меня. Громыхая тяжелой обувью, во двор выбежали люди,
толстощекие и высокие, в черных наглухо застегнутых одеждах, похожие не то
на семинаристов духовной академии. не то на курсантов полиции, и
накинулись на меня. Двое из них схватили меня за руки, но я оттолкнул их,
и они упали.
Мое сопротивление вызвало некоторое замешательство, по-видимому, никто
из них не ожидал отпора от пожилого человека с изможденным от бессонницы
лицом.
Но я показал им, него стоят руки Меканикуса, - ведь они умели не только
держать пробирку и тянуть стекло!.. Я с наслаждением отбивался от этих
сытых и тупых парней, но меня все-таки скрутили и вновь втолкнули в камеру
или келью. Я так и не знал, как ее назвать... Но что это? На деревянной
доске стола постелена белоснежная салфетка, на которой был расставлен
завтрак.
Есть или не есть? О, это был сложный вопрос. Есть - значит, быть полным
сил, а я и сейчас ощущал каждой ссадиной на своей руке наслаждение
простого физического сопротивления насилию. Пища наверняка не отравлена,
так как они убить меня могли давным-давно. Если я им нужен, то своими
знаниями, нужен живым. Но, может быть, что-нибудь подмешано к пище?..
Я мысленно делил завтрак на части, мозг автоматически подсказывал
порядок проведения анализа, но самым мощным реактивом оказался голод. Я
быстро съел все, что находилось на бумажных тарелочках, и приготовился
встретить своего тюремщика градом вопросов. Ведь он должен прийти, чтобы
все убрать. Однако время шло, а меня, казалось, забыли. Я попытался вновь
выйти в коридор, но за дверью кто-то стоял, так как она захлопнулась перед
моим носом и засов загремел.
Вечером меня перегнали, как перегоняют скот, из помещения в помещение.
Вдоль стен коридора шпалерами выстроились мордастые молодые попы. Теперь я
уже совершенно не сомневался, что нахожусь в руках какой-то католической
конгрегации.
Новое помещение было свежеокрашенным, пол из желтых строганых досок,
стены побелены. Из большой и светлой комнаты с тяжелыми решетками на окнах
я прошел в еще большую. Это была лаборатория. Какое-то странное чувство
появилось у меня, когда я окинул ее взглядом. Ну конечно, это же моя
домашняя лаборатория! Все было скопировано с невероятной тщательностью:
так же расположен вытяжной шкаф, такой же формы высокая табуретка, сидя на
которой я титровал... Я зажег спичку и поднес ее к газовой горелке;
короткий хлопок - и она зажглась ровным пламенем. Здесь было все для
работы. В большом шкафу рядами стояли реактивы лучших немецких фирм.
Стопки нумерованной бумаги лежали в ящиках стола, на подоконнике, везде,
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг