- Вот что, - решительно прервал он перезатянувшуюся сентенцию, в
которой я безнадежно запутался. - Я вам, Володя, эту книгу продам. Как
беспородного щенка. За серебряную монетку. У вас с собой наберется
долларов... скажем, десять?
- А рублями можно?
- Можно и рублями. Но в долларах.
- У меня... - я порылся в бумажнике... - у меня... вот. Сегодня какой
курс?
- Откуда я знаю. Давайте по вчерашнему.
Я отсчитал требуемую сумму. Он завернул Георгеса (так я с самого начала
стал называть этот томик) в крафт-бумагу и церемонно передал мне.
- Влад Яныч, - сказал я, упрятывая сокровище в сумку. - Почему вы
берете только десятку? за нее можно содрать как минимум три сотни баксов, да
и то прогадаете.
- Не могу, - сухо ответил он. - Эта книга оценена в десять условных
единиц. То есть долларов.
- Кем это она так глупо оценена?
Влад Яныч решительно мотнул пегой челкой.
- Мной.
И мы стали молча друг друга рассматривать.
- Но Влад Яныч, - наконец сказал я. - Ведь вы понимаете, что эта книга
не десятку стоит? В любом случае. Даже если подделка.
- То есть вы и другие случаи допускаете?
- Да ничего я не допускаю. Я вообще говорю.
Я подозревал какую-то махинацию. Я боялся.
- Я все-таки не понимаю, Влад Яныч. Почему именно мне и почему за такую
глупую сумму?
Влад Яныч состроил философскую мину и фальшиво проговорил:
- А что сейчас не глупо, Володя? Да вы посмотримте в окно!
Я посмотрел в окно. Проехала машина. Жигули.
- У меня такое впечатление, Влад Яныч, что вы просто хотите от этой
книги избавиться. Как Бальзак от шагреневой кожи.
- Не Бальзак, а старьевщик у Бальзака, - быстро успокаиваясь,
автоматически поправил Влад Яныч. - И потом, причем тут Бальзак? Разве вы не
понимаете, что значит появление этой книги? Сейчас, здесь.
Я не понимал.
- Неужели не понимаете?
- Так вы объясните. Может, пойму, чего не случается. Вы по- простому
мне объясните.
Это было ниже его достоинства.
- Нет уж. Хотите - берите, а нет, так я другому продам.
- Да я уж взял, кажется. Я только понять хочу.
- Да, су мерсед, я вас слушаю.
Влад Яныч на глазах веселел.
- Я спросить вас хочу. Только спросить. Не бойтесь, что я вам... вашу
книжку верну.
Я вдруг поймал себя на том, что чуть не сказал вместо слова "книжка"
куда более интимное и собственническое "Георгес"
- Ну так н-да?
Я собрался с мыслями.
- Влад Яныч. Мы с вами не первый год знакомы. И давно прошел тот
период, когда вы могли всучить мне, глупцу с вашей точки зрения (это я так,
для пущей скандальности, выразился - "с вашей точки зрения". Чтоб побольней
его ущучить. По-моему ничего. Я тоже не всегда сахар. Что не по мне - так и
взбрыкнуть могу), всякую дребедень, лишь бы отстал. Мы с вами... Вы для
меня... Но сейчас вы опять... в смысле, я же вижу, Влад Яныч, я же прекрасно
по вашим глазам вижу, что вы через меня хотите от какой-то залежалости
избавиться.
Влад Яныч поднял сухонький указательный палец.
- Вот именно, залежалости. Вы на год посмотрите!
- ... избавиться, да. Вы мне скажите, Влад Яныч, в чем дело? Книгу-то я
уже взял и кровью за нее расписался. Что с ней не так, с этой книгой
Георгеса Сименона?
- Молодой человек! - величественно, однако и с облегчением, ответил мне
продавец книг. - С ней все не так. Но если вы опасаетесь, что я пытаюсь
сбагрить вам кусок шагреневой кожи, то вы ошибаетесь и наши взаимоотношения
обижаете. Я ничего такого даже и в отдаленных переспективах не
предусматривал (вообще-то очень образованный, Влад Яныч обожал слово
"переспектива" и буквально млел от восторга, когда его поправляли. По
какому-то сбою грамматического чутья Влад Яныч полагал, что правильней
говорить "переспектива"). Мне эта книга - я признаюсь вам, отчего же? -
неприятна до крайности. Я без нее буду чувствовать себя гораздо спокойнее.
Но просто так отдать ее, абы кому, я чувствую, опасно. А вы... так она будет
в хороших руках, вы к ней скоро привыкнете, еще благодарить меня будете. У
меня такое чувство, что даже и следует к ней привыкнуть. Честное слово,
берите. Что такое десятка? Берите, не пожалеете.
Ну я и взял.
* * *
Дня через два три Вера привела ко мне своих друзей - я их видел первый
раз в жизни. Друзья сказали: "О, какая квартира!", - и стали ходить по
комнатам. Вера посмотрела на меня и загадочно подмигнула.
Это была парочка. Парень - длинный и до неприличия молодой. Звали его
Манолис, но, похоже, это все-таки была кличка. А девчонка - огонь!
Маленькая, складненькая, с поющим голосом, так и кажется, что вот сейчас от
восторга захлебнется. Разглядывая квартиру, она все время делала попытки
перейти на ультразвук. Звали ее Тамарочка, что мне с первого взгляда
понравилось. Я уж опасался, что Эвридика.
Тамарочка тепло очень в мою сторону поглядывала, отчего Вера
моментально приняла позу кобры.
На кухне, выуживая из мойки стаканы, я спросил ее:
- Ты зачем их привела?
- Будущие партнеры, - пояснила Вера. - Скоро твое деньрожденье. Сейшн
устроим.
Я сначала не понял.
- Что за партнеры? Преферанс, что ли?
- Да ладно, - напряженно улыбаясь, сказала Вера. - Будто не понимаешь.
- Не понимаю. Что еще за партнеры?
- Ой, ну все! - поморщилась она. - Ну ты же хотел группешник?
- Я?!!
Один из стаканов выскользнул в мойку и чуть не разбился.
- Что это я хотел? Когда это? Ты что, не помнишь, это ж мамочка твоя
говорила!
- Ладно, проехали, - сказала Вера с некоторым раздражением. - Я твою
маму не трогаю. Сам не знаешь, чего хочешь. Назад отыгрывать я не собираюсь.
Людей предупредила, уговаривала сколько, а ты теперь задний ход. Бери
стаканы, пошли.
У моей головы глаза были навыкате и я этой головой ошалело мотал.
Ужасно у этих баб милая черточка - переваливать с больной головы на
здоровую. Чтоб она потом моталась глаза навыкате.
Но вот чего я действительно терпеть не могу - так это ругаться с Верой.
Главное, незачем, потому что в конце концов всегда выходит, по-моему, даже
если соглашаешься совсем на противоположное.
Она думает, я ее боюсь. Она на меня покрикивает и пытается мне
приказывать. Потом я срываюсь, и она становится нежней кошки, жмется к моим
ногам и намазывает мне масло на бутерброды. А это еще противнее, хотя
сначала и нравится ( я чешу ей под подбородком, она мурлыкает и сюсюкает -
словом, идет долгий переходный процесс к нормальному настороженно- любовному
состоянию).
Я бы ее бросил, да без нее тяжело очень и кислородное голодание. Я
тогда, чтобы не вздыхать, как в сентиментальных фильмах, делаю выдохи сквозь
сжатые зубы - словно сигаретный дым выдуваю. Иногда вниз, иногда к кончику
носа. А закономерности никакой нет, когда куда выдуваю.
Словом, замяли разговор, сели за стол. Я ни секунды всерьез не думал,
что может дойти до группешника.
Первое время Манолис молчал, говорили одни дамы, да я, по долгу
хозяина, вставлял словечко-другое. А парень, изучив квартиру, принялся
изучать меня. С очень независимым видом, как это у молодняка водится. Он,
собака, так внимательно меня изучал, что я даже начал подумывать, а не
заподозрила ли меня верина мамаша в гомосексуальных наклонностях.
Потом говорит:
- Вы кто?
Вообще-то странный вопрос хозяину, поэтому я уточнил:
- В каком смысле?
- В том смысле, что вокруг нас происходит, - не совсем внятно пояснил
свою мысль Манолис. - ВЫ-то сами кто будете? Демократ, памятник, коммунист,
жириновец или, не к столу будь сказано, баркашовец?
Я покосился на Веру, она извинилась плечами.
- Так вот я и спрашиваю, - не отставал настырный Манолис. - Вы кто?
"Мо тань го ши", - ответил я назидательно.
Он деловито осведомился:
- Фракция?
- Что-то вроде. В переводе с китайского (а, может, врут) это означает:
"Не будем говорить о делах государственных". Я в том смысле, что в моем доме
о политике не говорят. Табу. Низзя.
- Как?! Во всем доме?! - изумилась Тамарочка.
- В моей квартире.
Тамара состроила мне большие глазки, я состроил ей то же самое. Вера
поперхнулась салатом. Ее взгляд напомнил мне залп ракетной установки
"Катюша" в кино про войну, когда наши предпринимают глобальное наступление.
Все сделали вид, что ничего не случилось. А чего, спрашивается? Что я,
к будущему партнеру по совместной любви уже и симпатии проявить не могу? Что
мне, через отвращение в нее вторгаться прикажете? Да на хрена мне такой
группешник!
Разрядил обстановку тот же Манолис. Он, может, и впрямь ничего не
заметил.
- Коммунистов - ненавижу! - злобно сказал он и налил себе еще. - И если
вы коммунист...
- Он не коммунист, - ядовито сказала Вера. - Он букинист.
И тут я про своего Георгеса вспомнил.
- Ага, - говорю. - Букинист. Только теперь это библиофил называется.
Вот, кстати, на днях приобрел любопытного Сименона.
- Детективчики, - съязвил Манолис, все еще подозревающий меня в тайном
пристрастии к коммунизму.
Но я себя сбить на полемику не позволил.
- Девятнадцатый, между прочим, век, - сказал я.
Ревизоровской немой сцены я не добился, меня сначала просто не поняли,
потом не поверили, и вот тогда я вытащил из шкафа заветную книжицу. Тогда
они вежливо удивились - мол, надо же. Если бы я им блок "Мальборо"
предъявил, удивления было бы больше, ей-богу.
Но все равно я им все показал и рассказал - сам не знаю зачем. Я до
этого даже Вере Георгеса не показывал, а тут что- то не выдержал. Синдром
мидасовых ушей - сам название придумал, есть такая легенда в библии.
Дамы похихикали, а окосевший Манолис к тому времени уже так въехал в
политику, что переключить его на что-нибудь другое, даже на баб, было
теоретически невозможно.
Он мрачно меня выслушал и, криво усмехнувшись, сказал:
- Во-во. Как с кружки пива. С таких вот малостей все и начинается.
Я вспомнил "началось" Влад Яныча.
- Что все?
- Да все! Просто все. И больше ничего - одно все. Вы что, не видите,
что творится? Эти кадеты разные с их "гассспадами", эти новые русские, этот
"коммерсант" с его ятями...
- Твердые знаки, - поправил я. - Там не яти, там твердый знак на конце.
Неплохая, между прочим, газета.
- Нет, вы в самом деле не видите? - невероятно изумился Манолис?
Он попытался мне объяснить, в чем я слеп, стал размахивать руками и
столкнул свой стакан на пол. Раскрасневшаяся Тамарочка не сводила с меня
воющих от восторга глаз (я заметил - бабы иногда от меня просто балдеют.
Редко, правда). Вера улыбалась пространству и ненавидела.
- Мы переходим на лексику и даже на графику девятнадцатого века. У
прал... плар... пар-ла-мен-мен-таррррриев появились бородки и песне...
песне... пенсне, вот! Атомных станций уже не строим, скоро откажемся от пара
и эльтричества. Даже тумбы... ну элементарные, ну обыкновенные афишные
тумбы... (тут Манолис резко мотнул головой и сам чуть не упал вслед за своим
стаканом) даже они оттуда. Теперь вот книжка вот эта. Коммунисты! Тьфу!
Манолис был предельно возбужден. Я отодвинул от него верин стакан и
сказал успокаивающе:
- Ну и что здесь такого плохого? Я в том смысле, что ничего такого
вообще нет и Георгес тут ни при чем. Наверняка объяснение есть конкретное...
какой-нибудь типографский трудящийся - ведь сейчас такое печатают, что и не
захочешь, а сбрендишь.
- А я вот хочу, а не получается, - многообещающе вставила Тамарочка.
Но, повторюсь, меня так просто не собьешь. Я продолжал, как бы не слыша
(глядя только):
- Но даже если и так, даже если все идет к этому самому... ммм...
- Одевятнадцативековиванию, - с потрясающе четкой дикцией подсказал
Манолис, - вековивавуви.
- Ага, подтвердил я. - Точно. К нему самому.
И замолчал.
Он меня сразил этим своим "одевятнадцативековиванием". Он глядел гордо
как победитель. Он ждал оваций. Тамарочка поморщилась, а Вера на секунду
перестала ненавидеть пространство.
- К нему самому, - осторожно повторил я. - А, да! Ну вот хорошо...
- Хорошо, - с угрозой подтвердил Манолис.
- Вот хорошо, - продолжал я. - Все к этому самому катится. Ну. И что
здесь дурного.
- Дурнаго? - негодующе взвыл Манолис. - Дурнаго? Ты сказал, что здесь
дурнаго?
- Дурнаго здесь мнаго, - томно встряла Тамарочка. - Я, например, назад
не хочу. Хочу, чтобы как в Америке, чтобы в кайф!
Тут и Вера вздумала посоревноваться с Тамарочкой в искусстве
стихосложения.
- Если хочете дурнаго, опасайтеся люмбаго, - с великосветской
ухмылочкой выдала она.
Я, наверное, тоже был от выпитого немножечко не в себе, потому ни с
того ни с сего что поспешил ознакомить общество со своим новым рекламным
виршем. Я воскликнул:
- Никогда не делай культ
Из машины ренаульт.
Если ты не идиот,
Пересядь на певгеот! Вот!!!
- Что! Здесь! Дурнаго???? - почти вопил Манолис, не слушая никого. - Да
вы еще "назад к природе" скажите, черти зеленые!
Я пожал плечами.
- Авек плезир. Назад!! К природе!!
В стену постучали.
Мы были безбожно пьяны и с восторгом несли всякую ахинею. Она казалась
нам исполненной великого и сладкого смысла. Только изредка, словно удары
далекого колокола, вдруг охватывали меня порывы тревожного и торжественного
чувства - в эти секунды с безумной яркостью вставала передо мной картина
нашей попойки. Цвета, контуры, ароматы, прикосновения... звуки! - каждое из
ощущений пронзало. Именно что пронзало.
- Ах, как хорошо мы говорим! - вдруг пропела Тамарочка, горделиво
поправив великолепную прическу, которую я почему-то не заметил сразу. Это
даже как-то и странно, что я ее сразу-то не заметил. Неожиданно до меня
дошло, что самое главное у Тамарочки - ее прическа, очень какая-то сложная,
многоэтажная, со спиральными висюльками, сплошное произведение искусства. И
разгневанная ведьмочка Вера, дженьщина-вамп, черненькая, маленькая, с
огромными сверкающими глазищами, казалась по сравнению с ней существом
совершенно иного рода, ее красота ни затмевала тамарочкину, ни тушевалась
перед нею - абсолютно то есть разные вещи. Два совершенства, инь и янь,
белое и черное, не отрицающие друг друга, не подчеркивающие друг друга, а
только друг с другом соприкасающиеся.
И она больше не ненавидела, моя Вера. Гнев ее переплавился во что-то
другое, такое, знаете, символическое, из Делакруа, к людям живым отношения
не имеющее.
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг