вверх с такой силой, что пробил в потолке глубокую дыру и застрял в ней.
Принесли кирку. Мы разрушили часть потолка - и шар упал сверху. Учитель
долго его рассматривал, потом спросил, что было в ступке.
Мы начали вспоминать те задания, которые получили на сегодняшний день,
но ничего, что могло бы вызвать такой треск и гром, не могли найти, пока
один из учеников не сказал:
- Учитель, простите меня, но я виноват. На столе было немного
рассыпанного порошка из серы, угля и селитры. Мы называем его огненным
порошком. Я смахнул его со стола в ступку. Простите нас!..
- Вы милые дети, - сказал после некоторого молчания учитель. - Вы сами
не знаете, что нашли. Я давно думал, что огненный порошок, пришедший к нам
от арабов, а по слухам известный и загадочному Китаю, откуда приходят
раскрашенный с поверхности фарфор и чудесные мечи из железа, столь ценимые
древними римлянами, я давно думал, что этот порошок найдет применение в
кровавой науке войны. Но мне казалось, что его можно применить только для
разрушения стен осажденной крепости. Я ошибался. Ведь если сделать ступку
из бронзы, побольше и подлиннее этой, то она сможет вытолкнуть большое
каменное или медное ядро, которое сметет все на своем пути! Я вижу новый
век. Он рождается, окутанный дымом огненного порошка, в грохоте летящих
ядер, от которых не сможет спасти ни щит, ни панцирь, ни стены
крепостей... Жаль, как жаль!.. Я сожалею только о том, что ты, Одо, бросил
свой шар сегодня, не раньше... Дети мои! - продолжал наш учитель. - Дети
мои... Темные тучи сгущаются над королевством Англии. Крестьяне сжигают
замки своих господ. Они так кричат "Монфор! Монфор!", что трусливые бароны
и рыцари дюжинами переходят на сторону бежавшего из плена короля и его
старшего сына Эдуарда.
Быть битве... Вчера один монах, человек большой учености, вся жизнь
которого - пост, молитва, подвиг, чем он так не походит на богатых
епископов и кардиналов, погрязших в роскоши и богатстве, - сообщил мне,
что к реке Эйвон сходятся войска короля и войска графа Лестерского. Там и
решится судьба королевства... Мне страшно, когда я думаю о будущем Англии.
Если король победит, то папа, жадный и кровавый римский папа, приобретет
необыкновенную власть над всеми сословиями Англии!..
Учитель вышел. Я пошел за ним.
- Одо, - сказал он мне, - я благодарен тебе за то, что, сам того не
ведая, ты приоткрыл завесу над будущим. Ты очень удачно бросаешь свои
шары, ты очень ловок, Одо!.. Я даю тебе имя Меканикус. И тебя всегда будут
так звать.
Учитель наклонился и достал из-за своей деревянной кровати длинный
березовый ствол. Он раскрыл его, как раскрывают шкатулку, и вытащил
завернутый в материю меч.
- Иди, Одо! Ты молод и ловок. Я напишу несколько слов графу
Лестерскому...
Может, он воспользуется моими знаниями. Не мир я несу, но меч!.. Я буду
ждать тебя, Одо Меканикус...
- Учитель, - сказал я, - но пока я доберусь до побережья...
- Нет, ты успеешь, - перебил меня учитель. - Войска сходятся возле реки
Эйвон, но не той, что несет свои воды в пролив, а той, что вблизи Глостера
сливается с рекой Северн. За день ты доберешься до нее.
IV
Я шел всю ночь и весь день. Леса преграждали мне путь. Я вброд переходил
ручьи. К вечеру на зеленой поляне я нашел оседланного коня. Он был в мыле,
и в его холку глубоко вонзилась стрела арбалета. Я вынул ее и поскакал
вперед.
Когда я подъехал к крепости Ившем, все было кончено...
Мимо меня по дороге промчались рыцари короля, потом медленно прошла
толпа пленных, Стонущий, смертельно раненный лондонец тихо сказал мне:
- Монфор убит, король разбил нас...
Я поскакал назад. Конь уверенно шел по едва видной тропке над быстрым
ручьем, но вскоре пал.
Утром я вошел в Оксфорд. Меня никто не встретил, и я прошел в келью к
учителю. Он ждал меня, его лицо осунулось, глаза были красны от бессонницы.
Он с силой швырнул в угол меч, который я ему протянул, и закрыл лицо
руками.
Королевские гонения охватили Англию. Ежедневно приходили слухи о новых
казнях и расправах со сторонниками графа Монфора. Учитель все время
проводил с нами. Часами он развивал перед нами картины будущего.
И мы не могли не верить ему, столь велика была его убежденность.
Показывая нам шлифованное круглое стекло из Сирии, он говорил, что при
помощи нескольких таких стекол люди смогут разглядывать скрытые от глаза
тайны малых тел, что они научатся видеть далекие предметы так ясно, как
если бы они были рядом. Он говорил, что люди сделают машины, которые без
помощи усилий человеческих рук или впряженных лошадей будут с огромной
скоростью передвигаться по земле. Что настанет день - и человек полетит
подобно птице над долинами и горами, морями и реками.
И, хотя прошло много лет и ничего из того, о чем говорил учитель, не
сбылось, я по-прежнему верю в его великую правоту.
По приказанию нового папы Григория X нас всех под охраной солдат
перевезли в Париж. И вскоре мой учитель был заключен в келью с толстыми
решетками на окнах. На прощание он успел каждому из нас раздать задания,
как это делал обычно. Мне он передал ту самую арабскую рукопись, с которой
я пришел к нему.
- Одо Меканикус, - сказал он мне, - я сделал перевод этой рукописи, в
ней есть высокий смысл. Попробуй сделать так, как я записал на обороте
этого пергамента...
Целыми днями мы простаивали перед стенами монастыря, в котором был
заключен учитель. Мы доказывали монахам, что для того, чтобы учитель мог
совершить Великое Делание, ему нужна лаборатория, но нас и слушать не
хотели...
- Мы из достоверных источников знаем, что ваш учитель один раз уже
получал благородное золото, - ответили нам. - А что касается опыта и ваших
грязных реторт и колб, то истина познается благочестивыми размышлениями и
не нуждается ни в гнусном адовом пламени ваших печей, ни в смердящих
серных духах.
Став одной дружной семьей, мы, ученики великого магистра, покинули
Париж.
Большинство уехало в Оксфорд, я вернулся в родной Намюр. Торговец,
который согласился отвезти меня на родину, во Фландрию, возвращался с
ярмарки. Я стоял в повозке, пахнущей хмелем, и все смотрел на удаляющиеся
очертания монастыря, заключившего в своих стенах моего любимого учителя.
Мне казалось, что я вижу, как он ходит в своей узкой келье из угла в угол
и мысленно долбит камни, льет расплавленное олово, соединяя вещества и
стихии, которые он так любил ощущать своими руками. Теперь этим рукам
разрешалось прикасаться только к бумаге и перу да к древним рукописям,
случайно сохранившимся в архивах монастыря..."
На этом обрывалась рукопись Одо Меканикуса, первого в роде.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой читатель переносится в XIX столетие.
- Новая химия разрушает воздушные замки.
- Мистер Эмменс показывает, кик превратить серебряный доллар в золотой
I
Отец закончил чтение рукописи и долго молчал, перебирая пожелтевшие от
времени документы. Среди них он отыскал пергамент, покрытый арабскими
письменами.
- Неужели это и есть тот самый документ, о котором упоминается в
рукописи? - спросил он, задумчиво его рассматривая.
- Если это он, то на обороте должно быть письмо Даниила из
Трансиордании, - ответил я.
И мне было страшно: а вдруг там ничего не окажется? Но, когда отец
перевернул листок, его оборотная сторона оказалась целиком покрытой
латинскими фразами и уже знакомыми мне алхимическими значками. В углу
листка была подпись.
