случилась почти истерика, и только после того, как Федер превзошел себя
самого в своем умении уговаривать так, что Джиро сдал свои позиции с
наименьшими потерями для собственного достоинства, микробщик умыл руки,
снял с себя всю ответственность, произнес речь о том, как такие дела
делались на других проборах, и ушел выполнять.
Необходимость скрывать от всех и каждого истинную суть пробора с
исчезновением стукачей отпала, но выяснилось, что это ничуть не облегчило
Федеру управление. Скорее даже наоборот - каждое его приказание теперь
обсуждалось, слава Богу, чаще после его выполнения, чем до. От Федера не
ждали, что он в подробностях объяснит суть того или иного задания, но уж
зачем оно должно быть выполнено, причем, как всегда, в безумные по
краткости сроки, хотя бы в двух словах он должен был объяснить. А он часто
уже и не помнил, зачем нужно делать то, а не это, зачем в такой
последовательности и зачем вообще так сложно, и так далее и тому подобное.
Микробщику, если б он знал, что толковых объяснений все равно не
получит, достаточно было пожестче приказать и отпустить нетерпеливым
жестом, мол, некогда, беги исполняй; но теперь, когда он стал как бы
сообщником командира и матшефа, он считал себя вправе понимать то, что
делает, - иначе, действительно, какой же он тогда, к черту, микробщик?
Но так или иначе, а Джиро ворча унесся и в тот же день к вечеру
приволок термофиал с необходимой культурой. Биобульон был тут же, при нем,
вылит в ящик с заготовленными листьями папоротника, туда были пересыпаны
только что выращенные фиолетовые тли, и на специальном лифте вся эта
сумасшедшая смесь, которая тут же начала шипеть и плеваться, была
переправлена лифтом на крышу гексхузе.
К ночи был организован хорошо моросящий дождь, и куаферам осталось
только ждать результатов - вернее, отсутствия результатов.
Как потом показали результаты расшифровки "стрекозиных" записей, Федер
опередил академиков не больше, чем на два-три дня. Один из них, Данвин Ли,
действительно академик, но академии расформированной, раньше занимавшийся
общей биологией, но потом вдруг переключившийся на антропологические
проблемы племен мутантов, во множестве плодившихся в пограничных районах
Ареала; затем бросивший науку вообще и открывший частное сыскное агентство
по розыску сбежавших жен и мужей; толстый такой дядечка, законченный
поклонник наркомузыки, жутко ленивый, но с поразительно сообразительными,
цепкими мозгами, начал разрабатывать с помощью интеллекторов план контроля
пробора. Главная опасность для Федера заключалась в том, что этот план
предусматривал проверку пробора на наличие тайных программ. Лежа на
огромной кровати, Данвин щурился на потолок и всячески обсасывал свои
идеи. Поначалу у него ничего не складывалось, но потом он начал задавать
интеллектору опасные вопросы.
И вот тогда прошел дождь.
Академики от того дождя все как один расчихались и рассопливились, но
уже к вечеру насморк прошел, уступив место расслабленности и некоторой
сонливости. Мамуты, приставленные к академикам, насморк и сонливость
засекли, но доложили только о насморке. А поскольку здоровье академиков
тут же и восстановилось, то особенной тревоги у их начальства это
сообщение не вызвало.
Данвин расклеился чуть больше остальных, но никто, даже он сам, ничего
не заподозрил, потому что свой насморк он посчитал поводом приналечь на
единственное лекарство, которое признавал на этом свете - крепкие
наркосимфонии, - и немножко с лечением перестарался. Но, отойдя от
лечения, Данвин обнаружил в себе особенность: он стал забывчив, легко
утомлялся и мог теперь часами, даже сутками раздумывать над какой-нибудь
маловажной проблемой, нисколько не приближаясь к ее решению. Мозг потерял
цепкость. Будь Данвин чуточку поактивнее, он бы догадался, что с ним
что-то совсем не то происходит, но он объяснил свою внезапно наступившую
умственную немощь усталостью, наркомузыкой, возрастом. А потом наступило
состояние беспрерывной эйфории. Ли стало казаться, что его новые
завиральные идеи, уже совершенно не относящиеся к пробору, чрезвычайно
важны. Только никто этого не мог оценить. Раздражения по этому поводу,
однако, у Данвина не возникало. Скорее наоборот - как никогда в жизни, был
он теперь доволен и собою, и окружением.
Примерно то же произошло и с другими академиками. Службу свою у
Благородного Аугусто вроде бы по-прежнему исправно неся, они перестали
давать результаты, из-за которых так ценил их главный бандит. И так же,
как Данвин, они были спокойны и всем довольны - довольны прежде всего
самими собою.
И Федер облегченно вздохнул.
17
Решение проблемы академиков было еще не победой, а лишь шагом к ней.
Федер с Антоном, опасаясь новых шпионов или "стрекоз" Аугусто, хотя
вроде контроль за этим был налажен постоянный и всеохватный, предпочитали
вслух ни о чем лишний раз не распространяться. А вот Джиро чуть не выдал
противнику секрет ямайского дождя. И не потому что был болтуном. Просто он
очень любил поучать своих подчиненных, но, будучи громкоголосым и
косноязычным, мог наговорить лишнего в присутствии мамутов-охранников.
Правда, обошлось.
Существовали и проблемы иного рода. Например, нейтралитет с мамутской
армией Аугусто, чудом не нарушавшийся. С армией, которая все прибывала и
прибывала, грозя вытеснить куаферов за пределы лагеря. Несмотря на просьбы
и требования, несмотря на условия, которые Федер поставил перед Аугусто в
самом начале пробора и о которых постоянно напоминал ему позже, доказывая,
что никакой пробор с таким количеством посторонних нормально сделан быть
не может, число мамутов на Ямайке все росло. Больше того, они вели
какую-то не совсем понятную, но бурную деятельность. Ежедневно прибывали и
отправлялись куда-то большегрузные вегиклы и двухместные катера, на
площадке, специально расчищенной и отвоеванной у обрабатываемой
территории, регулярно проводились какие-то тренировки, учебные схватки,
стрельбы... "Боюсь, все это вам придется вытерпеть и учесть в своих
планах, уважаемый Федер, - говорил Аугусто. - У меня большой коллектив, в
бездействии он просто не в состоянии находиться. Да и текущих дел у меня
полно".
Акции Соленого Уго сильно ухудшили взаимоотношения между Аугусто и
Федером, между куаферами и мамутами, и без того взрывоопасные. Аугусто все
чаще впадал в состояние нерассуждающей ярости - хотел немедленно покончить
с куаферами, обвинял Федера в настоящей, а не провокационной подготовке
восстания, и Федеру долго приходилось отговаривать Аугусто от
самоубийственной для него самого затем расправы.
Правда, Аугусто не хотел, а может, даже и не мог гарантировать Федеру
лишение мамутов права наличную месть. В крайнем случае он только обещал,
что мамуты будут сдержанными. И действительно, регулярно случавшиеся
разборки не доходили до фатального исхода.
Стычки между куаферами и мамутами резко участились. Они происходили
практически каждый день. А однажды нескольким куаферам пришлось всерьез
подраться с "родственницами". Куаферы - среди них оказался и Кун Чу -
сначала растерялись, увидев перед собой агрессивно настроенных женщин, а
не более привычных мужчин или зверей, но, получив поначалу хорошую
взбучку, умудрились все же этих девок скрутить и от души отколошматили их
по задницам. "Родственницы" при этой экзекуции визжали и выли, они
страшными клятвами клялись отомстить обидчикам за свою поруганную честь.
Впрочем, они еще больше возненавидели куаферов, когда выяснилось, что на
их честь никто не покушается.
- С какой они, интересно, планеты, такие злющие? - заинтересовался
после стычки Кун Чу.
На это Федер ответил:
- С планеты Любви.
- А-а-а-а... Надо было самому догадаться.
Планета Любви была, наверное, в Ареале самой уникальной - там жили
только женщины. Совсем непонятно, каким образом, но размножались они без
помощи мужчин и на контакты с остальным миром шли с большой неохотой. С
давних времен беженки с этой планеты считались признанными
амазонками-воительницами, и притом очень развратными. В жены их старались
не брать.
Была у Федера, к слову сказать, и своя проблема с прекрасным полом,
которую он и по нежеланию, и по недостатку времени постоянно перекладывал
на потом, - Вера Додекс.
Прежде Федер очень плохо относился к наличию на проборе женщин. Хотя он
вроде бы особенно и не возражал, если какой-нибудь из его подчиненных вез
с собой свою даму и даже пристраивал ее на какую-нибудь фальшивую
должность. Но это случалось редко. Было однажды на проборе планеты Сонофа
рич, когда Плачит Убонго, такой, знаете, плейбойчик и в то же время очень
квалифицированный куафер, приволок с собой девицу - естественно, с
разрешения Федера. Девица, жиденькая и востроглазенькая, быстро
перессорила между собой половину куаферов и с планеты была вынуждена
съехать, не дожидаясь, пока Федер, при ее виде уже зубами скрипевший, не
погонит ее ногой под тощий, но вихлявый турнюр.
Вера Додекс была исключением. Федер действительно ее любил. Всегда
одиночка - относящийся к странному подвиду очень общительных одиночек, -
он после запрета на проборы стал не то чтобы сдавать, но немного
занервничал, заметался и одиночеством своим начал потихонечку тяготиться.
Покинул вдруг свой дом в Метрополии, кинулся путешествовать, да все по тем
местам, где жили его друзья-куаферы, останавливался у них - те, конечно,
принимали его с радостью, - однако не засиживался, направлялся дальше.
Замечено было в тот период, что он стал каким-то издерганным, болтал черт
знает о чем и не любил оставаться один. Романы, и без того нередкие, у
Федера вдруг тогда участились, пару раз он уличен был в крайне неразумных
поступках. Потом появилась Вера - и нервозность как рукой сняло.
Эта самая Вера Додекс взялась неизвестно откуда. Никто из друзей Федера
прежде ее не знал. Сложена она была по-кентабрийски - полноватые недлинные
ноги, высокая грудь, тонкая талия, широкие плечи, осанка гордая - да и тип
лица был обычен для смуглокожих кентабрийских красавиц, прославившихся
благодаря нашумевшему стеклу "Восхождение к аду". Но подцепил ее Федер не
на Кентабрии - там он с самого детства не был, - а на Островных планетах,
куда занесло его однажды с компанией, очень далекой от куаферской, чуть ли
не с библио-шулерами. Никто не видел, каким образом он познакомился с
Верой, просто появился однажды с ней и больше не расставался. По одежде и
манерам ее можно было принять за "деву страсти" - их бизнес, как известно,
на Островных планетах очень распространен, - да, наверное, она ею до
встречи с Федором и была.
Взгляд ее черных глазищ, наверняка увеличенных хирургически, казался
иногда затравленным и колючим. Акула Пинчин, известный охотник, сказал
однажды про нее, что она все время словно в боксерской стойке. Вера
действительно каждую секунду была настороже - любое неосторожное слово
воспринималось ею как таинственный, только ей одной понятный намек, она
моментально бледнела, мрачнела, уходила в себя. Никто не понимал, как
Федеру удается с ней уживаться. В том числе и сам Федер. Главное, он никак
не мог понять, зачем он это делает.
Когда возраст их романа перевалил за полтора года - немыслимый для
Федера срок, - возник заказ на ямайский пробор. "Тут-то мы с тобою и
попрощаемся навсегда, дорогая!" - подумал Федер. Вера тоже так считала -
она чувствовала, что любовь их несколько затянулась, и сама была не прочь
уйти. Поэтому она довольно спокойно восприняла известие о предстоящей
отлучке любовника. И порыдала для порядка по этому поводу исключительно в
одиночку.
Она была очень удивлена, когда на очередной прогулке к Постылому морю -
признанной курортной жемчужине всех Островных планет - Федер ни с того ни
с сего вдруг брякнул:
- Впрочем, если тебе так уж не хочется расставаться, могу взять тебя с
собой.
Вера терпеть не могла, когда ее жалели, даже и не в такой явной форме.
Она холодно усмехнулась, приготовилась сказать какую-нибудь колкость, но
неожиданно для себя ответила согласием:
- Ну, если тебе это так нужно...
- Я сам себя не понимаю, - сказал как-то Федер своему матшефу. - И дело
даже не в том, что я нарушил свой собственный принцип. Просто здесь наше
дело и без того сложное, на пределе человеческих возможностей, а я еще
больше все усложнил, взяв ее с собой...
- А чем усложнили-то? Она на людях почти и не появляется. Сидит себе в
своем домике, носу не кажет. А выйдете когда с ней на прогулку - два
голубка, любо-дорого смотреть.
- Но я у нее почти не бываю, понимаешь? Она сидит у себя надутая,
глазами жжет, вроде понимает ситуацию, но злится, а мне от этого плохо
делается. А прогулки... так что ж прогулки, это мы специально так
демонстрируем. Нельзя же еще и вас заставлять нервничать. Какой тогда
пробор получится, если вы, глядя на мрачную возлюбленную командира,
перестанете в него верить.
- А вы ее отошлите...
- Мы об этом постоянно говорим. Но она остается. Да и боюсь я, что без
нее совсем у меня дурно дела пойдут.
После случая с космополом Вера совсем обособилась, замкнулась в своем
домишке (а домишко ей Федер вырастил такой, что даже Аугусто завидовал, но
Вере он не нравился), за что-то на Федера обозлилась, принимала его
суховато, оттаивала только в постели.
- Ты что, тоже думаешь, что я с этим бандитом стакнулся и парней своих
продаю? - негодовал Федер.
- Я не дура, - отвечала Вера, - я знаю, на что ты способен и на что не
способен.
- Так чего ж тогда?
- Долго объяснять. Да и не поймешь ты.
- Может, ты и сама не очень-то понимаешь?
- Может, - глядя в сторону, отвечала Вера.
- То-то и оно!
Чем дальше развивались события, тем мрачнее она становилась. Федер не
понимал почему, но чувствовал себя чертовски виноватым. И тоже злился.
Молчание, вывел он, есть самое опасное оружие женщин. Он пытался пробить
это молчание, то вежливо, то грубо, но она только улыбалась в том смысле,
что с ней все в порядке. Но однажды, после любви, только что вся, до
последней капли пота ему принадлежавшая, его боготворившая, только что
клявшаяся черт-те в чем, еще тяжело дышащая, откинувшись от него и глядя в
сторону, она прошептала:
- Потому что ты все время притворяешься перед ними и используешь их. Я
не знала за тобой такое.
Федер отдышался, подумал, глянул на нее и грозно соврал:
- Не понял!
И опять Вера промолчала. Только бросила раздраженно:
- Проехали!
Он слишком много думал о ней, вот что ему мешало. Он не имел права
теперь о чем-то другом думать, кроме пробора.
Любопытно, что однажды Благородный Аугусто, будучи в хорошем
расположении духа, сказал ему нечто противоположное:
- Вы ни о чем, кроме пробора, не думаете, дорогой Федер, - вот в чем
ваша беда.
- Спасибо. Учту, - вежливо ответил Федер, каменея от нахлынувшей
злости.
Но, конечно, главной проблемой был Аугусто. Проблема была даже не
столько в том, что Аугусто подозревал - да какое там, наверняка знал! - о
существовании сюрприза, столь тщательно, кропотливо подготавливаемого
Федором, сколько в том, что Федер, сопротивляясь изо всех сил, постепенно
проникался симпатией к этому человеку.
"Да я плюю на него! - с гневом говорил себе Федер. - Да, черт возьми,
меня от него тошнит, от этого мерзавца, зарабатывающего себе деньги и
власть кровью людей!" Он много таким образом рассуждал сам с собой, но не
помогало - Аугусто почему-то нравился ему все больше и больше. Безумно
странной эта симпатия казалась Федеру. Странной особенно потому, что он ни
на йоту не отошел от своего плана мести, ни на секунду не поколебался. Для
этого ему не надо было себя настраивать, не надо было вспоминать, что этот
подонок вместе со своими людьми сделал с патрульными, что сделал с
куаферами, что сделает, не поморщившись, со всей его командой и с ним
Новинки >> Русской фантастики (по файлам) | Форумов | Фэндома | Книг