Отец быстро встал и, разыскав первый том Британской энциклопедии,
развернул его на слове "Автограф". Большие вкладные листы были испещрены
подписями выдающихся людей всего мира. И между неровной и запутанной
виньеткой Бенджамина Франклина и отрывистыми знаками, начертанными рукой
великого Шекспира, стояла подпись, удивительно напоминающая ту, что была
на листке пергамента.
- Я так и знал! - сказал отец, сравнивая подписи. - Это Роджер Бэкон!
Имя удивительного учителя, о котором рассказывает Одо Меканикус, - Роджер
Бэкон.
Это человек, с которого естествознание начинало свой новый, опытный
период развития. Гений, провидения которого стали ныне явью, а гениальные
заблуждения ввергли средневековую науку в водоворот ошибочных
представлений... Лишенный учеников и возможности опытной проверки своих
гипотез, четырнадцать долгих лет провел он в одиночном заключении. Да,
Бэкон пришел к неверным построениям, к ложным теориям. Но он был до конца
уверен в их истинности, был уверен, что если произвести опыт по его
рецептам, то в магическом философском яйце ртуть и сера, соединившись,
превратятся в золото. С великого ученого и великого мученика начало свое
развитие современное опытное естествознание, началась современная химия...
На оборотной стороне арабского пергамента была короткая торопливая
записка, подписанная мессером Даниилом. Часть ее удалось разобрать:
Роберту Гроссетесту, епископу в Линкольне*.
Примите, мой высокий друг, этого мальчика... он достаточно смел, чтобы
стать ученым... достаточно умел, чтобы быть полезным.
Даниил
Ниже, уже рукой Бэкона, был помещен "перевод" арабского документа. По
манере алхимиков того времени Бэкон не столько перевел содержание
пергамента, сколько зашифровал его известными одному ему и его ученикам
условными, символическими значками и фигурами.
Отец рассказал мне, что когда папа Климент IV стал получать от Роджера
Бэкона описания Великого Делания, то "ученый" монах Ля-Мартиньери,
которому была поручена проверка, понимал все символы Бэкона буквально. В
одном месте своего исследования Бэкон в целях затемнения смысла упомянул о
выделениях человека. Для Ля-Мартиньери этого было достаточно. Властью,
данной ему папой, он заставил босоногих монахов своей обители часами
молиться на холодном каменном полу церкви, затем они сморкались и плевали
в специальный сосуд. "Но напрасно я пытался извлечь из всего этого
квинтэссенцию", - писал невежественный монах.
Много вечеров подряд мы пытались проникнуть в тайный смысл записи,
сделанной Бэконом, но задача оказалась непосильной даже для моего отца.
- В Париже у меня есть один старинный приятель. Он прекрасный историк,
особенно увлекается арабистикой. Мы отправим ему нашу находку. Я уверен,
что он разберется...
Отец списался со своим другом господином Рюделем, и мы отправили ему
посылку с документами. Но напрасно мы ждали ответного письма. Шли дни за
днями, наконец примерно через месяц отец написал письмо своему другому
знакомому, господину Леволю, и просил узнать, получил ли его письмо Рюдель.
"Мне очень не хотелось вас беспокоить, - писал отец, - но я ничем не
могу объяснить причину молчания Рюделя..."
Леволь ответил тотчас же.
"Адвоката Рюделя в Париже нет, - писал он. - Я разговаривал с
привратником, и тот сообщил мне, что господин Рюдель последнее время
находился в очень смятенном состоянии духа, ему казалось, что его
преследуют, Он не выходил из дома, предварительно не осмотрев улицу сквозь
щель в двери. Почувствовав доверие к привратнику, Рюдель оставил ему
письмо: "Берегите дом. Я уехал надолго, это единственный способ обрести
спокойствие..."
"Всю корреспонденцию я, как всегда, бросаю в его ящик, - сказал
привратник.
- И, пока я жив, только мосье Рюдель его вскроет..."
Отец был тронут письмом.
- Леволь! Какой это обязательный человек!.. Он сейчас должен быть
глубоким стариком, однако у него нашлось и время и желание все подробно
разузнать.
- Но что случилось с Рюделем? - спросил я. - И неужели наши документы
потеряны?
- Нужно было снять копии, хотя бы просто переписать их... Будем
надеяться, что вернется Рюдель и напишет нам подробное письмо. Мне
почему-то кажется, что ничего серьезного с ним не произошло. А документы
наши представляют собой ценность только для нас, больше ни для кого...
- Но почему-то они были очень дороги нашему предку, иначе он не стал бы
прятать их так тщательно. В них что-то есть...
- Я помню, - в раздумье сказал отец, - что твой дед часто говорил мне,
что Меканикусы были адептами, то есть владели тайной превращения
металлов... Что богатство дома было заложено одним из Меканикусов,
погибшим позднее на войне... Поэтому он считал, что все Меканикусы должны
посвящать себя поискам секретов Великого Делания. Но среди найденных нами
и так глупо утраченных документов нет ничего, что имело бы отношение к
алхимии. Даже "перевод""
который сделал Бэкон, не содержит ни одного алхимического знака золота,
на нем нет обязательного для таких рукописей символа Великого Делания, так
называемого пантакля Сулеймана*.
- Но, может быть, отец, наши предки действительно владели секретом
алхимии?
- спросил я.
- О нет, ведь этого секрета вовсе не существует. Это либо заблуждения
темного средневековья, либо нарочитый обман. Современная наука...
- Но, может быть, наука ошибается? Разве все известно до конца и нет на
свете тайны?
- "Много есть вещей на свете, друг Горацио, которые и не снились нашим
мудрецам..."
- А разве Шекспир неправ?
- Прав и... неправ. Есть многие вещи в науке, которые дались такой
большой кровью, таким большим трудом, что в них выкристаллизовалась,
собралась, овеществилась правда. Есть открытия, сделанные навсегда,
навечно. И, если бы не эти открытия гениев науки, Меканикусы и сейчас
искали бы Красный камень, или "панацею", а ты помогал бы мне в работе у
печи, глупой, старой, милой печи, из-за которой мои руки были всегда в
ожогах.
- Отец, ты тоже искал Красный камень? Ведь ты инженер, современный
ученый, а у нас сейчас двадцатый век!
- Но я не родился инженером. Представь, Карл, я тоже был мальчиком,
потом стал юношей... Видишь ли, Карл, твой дед был еще во власти семейных
преданий, легенд, не расставался со старыми книгами, сутками не отходил от
колб и реторт. Он и послал меня учиться новой химии. "Иди учись, пойми
причину могущества методов химии, - сказал он мне. - Она родилась в недрах
средневековой алхимии и сейчас удивляет человечество неисчислимым
количеством блестящих и очевидных открытий. Я верю, что, освоив эту новую
науку, мы с тобой совершим Великое Делание - цель и задачу алхимии". И я,
мой мальчик, вошел в стены университета, как входит лазутчик во вражеский
город. Мне казалось, что я услышу новое и важное в привычной форме притч и
загадок, зашифрованное неведомыми значками, туманными философскими
рассуждениями. Мне не забыть моего удивления первыми же лекциями.
Понимающе ухмыляясь, я записывал слова лектора, зарисовывал приборы и ночи
напролет стремился разгадать их тайный смысл. Отец торопил меня. "Узнал?"
- так начиналось каждое его письмо. "Узнаю!" - отвечал я. Но время шло,
загадки множились. Я часами просиживал в библиотеке Сорбонны над
рукописями древних авторов, но новая химия имела уже другую форму
кодирования. И тогда я решился. Я пришел в университетскую лабораторию и
попросил разрешения проделать опыты, о которых слышал на лекции.
Как сейчас, вижу реторту с каменной солью в моей дрожащей от волнения
руке.
Я внимательно перечел записи и, может быть, помимо своей воли, стал
выполнять все так, как и записал. Я всыпал в реторту несколько крупинок
двухромовокислого калия и долго держал в руке склянку с серной кислотой.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг